Превыше плоти

      Каждый раз, когда Аиду требовалось собраться с мыслями, он шёл гулять по своему саду. Обширная территория вокруг главного дворца Подземного мира утопала в цветах самых разных видов и запахов. До Персефоны здесь мало что цвело — Аскалаф*, садовник Аида, хоть и с усердием ухаживал за растениями, но ему не хватало знаний, чтобы привить здесь те цветы, которые погибали в атмосфере Подземного мира. Персефона же, когда стала царицей, научила его многому, и с тех пор Аскалаф в благодарность за полученные знания днями и ночами проводил в царском саду, ухаживая за тысячами видов растений и цветов.       И сейчас, когда в сад вышел Аид, вдыхая густой и насыщенный аромат миллиона разноцветных лепестков, он застал Аскалафа за своим привычным занятием — за работой.       — Тебе следовало бы отдохнуть, Аскалаф, — сказал Аид и мягко улыбнулся садовнику. Тот разогнулся, поднимаясь с земли, где перекапывал почву для пересадки розовых кустов, и неловко засмеялся.       — У меня совсем нет времени на отдых, мой царь. Царица может вернуться в любой момент, и сад должен приветствовать её во всём великолепии.       — Поверь, она простит тебя, если где-нибудь под кустом заваляется один пожухлый лист, — сказал Аид и подошёл к жасмину, пробуя его аромат. Сколько лет — тысячелетий! — прошло, а его всё не переставало удивлять, как такие солнечные цветы, как жасмин, сирень и мимоза могли прижиться в мрачной обстановке Подземного мира. Воистину сила Персефоны была столь велика, что даже здесь растения не могли ослушаться её.       — И всё же, мой царь, — грустно продолжил Аскалаф, вернувшись к своему занятию, — пока могу, я предпочитаю проводить моё время здесь. Не так много вещей осталось, в которых я разбираюсь и могу быть полезен.       Аид не стал возражать и лишь кивнул. Он прошёл вглубь сада, любуясь растительностью и совершенно позабыв, что пришёл сюда поразмыслить над происходящим. В окружавших его цветах жил дух Персефоны, беспощадно отнятый у него во плоти, но всё ещё присутствовавший с ним здесь. Дело её рук напоминало, что она была здесь, и обещало, что она вернётся.       Мимо Аида вдруг поспешно засеменил Аскалаф, и на удивлённый взгляд царя садовник виновато улыбнулся.       — Забыл секатор, мой царь. Совсем память меня подводить стала в последнее время – не то, что раньше, когда помнил каждый куст, ехех. Схожу и принесу.       — Я могу поговорить с Мнемосиной* — она найдёт для тебя подходящее зелье от забывчивости.       — О, нет, не стоит трудов, мой царь. Ничего серьёзного я не забываю, мне не сильно вредит.       — Ну, смотри…       Когда Аскалаф наконец исчез из поля зрения, Аид повернул влево — на дорожку, ведущую к небольшому ручью, у которого стоял древний белый дуб.       Левка. Аид уже многие годы не вспоминал о ней, и сейчас он смотрел, как бесшумно серебрились под тихим ветром листья высокого дерева. Умиротворяюще журчал прозрачный ручей, шелестела зелёная трава у земли. Всё то же самое, что и в день смерти Левки.       Аид не скучал по ней, как скучают по возлюбленной — всё-таки сейчас его сердце было занято, но ему было её жаль. Если бы не смертность нимф, она могла бы прожить подольше и узнать этот мир с другой стороны.       Вообще тема сердечных дел вызывала бурю негодования у Аида. У него было всего три женщины, в которых он влюблялся, и каждый роман заканчивался если не плачевно, то с последствиями. В то время как из похождений Зевса древние греки создали едва ли не культ и повод для зависти.       Сам Аид не завидовал брату — он не видел практической пользы в разбазаривании своей энергии на каждую, кто покажется хоть немного симпатичной. У него была взаимная любовь с женщиной, с которой ему было комфортно во всех начинаниях, и для него не было смысла искать ещё кого-то для удовлетворения эфемерных амбиций. Его всё удовлетворяло с Персефоной, остальное — пустая трата времени и сил.       В дополнение к этому Аид даже на каплю не был таким же интриганом, как Зевс или Посейдон: на сексуальные подвиги вне брака младших братьев толкала жажда экстрима, когда страх и одновременно желание быть раскрытым в своих проступках будоражил кровь, а знание того, что ты сделал нечто, о чём не знает жена, повышало чувство собственного достоинства выше Олимпа. Аиду были чужды подобные эмоции, он их не понимал, и горячности крови не жаждал.       Но что вызывало в нём злость, так это факт, при котором Зевс со всеми своими проступками был более счастливым, чем он. Аид не просил и не желал множества женщин — ему было достаточно одной, но и эту ему не могли отдать полноценно. Царю мёртвых не нужно было признание душ и богов за его взгляды и убеждения, но он ждал благосклонности Судьбы, которая наконец оценит его страдания и подарит долгожданный покой его сердцу. А покой всё не приходил.       Сердечные проблемы начались как раз с Левки. Бедная океанида, присматривавшая за одной из подземных рек, влюбилась в царя мёртвых, а он ответил ей взаимностью. И всё было бы хорошо, но нимфа — не богиня, и срок их жизни краток. Она умерла спустя несколько десятилетий после начала их романа, и Аид, не в силах утешиться, обратил её в белый дуб. Через многие годы боль от потери притупилась, он был занят своей работой и не особо был заинтересован в новых отношениях, пока перед ним не появилась ещё одна нимфа — Минта.       Аид уговаривал себя, что снова связываться со смертной нимфой — так себе затея, но красавица была столь обаятельна, что защита царя пала. Он поддался очарованию, желая чувствовать здесь и сейчас, а не когда-нибудь потом, и проводил с ней много времени. Внимание Царя мёртвых вскружило нимфе голову — она выглядела по уши влюблённой и всегда готовой пожертвовать своими делами ради того, чтобы провести время с Аидом. Тот, в сравнении, понимал, что с его стороны чувства не столь глубоки, но после некоторых размышлений пришёл к выводу, что это всё — пустое. Главное, что с ней можно было приятно провести время, она была неглупа и общительна, а безумства чувств он не ищет.       Так продолжалось до тех пор, пока он не посетил Олимп по приглашению Зевса. На Олимпе всегда главенствовала драма. Аид потому и не совался сюда, потому что ему было неприятно быть частью всей этой грязи, связанной с постоянным выяснением отношений и сил. Но Зевс позвал его на празднование «чего-то там грандиозного», хотя Аид даже не удосужился запомнить, чего, но подумал, что проигнорировать приглашение будет крайне невежливо, с учётом того, как часто Громовержец вообще присылает его в Подземный мир, и явился-таки на пир.       Народу была тьма: все олимпийцы со своими парами и детьми, некоторые титаны и даже младшие боги, туда-сюда сновали нимфы и сатиры. Изо всех углов гремела музыка, а вина лилось так много, что в воздухе стоял сладкий виноградный запах.       — Аид, мой возлюбленный брат! — загремел своим басом Зевс, вскидывая мощные мускулистые руки, чтобы поприветствовать Царя мёртвых. Окружающих обрызгало вино, нечаянно расплескавшееся из его канфара. — Хайрэ! Я так рад тебя видеть, проходи-проходи.       — Хайрэ, Зевс, — равнодушно ответил Аид и посмотрел по сторонам в поисках Геры для приветствия, но её рядом не было.       — Чувствуй себя как дома, бери любое вино, какое пожелаешь. Сыр, виноград, оливки — всё выращенное лучшими мастерами с Земли! И конечно же, великолепная амброзия…       — Я разберусь, благодарю. — Аид находился рядом с младшим братом всего несколько мгновений, а уже устал от его общества.       — Что ж, тогда развлекайся. Всё в твоём распоряжении!       И внимание Громовержца мгновенно переключилось на кого-то из пришедших гостей. Впрочем, Аид не возражал. Он взглядом поискал тихий уголок, где можно было забиться со своей порцией вина и наблюдать за происходящим. Найдя искомое, он прошёл к концу зала, раздавая сдержанные кивки приветствия направо и налево. Кто-то встречал его равнодушно, кто-то с опаской. Искреннюю радость при встрече с самим Царём мёртвых мало кто испытывал даже среди бессмертных.       Аид со вздохом облегчения упал на прохладные подушки и отпил вина. Здесь было тише, хотя музыка ещё доносилась из зала, и можно было наблюдать за ненавязчивым перемещением гостей. В таком виде, где Аид был лишь наблюдателем, а не участником, олимпийцы напоминали ему души, оттого не вызывали отторжения, а напротив — даже любопытство.       Нашлась Гера. Лениво скользящий взгляд Аида зацепился за её торжественно украшенный пеплос в красных и золотых оттенках, и он бы поприветствовал её, но та была занята разговором с… Деметрой. Аид удивлённо вскинул брови.       Сто лет назад произошло то, что олимпийцы назвали «большой раскол». Аид бы и рад не знать обо всех этих сплетнях, но Гермес как вестник богов регулярно посещал его обитель, а во время своих визитов не умолкал ни на минуту, потому против воли Аид знал практически всё. «Большой раскол» заключался в том, что терпение Геры в кои-то веки лопнуло после многочисленных измен Зевса, и она единственный раз решила с ним порвать. Гром и молнии летели на Землю долгие месяцы, но Гера не поддавалась на уговоры мужа, желая выждать ещё больше времени, чтобы сохранить свою царственную честь. Устав унижаться, к чему он не привык, Зевс убежал-таки искать утешения в объятиях других женщин. И нашёл эти объятия не у кого-то там из земных царевен, а у самой Деметры.       Что скрывать, симпатия Деметры к Зевсу всегда была явной. С самого подросткового возраста было видно, что она желала быть с ним, хотя ничем не намекнула о своих чувствах ему самому. Когда же Зевс, победивший отца и всех титанов, решил сделать Геру своей царицей, Деметра и вовсе закрылась в себе. Постоянно занятая работой, она пренебрегала тем вниманием, которым её одаривали поклонники, и заработала статус богини-девственницы — одной из первых. Но статус рухнул в момент того самого «большого раскола», когда Зевс пришёл к ней за утешением. Посчитав, что если Гера серьёзно порвала с Громовержцем, то не будет в обиде на сестру, Деметра приняла его в свои объятия.       Но эйфория длилась недолго. Гера сменила гнев на милость и призвала Зевса в свои чертоги, как она сообщила, обсудить ситуацию и прийти к окончательному решению. А он… Он с откровенной радостью бросился назад к ней.       — Моя лучезарная Деметра, на Олимпе может быть только одна царица, и смены ей не будет, — блестяще пародируя отца басил Гермес, когда рассказывал эту историю Аиду в тронном зале Подземного мира. Вестнику богов она явно казалась забавной, но Аид смотрел на племянника немигающим взглядом, не веря в идиотскую буффонаду, затеянную Герой и Зевсом, в которую против воли оказалась замешана и Деметра.       Аиду было её жаль. Он тогда уже пережил смерть Левки и знал, что такое потеря возлюбленного существа, хотя чувства Деметры были несколько иными. Богине земледелия пришлось столкнуться с настоящим предательством — болезненным, утомительным и жестоким. И если было что-то положительное в произошедшем, то только рождение её прекрасной и обаятельной дочери — Персефоны.       Ей уже минуло сто лет — сущий младенец по меркам Олимпа, но Аид её никогда не видел. Он вообще мало кого встречал из новых детей своих многочисленных братьев и сестёр. От того же Гермеса слышал лишь, что Деметра очень сильно опекает дочь и намеревается воспитать из неё новую богиню-девственницу наподобие Гестии, Афины и Артемиды — тех, чей стан она покинула, поддавшись очарованию Зевса. У Аида не было никакого мнения на этот счёт.       И теперь сам факт того, что Гера и Деметра любезно переговаривались здесь, на Олимпе, его сначала шокировал. Но подумав немного, Аид решил, что это правильно: обе сестры были крайне импульсивны и агрессивны в коротком забеге, но стоило им чуть подумать над ситуацией, они обе приходили к хладнокровному и выверенному решению — такое происходило часто. Гера могла в своей горячности вознамериться убить любовницу и устроить кошмар из жизни новорождённых Зевсовых наследников. Однако чем больше времени проходило, тем легче ей было и Зевса простить, и детей его признать, и несостоявшихся соперниц забыть. В конце концов Зевс всегда приходил к ней, и, видимо, это сильно ей льстило, а Гера, не лишённая простых человеческих страстей, была падка на лесть.       Поудивлявшись таким образом ещё немного, Аид хмыкнул, решив, что и это ему неинтересно, и допил вино. За новой порцией нужно было либо встать, либо подождать пробегающего мимо пана с амфорой — и то, и другое было несколько утомительным, поэтому он слегка помрачнел, не зная, чем себя занять на этом празднике жизни. Всё вокруг было чуждое ему, он начал вспоминать, какие дела ожидали его внимания по прибытию обратно в Подземный мир, и эти мысли оказались куда занимательнее, чем всё окружающее. Пока их не прервал утомлённый вздох откуда-то сбоку.       На ней был пеплос глубокого персикового оттенка, очаровательно дополнявшего чуть загорелый цвет её кожи. Каштановые волосы пышными волнами спадали на плечи, укутывая их, а лицо, обращённое к нему в профиль, не выдавало знакомых черт, да это было невозможно: по какой-то причине олимпийцы не были похожи между собой, зачастую каждый приобретал черты, не присущие всем остальным. Но Аид всё равно пытался угадать, кем она была, рассматривая высокий чистый лоб, благородный прямой нос, и мягкие губы, недовольно сжатые сейчас в неизвестном ему расстройстве на душе у этой незнакомки.       Она заметила, что её заметили. Резко повернувшись, она сначала нахмурилась, а потом её большие карие глаза расширились, и незнакомка беспардонно подсела к нему на соседнюю подушку.       — Ты — Аид?!       Царь мёртвых оторопел. Он совершенно точно не был знаменитостью на Олимпе, и уж совершенно точно никто и никогда не выказывал здесь своё любопытство к его персоне с подобным энтузиазмом.       — Я Аид, — только и хватило ему духу, чтобы ответить напористой незнакомке. Но прежде чем она открыла рот для следующей реплики, он успел спросить: — А ты кто? Вряд ли моя поклонница.       — Как можно быть твоей поклонницей, если я впервые тебя вижу, — парировала она. Аид цокнул.       — Но почему-то ты меня узнала с первого взгляда.       — А потому что здесь больше нет никого настолько же мрачного и угрюмого, как ты, — пожала плечами юная богиня. Аид подумал разозлиться, но против воли его это развеселило.       — Что ж, я поддерживаю узнаваемый образ, ты права. И всё же. Твоё имя? Я-то тебя не узнаю.       Незнакомка почему-то насупилась и сжала плечи. Потом посмотрела вперёд и ответила:       — Персефона.       Дочь Зевса и Деметры, стало быть, подумал Аид. Имена олимпийских наследников он запоминал хорошо благодаря Гермесу, пусть потопчутся по нему кентавры.       — И что же испортило настроение светлоокой Персефоны, что степень её угрюмости стала сравнима с моей?       Персефона против воли хихикнула, хотя хотела рассердиться. И это рассердило её ещё больше, но от этого она сильнее засмеялась.       Аид заметил, как на звук её смеха к ним обернулась Деметра и подозрительно сощурилась. Но Гера продолжала разговор, поэтому богиня земледелия нехотя вернула своё внимание сестре.       Наконец отсмеявшись, Персефона ответила:       — Мама тщательно бдит надо мной. Всё боится, что мне кто-то сделает больно. И она не отпустила меня на завтрашний пир к Афродите в честь начала афродизий.       — Зато она взяла тебя с собой на сегодняшний пир.       — Это не считается, — помотала головой юная богиня. — Я могу идти только туда, где она. Это надоедает.       Немного помявшись, Персефона продолжила:       — Я ведь на самом деле не очень люблю все эти пиры.       «О, как я тебя понимаю», — подумал Аид, но решил её не прерывать.       — Я скорее предпочту им свой сад, где я могу заниматься растениями и изучать новые цветы. Но я устаю постоянно находиться под вниманием её глаз. Пусть добрых и заботливых…       «Знала бы ты, почему она так о тебе заботится», — вновь подумал Аид и решил, что это была хорошая мысль, чтобы её озвучить. Но когда он втянул воздух, чтобы начать говорить, Персефона вздохнула и подняла глаза к белоснежному мраморному потолку Олимпийского чертога.       — Вот стать бы мне царицей, которая сама себе хозяйка. Мама бы поняла, что я не только не нуждаюсь в её защите, но и сама могу её защитить, если потребуется.       Эти слова восхитили Аида, и он сомкнул губы. Персефона не злилась на мать, не обвиняла её ни в чём, сердцем понимая, что Деметра исходит из лучших побуждений, просто не совсем видит границы. Пока юная богиня не допускала мысль о том, что у Деметры могут быть свои причины для чрезмерной опеки, поэтому единственный выход, который она видела, — это показать свою внутреннюю силу матери.       И кто бы знал, что в силу обстоятельств ей представится такая возможность в скорости.       Аид долго думал о той мимолётной встрече с богиней весны. И хотя Эрос был способен на всякое, Царь мёртвых всё же не верил в любовь с первого взгляда — он был слишком прагматичен для этого. И тем не менее, что-то заставляло его возвращаться к мысли о ней, о её словах, чертах лица и внутренней силе, которую держали в золотой клетке.       Месяц шёл за месяцем, и Минта была позабыта. Аид был погружён в работу и собственные мысли и решал, что ему делать. Он хотел видеть Персефону рядом с собой. Он хотел сделать её своей царицей, ведь у него было целое царство, где она сможет делать всё, что захочет. Даже посадить свои цветы и раскрасить этот чёрно-серый Подземный мир. Он хотел сделать её хозяйкой мира, где она сама будет решать, пойдёт она на пир или останется дома. После стольких месяцев размышлений, он понял, что это было важно для него.       Попросив Гею создать самый красивый цветок, Аид ждал Персефону в месте, где тот распустится. На Сицилии*, где Персефона проводила всё своё время, стояла жаркая погода, смягчаемая лишь лёгким морским ветром, что приносил освежающую солёность. Подставив потокам Нота* лицо, Персефона бежала по лугу, играя с океанидами в какую-то забавную игру, и отвлеклась, увидев неизвестный ей ранее цветок.       Она сорвала его, и земля развёрзлась у неё под ногами.       Как только стало ясно, что Персефона останется в Подземном мире надолго, Минта разразилась рыданиями. Но не привыкшая сидеть сложа руки и горевать, она принялась усиленно хвастаться каждому, кто пытался её жалеть, что Царь, мол, наиграется со своей временной пассией и вернётся к ней, прекрасной нимфе Коцита*, когда поймёт, что краше неё никого нет. И уж точно какой-то там Персефоне, кем бы она ни была, не сравниться очарованием и обаянием с нимфой, которая была создана для любви и утех.       Персефона особо не обращала внимания на «соперницу»: в Подземном мире текло несколько рек, и все они были населены толпой нимф — наверняка многие из них были влюблены в Аида. Но Аид крутился сейчас только вокруг неё, заботясь о её благополучии и завоёвывая её расположение, поэтому Персефона даже не мыслила поволноваться о вреде, который могла нанести Минта своим тщеславием.       Но внезапно длинный язык нимфы дошёл до Деметры. И богиня потеряла всякий покой.       — Я говорила тебе, Персефона, — обращалась к ней Деметра, яростно скашивая траву на лугу — приближался конец лета, а вместе с ним — и день, когда дочь вернётся к мужу, потому настроение у богини земледелия портилось с каждым днём. — Говорила остерегаться мужчин, но ты меня не слушала! Думаешь, просто так эта распутная нимфа говорит подобное? Наверняка она греет постель твоему мужу, пока тебя нет. А ещё хуже будет, если ты вернёшься туда и окажешься свергнутой! Останешься в подчинении злобной разлучницы. Разве такой участи я тебе желала?       Персефона недовольно нахмурилась.       — У меня нет причин не доверять Аиду, — настаивала юная царица.       — У меня есть! — взорвалась наконец Деметра и бросила косу. Лицо её было красным от гнева и ярости. — Ты ещё слишком юна и неопытна, ты не знаешь, что мужчины только тем и живут, что предают свои обещания. Его слова любви и верности не стоят и драхмы.       — О мать моя! — вскричала Персефона, в усталости вскидывая руки к небесам. — Что отравило тебя так сильно? Что заставляет тебя мучить меня так болезненно?       И Деметра рассказала о давней ране, нанесённой Зевсом.       Между Зевсом и Аидом были существенные различия. Но плач Деметры был столь горек, что в мыслях Персефоны засела основная идея о том, что любая соперница может быть опасна. А потому, чтобы избежать боли и разочарований, требуется её устранение.       Персефона вернулась в Подземный мир, готовая к защите. Она хотела не просто быть способной защищать дорогое и родное, она поняла, что в первую очередь она должна научиться защищать себя.       После бурной встречи с Аидом Персефона направила свои стопы к Коциту. Чёрные и холодные воды реки текли шумно, а на берегу, покрытом чёрным рыхлым песком, лежала Минта. Раскинув по песку длинные кудри соломенных волос, она лежала неподвижно, будто наслаждалась звуками течения вод и не обращала внимания более ни на что. Поэтому богиня весны возвестила о своём приходе лично.       — Здравствуй, Минта.       Нимфа лениво поднялась, словно не царица к ней явилась, а надоедливая слуга пришла с раздражающими вопросами. Посмотрев на Персефону через плечо, Минта всё же собралась и медленно встала.       — Здравствуй, царица.       Тон, которым было произнесено последнее слово, говорил скорее о презрении, чем об уважении.       — Твой язык сейчас твой враг, ты знаешь об этом?       — А разве что-то не так, моя благородная правительница? — спросила Минта подчёркнуто заискивающе, так что прозвучало это с издёвкой. Персефона поёжилась от неприятного чувства, и это придало ей большей уверенности.       — Ты распространяешь слухи, которые не к лицу тебе.       — Разве это слухи? Это правда, или даже скорее предостережение, что так и случится.       — Но хорошо же говорить об этом за моей спиной. Скажи мне это в лицо, океанида.       Лицо Минты помрачнело, а зелёные глаза недобро сверкнули. Но гордо вздёрнув голову, она решилась и сказала:       — Ты и на сотую долю не столь хороша как я. Царь мёртвых устанет от тебя в скорости и оставит, вернувшись ко мне. Так и будет. Сейчас или позднее.       — Откуда тебе это известно?       — Мойры об этом шепчутся.       Персефона побледнела. Правду говорит Минта или ложь, но игнорировать упоминание Мойр было нельзя. Богиня весны не хотела проверять степень правдивости, но слова нимфы призвали новый поток решимости в Персефоне.       Её взгляд посуровел, став по-настоящему царским — такому она научилась у Зевса. Минта заметно вздрогнула, но осталась стоять на своём месте. Только показалось, что она стала меньше.       — Отрекись от своих слов, и ты избежишь несчастной участи.       — А если не отрекусь? — вопрошала упрямая, хоть и испуганная нимфа. — Что ты мне сделаешь, дочь Зевса?       — Отрекись, я повторяю тебе последний раз.       — Ни за что!       Гордость нимфы была сильнее страха. И это её погубило.       Персефона растоптала соперницу, смешивая её с чёрным песком. По ногам катились брызги грязи и крови, но она не остановилась, пока не увидела, как тело нимфы обратилось в зелёные листья, с сильным благоуханием. Листья зелёные, как глаза Минты, и аромат свежести такой же сильный, как и запах волн Коцита.       Увидев мяту, выросшую под её ногами, Персефона замерла, и только тогда почувствовала слёзы на своих щеках. Рыдая, она выдернула мяту с корнем и понесла её в сад, где и посадила в укромном углу, пряча от многочисленных глаз слуг своего дворца.       Её искал Аид и, почувствовав сильный свежий запах, он пошёл на него, правильно угадав, что его жена может находиться рядом с источником этого нового растения.       Увидев же Персефону, он едва не охнул от изумления. Ноги юной царицы были в крови, руки — в грязи, по лицу обильно текли слёзы. Не дожидаясь никаких вопросов, Персефона сама сказала сквозь рыдания:       — Я растоптала Минту.       Аид не знал, что сказать. Так же, как и Персефона сначала, он не обращал внимания на утомительные возгласы Минты о своём великолепии и обещания скорых перемен. Но видимо, что-то заставило Персефону забеспокоиться об этом серьёзно и довело до того, что произошло. Но об этом он спросит позже, а сейчас он видел, что его жена нуждается в его поддержке.       — Ты… ты ненавидишь меня? — дрожащим голосом спросила Персефона.       — Я? — изумился Аид. — Никогда и ни за что. Иди сюда.       Он крепко обнял жену. Стирая слёзы с её лица, он повторял снова и снова, что никогда её не возненавидит и не перестанет её любить. Что никакой её поступок не станет причиной их раздора. Что нет вещи, которая заставит его покинуть её.       «Но появилась вещь, которая заставила тебя покинуть меня», — вздохнул Аид, продолжая смотреть на обращённую в белый дуб Левку и думать о Персефоне. Сколько же бед сотворено по вине Зевса, он уже перестал считать. Ему хотелось бы, чтобы это когда-нибудь кончилось, но изменить Зевса ничто было не в силах. Другого виноватого в своей беде Аид не видел. ***       — Фу-у-у, ну и жари-и-ища! — стонала Кики, натягивая на себя шляпку и обмахиваясь разноцветным веером. — Напомни мне ещё раз, зачем мы вытащились из прохладного и чудесного дома с кондиционером в этот душный ад?       — Зачем? — с удивлением спросила Кора, в свою очередь обмахивая себя каким-то журналом — винтажного веера у неё с собой не было, да и к её образу он не подходил. — Это же ты предложила пойти за мороженым, чтобы охладиться!       — Но я думала, это будет быстро, а по этой жаре мы передвигаемся со скоростью улитки.       — Это потому что куда мы ни зайдём, тебе не нравится предлагаемый ассортимент!       — «Ассортимент»? — скривилась Кики. — Тебе вредно работать в магазине. И я не виновата, что всё, что там предлагают, это вульгарная банальщина, которую я ела каждый день с детства. Я в поисках прекрасного!       — Твои поиски могут привести нас к тому, что мы растаем на жаре сами как мороженое, — пожаловалась Кора и вдруг остановила подругу рукой, когда заметила на противоположной стороне улицы передвижной киоск с прохладительным десертом. — Смотри, я их раньше не видела. Может, спросим у той дамы, что они предлагают?       Дама оказалась очень молодой женщиной в широкой соломенной шляпе и бледно-зелёном платье. Она с воодушевлением рассказывала про имеющиеся в наличии десерты и то, как их можно комбинировать.       — Могу предложить вам мятное, — подмигнув, сказала женщина и протянула Коре немного мороженого на деревянной палочке для дегустации. Та сморщилась и ответила:       — Простите, у меня аллергия на мяту.       — Ах, как жаль! — вздохнула та. — Но быть может, вам понравится наше фирменное из фисташки и грецкого ореха?       — Звучит неплохо. А это у вас что?       — Это из горгонзолы!       — Обалдеть!       В итоге, когда обе подруги определились с выбором, женщина набрала порцию в рожок для Кики, и достала заранее заготовленный вафельный рожок для Коры. Но та внезапно остановила её.       — Нет, мне, пожалуйста, в креманку. Я не люблю вафельные рожки.       — В креманку, значит, — с непонятной злобой процедила женщина, но заметив вопросительные взгляды клиенток, мгновенно расцвела. — Сию минуту!       Выбросив рожок, из которого полилась непонятная жижа, она засуетилась в поисках картонных креманок. Найдя искомое, она наклонилась под прилавок, чтобы набрать присланного Эросом приворотного зелья. И уже после этого покрыла его двумя шариками выбранного Корой мороженого и протянула ей.       — Приятного аппетита! И… — женщина замерла, ловя взгляды девушек. — Наслаждайтесь.       — Странная она, — сказала Кики, когда они отошли на приличное расстояние.       — И мороженое странное, — отозвалась Кора, рассматривая свою деревянную ложечку. — Микстурой отдаёт.       — Да ну? — удивилась Кики. — А мне нравится. Вообще самое вкусное, что я ела за последние лет десять.       — Хочешь попробовать моё?       — Фу, нет. Кстати, ты заметила, как сильно от неё мятой пахло?       — Угумс, — ответила Кора с наполненным ртом. Ей этот запах совсем не нравился.       — Надо было спросить, это такая термоядерная жвачка или духи.       К неожиданности подруг из магазина спорттоваров, мимо которого они проходили, с огромным пакетом вырулил Костас. Удивление на его загорелом лице быстро сменилось на радость, и он всплеснул руками.       — Кора, Кики! Какая встреча. Привет!       Кора почувствовала, как её словно током ударило. По телу разлилась необъяснимая блажь, в глазах словно задвоилось, ложечка выпала из рук. Костас шустро поднял её с асфальта и зачем-то протянул Коре обратно, хотя полезность использования ложечки, извалявшейся в дорожной пыли, катастрофически стремилась к нулю.       — Костас, — протянула Кора, бездумно принимая из его рук грязную ложечку. Её язык поворачивался против воли, но остановить себя она не могла. — Ты такой… классный! Что это на тебе сегодня?       Парень, очевидно, растерялся, а Кики вопросительно приподняла бровь.       — Я, эм… Ну, дезодорант.       — Вау, — оценила Кора и провела рукой по его плечам. Глаза Костаса округлились. Кора положила руку ему на спину и принялась рассматривать его лицо. — Ты, оказывается, очень мужественный.       — С-спасибо, — пролепетал Костас и, поражённый, посмотрел на Кики. Та лишь помотала головой, давая знать, что сама ничего не понимает.       — Эй, а как же твой женатик? — вставила свои пять центов Кики. — Точнее, неженатик.       Перед глазами Коры как будто на мгновение рассеялась дымка. Кики заметила это и сильно удивилась. Но потом Кора зажмурилась, как будто избавляясь от внезапно накатившей боли, и открыла осоловелые глаза.       — Но сейчас же здесь Костас, правда?       «Правда?!» — спрашивала она себя в голове. Бессознательно она понимала, что с её телом происходит что-то странное. Она не могла просто взять и воспылать чувствами к Костасу, он ей не нравился. Но тело будто не слушалось, ноги сами шли к нему, губы говорили, не слушая её приказов замолчать, руки действовали самостоятельно. Внутреннее ощущение было ужасным, но на поверхности разливалась эйфория, и она заглушала все крики разума о помощи.       — Ты чего нанюхалась? — задала Кики скорее риторический вопрос.       — Ничего, это же просто… Костас, — безрассудно отвечала Кора и, взяв взвинченного от изумления парня под руку, повела его дальше по дороге, без перебоя задавая множество глупых вопросов.       Кики выбросила рожок с растаявшим содержимым и достала телефон. Быстро перебирая пальцами по экрану, она набрала сообщение:       «Кат, мы нуждаемся в твоём ведьмовском искусстве! У нас проблемы».