Превыше плоти

      Ни на секунду не прекращались поиски Персефоны. Она обошла всю землю три раза, осмотрела каждый уголок магических мест и древнейших храмов. Пообщалась с мудрейшими душами жриц и колдунов — но ответа так и не нашла.       Как открыть Тартар, не прибегая к жертве, было неясно.       Уставшая, она сидела в безлюдном местечке на длинном и солнечном побережье Сицилии — места, где однажды разверзлась земля и из трещины выскочил Аид в чёрной колеснице с вороными конями. Тогда она безумно испугалась, и если бы у неё было человеческое сердце из плоти, то оно тут же разорвалось бы от страха и ужаса. Но сейчас, тысячелетия спустя, она всё бы отдала, чтобы пережить этот момент заново.       Персефона сидела в тени апельсинового дерева, его чудесный аромат бодрил и заставлял её активно размышлять о том, где ещё можно поискать ответы. Но поток мыслей прервало очень неожиданное появление того, кого она не привыкла видеть часто.       Увидев перед собой отца, она удивилась так, что если бы прямо сейчас из морских волн материализовался её дядя Посейдон, она бы изумилась меньше. За всё время с того дня, как она вернулась в мир богов, он ни разу не появлялся. Хотя по сути был её соратником по «преступлению».       Богине весны было очень интересно узнать, что отец думал сейчас. Но намеренно искать встречи с ним не желала — то ли ей было стыдно, что втянула его в свою авантюру двадцать лет назад, то ли напротив — ей было обидно, что Зевс сам ни разу не появился, чтобы лично поговорить со своей вернувшейся дочерью. У Деметры хватало и времени, и желания, а у Зевса — нет. Впрочем, вряд ли это поражало.       Почувствовав его прибытие буквально спиной, Персефона дрогнула. Она повернулась, и её чутьё подтвердилось тем, что Громовержец действительно стоял позади неё.       Язык не повернулся даже чтобы сказать привычное «хайрэ». Она просто печально опустила ресницы и вернула своё внимание буйному сапфировому морю.       Зевс, тихо ступая по расплавленному золоту песка, подошёл к дочери и сел рядом с ней, величественно шурша своими царскими одеждами. Несколько минут они молчали, будто море требовало, чтобы боги внимали его ярости. Но наконец, царь богов промолвил:       — Всё-таки есть особое очарование во всех этих островах, не находишь?       Персефона повернулась к отцу и посмотрела на него вопросительно. Зевс продолжил:       — Сицилия, Родос, Крит… Кипр. В этих местах всегда ощущаешь себя по-особенному. Не так, как на материке.       — Что ж, возможно, — равнодушно ответила Персефона, не желая спорить, но и соглашаться явно тоже, хотя она понимала, о чём именно говорил Громовержец.       — Ты зла на меня, я понимаю.       — Я не знаю, отец. Злость это на тебя или на себя. Но ты определённо мог бы навестить меня пораньше.       Зевс терпеть не мог, когда его отчитывали, само собой, какой царь богов готов сносить такое безропотно. Но были некоторые личности, как жёны и дочери, которым подобное сходило с рук. Зевс скривился и устремил свой взор к горизонту.       — Видишь ли, дочь, я не знал, как посмотреть тебе в глаза.       — О чём ты?       — Я чувствовал некое… хм, как бы правильно сформулировать. Такое ощущение, будто я… сожалею?       — Ты хочешь сказать, что чувствовал вину?       Опять стрела недовольства пронзила эфемерное сердце великого олимпийца, и Зевс даже угрюмо зарычал, но вынужден был признаться.       — Да, вину, кентавры меня раздери.       — Но какую вину? Всё сделала я… сама.       Зевс задумчиво тёр свою короткую белоснежную бороду, наблюдая за пеной перекатывающихся волн.       — Я не остановил тебя.       Персефона пожала плечами.       — Это не делает тебя виноватым.       — Как бы я хотел с тобой согласиться, но это было бы слабостью, дочь моя. Я должен был внять голосу своей мудрости и остановить тебя, по-отечески оберегая от ошибки. Я подозревал, что всё могло закончиться плачевно, но не остановил тебя своей рукой.       Персефона помолчала, думая.       — А ты был уверен, что я бы послушалась тебя?       Зевс наконец-то посмотрел ей прямо в глаза. Упрямая, иногда жестокая, но чаще — мудрая и рассудительная, она была его гордостью. В чём-то напоминала ему Афину, но та была чересчур хладнокровна, в Персефоне же было больше чувственности. Но это никак не меняло его отношения к своим дочерям — в принципе, все они были им любимы и дороги ему.       — Уверен, что не послушалась бы. Но без меня ты бы всё равно ничего не смогла сделать.       — Я бы нашла другой способ.       — Что ж, это правда.       Из глаз Персефоны покатились слёзы, она тихо всхлипнула. Зевс вряд ли был чемпионом по успокаиванию, но сильное отеческое плечо всё же подставил дочери.       — Я скучаю.       — Понимаю тебя, моя лучезарная. Прошло ведь уже долгих шесть месяцев… ***       Пещера, в которой их заточили, была тёмной, сырой и неуютной. Камера Аида стояла в некотором отдалении от камеры Минты, и кроткий огонь посреди пещеры позволял ему время от времени бросать на неё свой гневный взгляд, на что сама нимфа никак не отвечала, стыдливо отворачиваясь.       Всё усугублялось ещё тем, что Минта оказалась, по сути, преданной. Ей помогли выйти из Тартара, но стоило ей вернуться, как без всяких объяснений её заточили в железную клетку вместе с Аидом.       — А что ты хотела? — искренне изумлялся бог мёртвых. — Ты же не выполнила уговор. Тартар открылся и тут же схлопнулся, и ни один титан это злосчастное место не покинул.       Всё было так, но от того не становилось менее обидно.       Аид тоже не был в приятном расположении духа. За те тысячелетия, что прошли со дня «смерти» Минты, он ни разу не мог себе представить, что однажды окажется в таком положении — сидя с ней в соседних камерах. Казалось бы, ситуация располагала к тому, чтобы пообщаться и выяснить отношения, но всё вышло ровно наоборот — Аид не желал говорить вообще ни о чём, а нимфа, как ни странно, тоже куда-то растеряла свою болтливость.       Мысли бога мёртвых, однако же, были заняты совсем не его сложностями в личной жизни. Он впервые после событий Титаномахии увидел своего отца. Не то чтобы это была желанная встреча, но то, что она его сильно взволновала, это был факт.       — Доброго тебе дня, Аидоней, — гремел в пещере мрачный бас Кроноса каждое утро. Аид в ответ только фыркал.       — Перестань меня так называть.       Кронос никак не реагировал. Оставлял им крошечные порции пищи для богов и уходил до следующего утра. Хотя понятия времени в Тартаре были крайне размыты, и о наступлении нового дня как раз и возвещал приход отца всех олимпийцев.       — Почему он тебя так зовёт? — не выдержала Минта однажды, прервав молчание.       Аид подумал, не проигнорировать ли её, но он слишком давно просто не разговаривал, поэтому решил спокойно ответить:       — Так мать и отец назвали меня при рождении.       — И почему ты пользуешься другим именем?       — «Аид» — это лишь сокращение от него.       — Но чем тебе не нравится изначальный вариант?       Аид прикрыл глаза и вздохнул.       — Напоминает мне о тяжёлых временах.       Минта сначала помолчала, но потом всё же не выдержала:       — О временах в желудке папочки?       Если бы она стояла сейчас прямо перед, он бы просто придушил её. Или если бы тени слушались его здесь, тоже не возникло бы трудностей дать нимфе понять, что не стоит упоминать то, что вызывает много боли. Но Аиду оставалось только грозно прищуриться и злобно выплюнуть:       — Ты мне нравишься больше, когда молчишь.       — Пф! — раздалось из её камеры, и Минта пихнула ногой песок под ногами. — Почему бы тебе просто с ним не поговорить?       — Ты же пыталась. Сработало? — спросил Аид, но ответа не ждал — вопрос был риторический, что очевидно по их неизменившемуся положению.       — Но ты его сын! — воскликнула Минта и сжала обеими руками прутья клетки. — Возможно, это то, чего он ждёт — что ты призовёшь его на разговор.       — Я не стану разговаривать с этим болваном. Не через тысячи лет.       — Твоя гордость может стоить нам жизни! Точнее, мне — жизни, потому что я рано или поздно всё равно умру, а тебе — адекватности.       — Невелика потеря будет.       Не в силах с этим бороться Минта яростно покачала головой и вернулась в свой угол, наконец замолчав. У Аида снова появилась тонна времени для размышлений.       Нельзя сказать, что он над этим не раздумывал — о беседе с Кроносом. В конце концов, надо было понять, почему он держит их в заложниках, а не избавляется от них. Но как только бог мёртвых видел отца перед собой, то у него от отвращения съёживалось всё внутри. Воспоминания о существовании в тесном, сыром и зловонном чреве в полном сознании себя были невыносимыми. Это была одна из причин, почему Зевс смог одолеть отца в бою — ему не пришлось пережить всё то, через что прошли его братья и сёстры, и он мог стоять твёрдо на земле, глядя родителю в пустые глаза.       Аид думал, что может быть со временем это пройдёт, но вот спустя уже более сотни дней ничего не поменялось. Ненависть к Кроносу засела столь глубоко, что уже слилась с его существованием, и невозможно было её оттуда вытравить.       Помимо этой проблемы голову Аида бередила и другая: первопричина того, почему он оказался здесь.       Персефона…       Его драгоценная возлюбленная жена в какой-то момент, по сути, отказалась от вечности с ним и ушла в мир людей. Да, не навсегда, но тем не менее она приняла столь жестокое решение. Добровольно уйти от него, которого, как она клялась, любила горячо, — такое действие сеяло множество сомнений в мыслях Аида. Любила ли она его так же сильно, как говорила? Все эти сотни лет поддержки не могли оказаться ложью в одно мгновение. Но тогда почему?       «Что бы ни случилось, как бы ты ни расценивал мой поступок, просто знай, что я сделала это из любви, ладно? И я по-прежнему тебя люблю».       Слова, что Персефона прошептала ему прежде, чем он успел спасти её от жутких объятий Тартара и сам прыгнул в эту бездну. Значит, всё-таки из любви? Но тогда почему ему было так больно?       Возможно, Персефона, хоть и любила его, но всё ещё держала обиду за то, как она оказалась в Царстве мёртвых по его хотению?       …Это был жаркий день на Сицилии. Жизнерадостный Гелиос жёг землю, но изумрудные растения тянулись к нему всей своей животворящей силой. Поля пышно ломились от разнотравья, и от благоухания цветов кружилась голова.       Персефона плясала на лугу, повторяя про себя песню, недавно услышанную от элевсинских жриц. Её переполняло счастье — такое, словно она ожидала, что вот-вот случится что-то хорошее, и царевна томилась в ожидании.       Но всё пошло совсем не так. Или не совсем так, как она себе это представляла.       Её взору предстал не известный ей ранее цветок. Он был так хорош, что Персефона громко охнула, восхищаясь им. Она подошла поближе, понюхала — аромат по своей красоте был ни с чем не сравним! От волнения Персефона протянула руку к стеблю, чтобы сорвать эту прелесть и забрать с собой в дом. Но как только раздался тихий треск сорванной плоти растения, земля под ногами Персефоны зашаталась.       Она испугалась и посмотрела вокруг — никого не было. Персефона прижала цветок к груди, наблюдая, как перед ней расходится земля.       Одно мгновение, и из щели выскочила богато украшенная колесница — в лучах Гелиоса сверкали всеми цветами Ириды драгоценные камни, которые можно было найти только под землёй. Дыхание четырёх вороных коней было таким холодным, что у богини весны замёрзли стопы.       Она уже знала, кто пришёл за ней. Но сил сбежать не было.       — Ты совсем ничего не ешь, — сказал ей Аид на третий день её пребывания в Подземном мире. Мир земной к этому моменту уже начал покрываться сухой листвой из-за горя безутешной Деметры.       — Я не хочу, — коротко отвечала она, не поворачиваясь. Персефона сидела на балконе и взирала на унылые пейзажи Царства мертвецов. На много стадий вперёд простирались лишь сухие степи с высокими башнями — домами душ, выстроенными из местного серого камня.       Обычно после такого ответа Аид уходил. Но сегодня почему-то решил сделать исключение.       Он подошёл ближе и встал рядом, чем озадачил Персефону, которая с удивлением посмотрела на него. Аид вдохнул прохладный речной воздух, ветер развевал его длинные чёрные волосы.       — Этому миру не хватает красок.       — А ему нужны краски? — искренне поинтересовалась царевна. Она не думала, что души занимает проблема красоты окружающей обстановки.       — Долгое время он как-то существовал без них. Но потом после нашей первой встречи на празднике у великого Зевса я увидел цветы, которые ты вырастила на Олимпе, и их красота поразила даже моё равнодушное сердце. И теперь я хочу, чтобы твой дар облагородил и мой дом.       — Поэтому похитил меня? Чтобы я выращивала тебе цветы в твоём мёртвом царстве?       — Не только поэтому, — жёстко ответил Аид. — Но ты не пленница здесь. Ты можешь пойти туда, куда пожелаешь.       — Как будто здесь есть куда идти… — горько усмехнулась Персефона.       Аид помрачнел. Он мог бы просто взять её силой, как это делали его братья со всеми своими женщинами. Но не хотел. Ему было важно заполучить её уважение, а о нём нельзя будет вести речь, если он воспользуется ею вот так.       — Давай заключим сделку, — сказал Аид и протянул юной богине весны руку. — Если до конца седьмого дня ты не пожелаешь оставаться здесь, я отпущу тебя.       Персефона изумлённо приподняла брови.       — Вот так просто?       — Нет, не просто, — признался Аид. — Мне будет непросто тебя отпустить. Но и против твоего сердца держать тебя здесь я не желаю. Если к концу седьмого дня ты не захочешь сама посадить здесь ни одно растение, я открою перед тобой врата своего Царства.       «Конечно, не захочу», — подумала Персефона, но сделку заключила. Однако, слишком плохо она знала себя. И то, как всё работает в Мире мёртвых.       Аид не мозолил ей глаза, и уже к концу четвёртого дня царевна стала с любопытством следить за ним и за его работой. Он был чрезвычайно занят и выглядел при этом крайне важно. Напыщенней даже, чем её отец Зевс, что было немыслимо, отчего Персефона прыскала со смеху всякий раз, как проходила мимо тронного зала.       На пятый день она осознала, что ей интересны души. Когда даёшь начало ростку, ты не знаешь, какие цветы появятся на стебле — какую жизнь проживут и как завершат свой путь. Так и люди — перед ней каждый день проходил немыслимо огромный букет самых разных мужчин и женщин, и за ними было так любопытно наблюдать.       На шестой день она отправилась бродить по окрестностям. Сама того не замечая, она прикидывала, как можно было бы изменить ландшафт, если посадить тут розы или петунии.       А на седьмой день она посадила перед дворцом первый саженец граната.       Благодаря её силам дерево зацвело магически быстро, и прямо на глазах у поражённого Аида набухли первые плоды, истекая терпким соком. Единственное во всей округе дерево смотрелось великолепно, но так одиноко.       Бог мёртвых снял с ветки первый гранат, расколол его надвое и протянул Персефоне одну половину.       — Ты останешься здесь, чтобы засадить цветами и деревьями всё остальное?       И вкусив первую за семь дней пищу, Персефона осталась здесь навсегда.       Был ли он достаточно кроток и терпелив? Быть может, даже так он смог нанести своей Персефоне непоправимую рану? И теперь, пытаясь избавиться от застарелой боли, богиня весны действовала так, как подсказывало ей нутро?       Аид понимал, что не узнает наверняка, если не выйдет отсюда. А до тех пор, пока всё происходит без изменений изо дня в день, никакой возможности сбежать не появится.       Глубоко вздохнув в качестве акта смирения с судьбой, уготованной ему Мойрами, Аид подошёл к краю камеры и схватился руками за железные прутья.       — Я желаю говорить с тобой, Кронос! — объявил он в пустоту. В ответ ему тут же величественно загудел песчаный ветер… ***       В середине января в Пафосе было уже относительно прохладно, люди даже надевали тонкие куртки, прячась от суетливого ветра. Арес любил возиться в гараже со своими спорткарами именно в такое время, когда не было риска «расплавиться» от жары. Слушая какой-то забористый хэви-метал из восьмидесятых, бог войны гремел железками и громко ругался, когда какая-то деталь не подходила чему-то там.       Эрос вошёл тихо, так что Арес его бы и не услышал, но благодаря собственной божественной сущности почувствовал ауру сына-эрота.       — Привет, Эрос, — сказал он ему, не оборачиваясь. — Пришёл помочь?       — Я ещё не сошёл с ума, — немного грубо ответил крылатый бог, считая, что отец занимается ерундой. — Я не отвлеку тебя, если задам несколько вопросов о твоём героическом прошлом?       — Отвлечёшь, но задавай, — ответил Арес и продолжил греметь инструментами под капотом.       — Помнишь ту историю с Сизифом?       Арес остановился и выглянул из-под капота, глядя на сына с подозрением.       — Ты чего натворил опять?       — Ничего! Зачем сразу обвинять? — возмутился Эрос. — Я просто хотел проверить одну теорию, скажем так… Сизиф ведь обманул Танатоса и заковал его в кандалы, верно?       — Да, было дело, — задумчиво ответил Арес, вытирая грязные от масла руки о тряпку, и без того видавшую виды. — Он хотел обмануть саму смерть, и приковал беднягу Танатоса к скале, а люди перестали умирать после этого.       — И ты же его освободил?       — Конечно! Солдаты перестали умирать в боях. Ты бы видел, какой ужас там творился.       — Разве не ужас, когда они умирают?       — Нет, — ответил Арес так твёрдо, что Эрос понял: им слишком далеко до взаимного понимания друг друга.       — Ладно, ты его освободил и всё пришло на круги своя. Но что там было потом? История какая-то мутная.       — Да вроде Сизиф пытался обмануть самого Аида и Персефону. Просил выпустить его наружу, дабы он наказал жену за то, что она оказала ему неподобающий погребальный обряд — мол, так он не упокоится.       — И что потом?       — А чего ты так любопытствуешь? — искренне поинтересовался Арес, до которого не доходило, но Эрос был нетерпелив.       — Ну, что было потом, отец?       — Эх, да потом его остановил и вернул обратно Гермес. В наказание за все эти манипуляции дядя Аид, правда, заставил того вечно поднимать в гору камень, который каждый день падает вниз…       И тут до него наконец дошло.       — Где он сейчас отец? Он же…       — В Тартаре! — выпалил Арес. — Сизифа отправили в Тартар за особые преступления против богов.       — Значит, — воодушевлённый, Эрос заходил туда-сюда по гаражу, — Тартар открывается, если туда отправить особо провинившуюся смертную душу?       — И если бог мёртвых выпустит приказ. — Арес сначала скривился, но потом щёлкнул пальцами. — Технически же обязанности бога мёртвых сейчас исполняет Персефона?       — Вот именно, отец!       Подгоняемый идеей и собственными крыльями Эрос вылетел из гаража на всех парах, крича напоследок изумлённому отцу.       — Кажется, у меня есть идея того, как освободить дядю Аида из Тартара. Мне нужно найти Гермеса!