Золотая Госпожа

      Обед проходил в покоях Валиде-султан с единственной целью — в очередной раз приподнять статус и влияние Хандан в гареме. Она разумно рассудила, что одними подарками затуманить голову молодым девочкам не удастся, необходимо и личное участие, и для этого решено было проводить шикарные трапезы от имени Валиде.       Во время обеда Хандан начала замечать странные смешки среди наложниц, они хихикали и старались делать это незаметно от своей госпожи, которая, однако, ещё не лишилась зрения и слуха, вопреки их ожиданием. Всё было терпимо, пока не подали сахарные подушечки — известную слабость Валиде-султан, образовалась некая очевидная закономерность. Когда Хандан отправляла очередную сладость за щёку, девушки чуть не начинали давиться от смеха, одна даже закашляла, и, не переставая сдерживать хохот, быстро удалилась. Сказать, что Хандан была озадачена — ничего не сказать. — Девушки, — сгорая от любопытства, Хандан отложила подушечку на поднос, — всё понять не могу, что вас так забавит? Расскажите мне!       Но в ответ послышался лишь глухой гогот разодетых красавиц, переглядывавшихся и избегающих взгляда Валиде-султан. — Говорите же! Иначе скопом отправитесь в Старый дворец, — шутливо произнесла она, конечно же, без подобного намерения, — а, знаете, лучше выдам вас всех замуж … за старых пашей, ох и многих в отставку Великий Визирь по возрасту отправил, надо же их как-то утешить. Вот вы этим и займётесь. А? Как я придумала? — Валиде, — визгливо потянули девушки, все разом. — Да за что? Что мы сделали? — Не хотите, я смотрю! Тогда говорите, если Валиде-султан спрашивает!       Одна наложница осмелилась подняться, освободившись от рук подруг, старающихся удержать её от неверных решений. Она шустро расправила платье, переступила с ногу на ногу и, бросив лукавый взгляд на Валиде, начала. — Госпожа, — она преодолела желание рассмеяться, — мы слышали, что вам привезли платье из Европы, и вы, — снова постаралась сдержаться, — и вы… вы… не смогли его застегнуть.       Девушка зажала рот, затем сквозь пальцы как-то проговорила «Извините» и с шумом упала на подушки, где уже спокойно могла дать волю чувствам. — Ах, вот оно что, — теперь и Хандан не смогла сдержать улыбку, — да, это правда — корсет не сошёлся на мне, но на любой из вас он тоже не сойдётся. Уверяю вас.       Венецианское платье было непомерно узким в талии, таким, что Хандан и не стала пробовать зашнуровать его. Саму материю она отдала на перекрой к портнихе, уж больно роскошно оно было украшено, чтобы легко расстаться. Тёмный бархат контрастировал с серебряной вышивкой и ровнёхоньким крупным жемчугом, кружева были чёрные, и хотя Хандан не до конца понимала и любила их, ей приглянулись. — А если кто-то влезет в платье? — высунулась ещё одна девушка, видя добрый настрой госпожи. — Думаю, я даже уверена, что никто не сможет, ну, а если всё же кто-то справится, я отдам счастливице все украшения, что сейчас на мне. — И корону? — Все. И корону тоже. Айгуль, принеси корсет.       На самом деле, чем больше Хандан любили и уважали в гареме, тем меньше она хотела видеть наложниц сына. Последнее время, пока было тепло, на территории гарема её уловить было совершенно невозможно, даже маленький Осман не мог заставить Валиде оставаться в ненавистном месте. Любые занятия она предпочитала нахождению среди глупых девиц, так и теперь Хандан напросилась пойти с Дервишем-пашой на рынок рабов, прикупить заморских танцовщиц для своего небольшого ансамбля, устроенного чтобы, опять же, избежать общения с наложницами. Да и перспектива провести полдня с Дервишем не могла не доставлять удовольствие, пусть они идут туда из разных побуждений, дорога всегда долгая.       Дервиш очень легко согласился взять с собой на невольничий рынок Хандан, попросив её одеться поскромнее, чтобы не привлекать лишнего внимания. Стоило уже начать приготовления и найти Хаджи-агу, которого надо было отговорить сопровождать свою госпожу, иначе — не поговорить ей с Дервишем и не объясниться с ним о поцелуе. Нужно было сказать, что подобная дерзость не допустима, и, как бы в душе Валиде не жаждала томных взглядов визиря, пресечь любые попытки ухаживаний с его стороны. Однако Хандан медлила со сборами и отнюдь не торопилась переодеваться в нищенскую одежду, висящую на ширме и раздражающую глаза. Какие-то коричневые тряпки, бордовый плащ, чтобы покрыть голову и походить на странного зверька больше, чем на обитательницу дворца. Он застёгивался до самой талии, а лиф нижнего платья напоминал сарафан с открытыми плечами и руками, неприличный, но адская жара не спадала несколько недель, и Хандан было не до условностей. К тому же ей долго ехать в повозке, где будет ещё невыносимее. Откладывать сборы дальше было опрометчиво, но тёмные тряпки все ещё висели нетронутые на ширме, украшения, однако, уже отправились в ларец, где Хандан имела удовольствие немного полюбоваться на них и трижды переложить «поудобнее».       Дженнет-калфа, запыхавшаяся и взволнованная, с силой распахнула тяжёлые двери, нарушив неторопливый быт своей запаздывающей госпожи. — Валиде-султан, — не поклонившись, взвизгнула калфа, — беда в гареме! — Что такое, Дженнет-калфа, опять гребешок не поделили? — съязвила Хандан, недовольно скосив глаза на рассыпавшиеся и разлетевшиеся по всему полу драгоценности, выпавшие из ларца. — Госпожа, одной девушке рёбра сломали!       Тут уж Хандан вместе со своей небольшой свитой почти бегом, ничего не спрашивая, слепо шла за Дженнет-калфой.       Несчастную Хандан застала уже на носилках. Вокруг воющей от боли девушки, даже скорее девочки, вились лекарши, безрезультатно пытавшиеся заставить её не вертеться, потому что каждым движением она ухудшала и без того тяжёлую ситуацию. Это не была наложница сына, которую Хандан по имени бы не назвала, но точно бы узнала в лицо. Она выла и выла…. На талии был зашнурован корсет… — Кто это, Дженнет-калфа? — Хандан старалась сохранить спокойствие и рассудительность, хотя чувство вины потихоньку окутывало её, как шерстяное, сильно колющее одеяло голую кожу: не больно, но неприятно настолько, что хотелось скинуть его. — Госпожа, это Сабия, вы не помните? Вы оставили её во дворце после смерти отца, Мустафы-паши, девушка совсем одна осталась. — Сабия? Она же ребёнок ещё? — перед глазами Валиде встал образ худенькой девочки, лет восьми-девяти, совсем ещё со светлыми волосами. — Так сколько ж лет назад это было, Госпожа? — И правда. *Я ещё и Валиде-султан не была, а казалось бы, только недавно Сафие-султан упрашивала не отправлять Сабию в приют, где прежде обеспеченной девочке житья бы не дали, затравили. Зачем? Не помню.* — Дженнет-калфа, кто виноват в том, что с ней произошло? — Как виноват? Несчастный случай, Госпожа, — калфа разочарованно покачала головой, проводя взглядом стонущую девушку, на спасение которой оставалась только надеяться. — Не сама же она себя в корсет затянула? Да и что она в гареме делала, а? За этим ты должна следить! Разве не калфа отвечает за то, что бы в гареме и муха без дозволения не пролетела, а ты целую девушку пропустила, а? — Не сердитесь, Госпожа, — пыталась смягчить Хандан калфа, — да, известно кто, парочка наша хохотливая.       Спустя несколько минут Хандан уже стояла посреди большой комнате наложниц, откуда почти все девушки уже разбежалась, оставив двух главных зачинщиц и ещё трёх свидетельниц. — Я слушаю, как такое произошло, — Хандан не в первый раз задавала этот вопрос, всё сильнее раздражаясь, но девушки молчали, не поднимая глаз на Госпожу. — Отвечайте! Как такое случилось? — И снова тишина. Хандан торопилась на рынок, и ей было некогда возиться с наложницами, но не вмешаться она не могла, титул не позволял. В конце концов, Валиде охладела. — В темницу их, завтра всё расскажут как миленькие. Стражники подхватили упирающихся и всполошённых последней фразой девушек и потащили к выходу. — Валиде, Валиде-султан, — отчаянно завизжала одна из девушек, светленькая и очень хорошенькая, дергаясь изо всех сил, — Валиде-султан, помилуйте, мы не виноваты! Она сама, сама просила туже затянуть! Хандан подала лёгкий знак стражникам, они отпустили разрыдавшихся наложниц, тут же упавших на пол. — Мы не виноваты! — не унималась светленькая. — Мы её позвали! Но… Она хотела корону! Всё кричала: давай сильнее! Мы не виноваты! Все она! — Да, кто же знал? Кто знал? Что так получится! Да, она сама… — поддержала её подруга, вторая виновница. — Значит, Сабия сама просила вас об этом? — Да, Госпожа, да. Простите нас! Мы не виноваты! — первая заговорившая всем видом своим взывала к сочувствию: опущенные глаза, тяжёлое дыхание, приоткрытый от ужаса рот, Хандан хотела ей поверить, но отчего-то не могла, будто бы она была уже знакома с подобной картиной. — Госпожа, она очень корону… — Лгуньи, мерзкие лгуньи! — неожиданно одна из свидетельниц набросилась на светленькую. — Вы все врёте! Они врут, Госпожа! — она вцепилась девушке в волосы и потянула. — Сабия корсет мерить не хотела! Они! Они! Привели её в гарем, потому что она худая! Не девушка ещё! Умоляла прекратить! Ей… больно было… Я остановить их пыталась, но не успела! Не смогла! Госпожа! Только когда девушек, шипящих, как дикие звери, растащили в разные стороны, можно было продолжать «допрос». — Так, это девушки? — и защитнице Сабии Хандан верить полностью не могла, и в её словах была какая-то неуловимая фальшь. Неужели во дворце никто уже не умеет говорить откровенно? — Нет! Нет! Валиде! Она лжёт! — все визжала светленькая, но вторая её неожиданно остановила. — Госпожа, мы не думали, что так получится… Не хотели мы… я… вот точно не хотела… кто бы мог предположить… — Молчи, хуже сделаешь, — останавливала её подруга, настаивавшая на их невиновности. — Да, куда уж хуже, простите, Госпожа… — девушка ненатурально разрыдалась, закрывая, якобы от стыда, лицо, — и можно я к Сабии потом схожу, мы сходим, и, может быть, и она нас простит, и Аллах, прости нас… — Аллах, сколько же в вас дури, ладно. Вечером решу, что делать с вами, а пока рассадите по разным комнатам и заприте, — распорядилась Хандан и быстро вышла из большой комнаты, если раньше время сильно поджимало, то со всеми разборками его не было совсем.       Хандан очень неприятна была вся ситуация с Сабией. Потому что девушка была совсем юная и, наверное, легко пошла на поводу у старших и более ершистых наложниц, всему виной её одиночество… И правда, с кем ей общаться в огромном дворце со множеством людей, где, как ни странно, не с кем даже словом переброситься? Теперь она может умереть. А наложницы? Они определенно не хотели сломать ей ребра, конечно, не из человеческого сочувствия, ощущения Сабии им были безразличны, и всё же они не хотели. Их ложь усугубила дело, вторая девушка оказалась потрусливее и посообразительнее, быстро смекнула, когда признаваться и раскаиваться надо. А свидетельницы? У той, что так героически защищала Сабию, скорее всего, был зуб на хохотушек, и она смогла, наконец, вылить весь свой яд, даже не прослыв среди наложниц змеей.       Времени отговаривать Хаджи-агу сопровождать её у Хандан не оставалось, как, впрочем, и на что-либо ещё, кроме суетливых сборов, включающих беготню по покоям со слабой надеждой не опоздать. Стиснув зубы, она надела на себя коричневые тряпки, в которых на рынке никто не узнает в обычной простолюдинке Валиде-султан.       И все же, по воли случая, Дервиш задержался, и Хандан с облегчением выдохнула, потому что не надо было оправдываться и она доказала свою надёжность, но при взгляде на Хаджи-агу ей пришлось усмирить пыл, — её план немного претерпел изменения, а если не лукавить, сорвался вовсе. По пути на невольничий рынок, в небольшой, подпрыгивавшей на каждом ухабе кибитки царило странное ощущение неприязни: Дервиш был глубоко погружен в собственные размышления, изредка только обращая внимание на двух своих спутников, не радуясь ни нахмуренной Хандан, ни тем более Хаджи-аге. Тот не любил пашу и никогда этого не скрывал от Валиде, считая Дервиша жестоким, властолюбивым и бесчестным человеком, не заслуживавшим благоволения своей Госпожи. А Хандан раздражали они оба: Хаджи-ага, которого не должно было быть в этой злосчастной душной коробке, Дервиш мог бы и не так откровенно показывать, что он слишком занят важными государственными делами, чтобы говорить с теми, кто ничего не смыслит в политике.       С неописуемым удовольствием Хандан вышла из кибитки, расправив плечи и подставив лицо прохладному морскому ветру, которого, однако, не случилось. Из второй повозки для будущих танцовщиц выползли трое стражников, обливавшиеся потом. Лёгкие платья Валиде-султан не могли сравниться с плотным кожаным обмундированием воинов, которое спасло бы их от сабель, но мучило из-за сильной жары.       Шум рынка с лёгкостью заглушал мысли любого, кто ступал на эту истоптанную землю бесконечной торговли. Высохшая пыль поднималась сплошной стеной, не позволявший видеть окружающих и в десятке шагов. Дервиш поклонился Валиде и растаял в душащем тумане среди прочих суетящихся людей, голоса которых и сливались в пугающий гул пчелиного улья. Хандан не на шутку растерялась, уж точно не так представляла себе она невольничий рынок, всё должно было быть чище, приятней, а между тем вокруг были только, казалось, пираты с засаленными волосами и пожелтевшей одеждой, твёрдой от соли. Рабы были худые и безбожно грязные, с опущенными глазами, в которых не было тоски или отчаяния либо незатухающего огня мести, совсем ничего, непостижимая пустота. — Нам сюда, Госпожа, — Хаджи-ага, заметив растерянность Хандан, указал ей дорогу, но она медлила под впечатлением ото всей мерзости рынка. Ей хотелось сесть обратно в кибитку и тотчас отправиться во дворец, оставить позади весь кошмар и забыть… навсегда… и всё же в мире есть вещи, от которых не спрячешься за высокими стенами, так и от этой грязи не отмыться простым мылом.       Проталкиваясь через толпу вслед за Хаджи-агой, Хандан задыхалась от пыли и смрада, который сильнее резал нос, ужасная, отвратительная вонь гнили и мочи заставляли её морщиться, упрятывая лицо в плащ. Никогда не вернётся она сюда. Никогда.       Наконец, перед ней возникли женские силуэты, такие же измождённые и умученные, как и мужские. Первый же торговец, заприметивший Хаджи-агу, дал знак своим девушкам подняться, за ними последовали единой волной остальные и с других кораблей. Хаджи-ага разъяснил, что хочет видеть танцовщиц, которые непременно должны были присутствовать среди прочих. Одна за одной девушки по велению хозяев выступили вперёд и начали изображать странноватые движения, неумело имитируя восточный танец. Хандан указала аге на понравившихся, и они подошли ближе, теперь оставалось только выбрать самых симпатичных и здоровых, всего-то оценить живых людей, как товар. Вот они — несчастные рабыни султана, о существовании которых он и не знает, и они не знают о нём. «Вот то, чему ты служишь, Хандан, ты тоже причастна к их мукам, а теперь ты купишь их», — думала про себя Валиде, примечая в одной из девушек собственные черты, причём схожесть между ними то появлялась, то таяла, в зависимости от наклона головы. Где-то сзади раздался неистовый женский крик, скорее отчаянный рёв, привлекший внимание всех торговцев и рабынь. Из пыли показалась процессия, следовавшая за тремя мужчинами, волочащими следом затрёпанную женщину, которая, однако, поднялась на крепкие ноги и продолжила путь. Закованная в цепи, она сохраняла удивительное достоинство, вышагивая, очевидно, последний раз в своей жизни. Хандан встретилась с нею глазами, чёрными, смолистыми, куда глубже глаз Халиме, в них была злость, ненависть, бесконечная гордость. Но её лицо… Разбитая губа, сиреневый синяк на скуле… Хандан уже видела в точности такие травмы… на себе… Что-то больно укололо Хандан в самое сердце, но затем в уме блеснула мысль, отказаться от которой было невозможно. Дервиш был виноват перед нею, а теперь есть шанс заставить его вновь пережить ту самую ночь, может даже полнее и насыщеннее. Так он простит ей все на свете, даже предательство, даже то, чего Хандан ещё не сделала, но непременно сделает. Вот она — власть. Дервиш начал забывать о своей оплошности — так пусть вспомнит и не забывает впредь. — Женщина — пират, гроза морей! — в шутливой манере начал её, должно быть хозяин, — Дениз Хурра!       По площади разнёсся глухой хохот. — Не желаете ли приобрести её? А? Дениз Хурра! От такого трудно отказаться! — Да, кто же совладает с ней? — выкрикнул кто-то из оживившейся толпы, сгущающейся с каждой секундой.       Гул на рынке становился громче с каждой минутой, из пыли постоянно приходили люди, так что скоро их головы тянулись бесконечной равниной. Стражники помогли Хандан протолкнуться к самому небольшому пьедесталу, где в цепях заставляли стоять женщину, которая обладала достаточной силой, чтобы сражаться с мужчинами и побеждать их, держать в страхе десятки экипажей, вести за собой сотню людей. В этой женщине слились две удивительные возможности для Хандан: напомнить Дервише о его ошибке и навсегда, навсегда, избавиться от стражи и Хаджи-аги, заменив их верным человеком, даже больше — понимающим её существом. От таких подарков судьбы не отказываются.       Однако стоило понимать, что Дениз не будет вести себя, как обыкновенная рабыня, смирно и покорно, необходимо было с ней договориться, заплатить дважды — ей и человеку, пленившему её. — Сможешь ли ты служить мне, — крикнула Хандан Дениз, оказавшись наконец рядом с ней, — Захочешь ли? — Что ты предложишь взамен? — дерзко бросила Дениз, изумлённой Хандан, будто бы она и не была закована в цепи. — Будто бы у тебя есть выход? — Смерть — тоже выход.       На этом толпа поглотила Хандан и быстро вытеснила за пределы площади, где всё сборище таяло в пыльном облаке. — Хаджи-ага, она нужна мне, — жёстко сказала Хандан, руками обтирая лицо, — во сколько бы нам это не обошлось! — Но Госпожа… — Я всё сказала, Хаджи-ага! Иди!       Дениз оказалась на редкость сообразительной женщиной, она быстро обдумывала любые предложения и в итоге сторговалась на корабль и сдельное жалованье через пять лет, хотя уже становилось ясно, что возвращение в море для неё была лишь мечта, от которой в душе она успела отказаться: с переломанной правой рукой в атаку не идут, да и возраст давал о себе знать.       Путь во дворец оказал должное влияние на Дервиша, ради чего Хандан всё и затеяла. Он, в отличие от Хаджи-аги, легко угадал побои, которые сам же и наносил, пойдя на поводу у Госпожи, и всё время провёл в глубоких раздумьях далёких от привычной политики. Оставалось только уповать на судьбу, которая и теперь должна была помочь Валиде снова вернуть прежнее расположение соратника.       Хандан долго просидела в хамаме, удостоверяясь, что ни малейшей пылинки с рынка не осталось на её чистой кожи, за одно смывая оставшуюся в сердце грязь. Она с великой радостью отправилась бы спать, но оставалось ещё одно нерешённое дело, которое стоило бы оставить навсегда в прошлом.       Лекарша не говорила, что Сабия останется жива, ровно как и не утверждала обратного, оставляя решение судьбы девушки за Аллахом. Но это не избавляло Хандан от необходимости вынести приговор наложницам.       Вскоре, Хандан уже стояла в главной комнате девушек, куда созвали весь гарем без исключения. Вот они и перед ней — две виновницы трагедии и три свидетельницы. Кто заслуживал наказания? Никто? Все? — Вам есть что ещё сказать? — обратилась к заплаканным и уставшим от своих слёз девушкам, не произнесшим ни единого звука в ответ. — Что ж, хорошо. Моё решение окончательно. Вы двое отправляетесь в старый дворец к Сафие-султан в услужение, на три года, если Сабия умрёт, и на год — если выживет. Вам дадут самую омерзительную работу. Дальше ваша судьба в руках Сафие-султан. Вас троих, — она указала на свидетельниц, — я выдам замуж в течение месяца. Повторюсь, моё решение окончательно.       Но никто и не думал спорить, Хандан немного даже обиделась на подобную покорность, оттого что была полностью готова к любому сопротивлению, но, как известно, неприятности случаются только когда мы их не ждём.