Золотая Госпожа

Сквозь сон Хандан только и смогла, сморщившись и тихо завыв, натянуть на себя тонкое одеяло, не спасавшее от плача шехзаде. Крик проникал через три стены покоев с плотно закрытыми дверями, сквозь овечью шерсть под шелковую струящуюся материю, где становился кошмаром одной очень самонадеянной женщины. Хандан уже тысячу раз сыпала проклятьями в свой адрес, снова и снова, каждую ночь, потому что шехзаде не желали спокойно засыпать без матерей. Никогда не думала она, что «полюбит» Мустафу, но мальчик вел себя спокойно, не капризничал, не задавал ненужных вопросов, учился днём, играл вечером сам с собой или даже занимал Османа. Лучше ребенка на свете не было. Спрятаться от шума под одеяло ей не удалось, значит деваться было некуда. Она устало и безразлично откинула материю, пару секунд задержала взгляд на резном потолке и встала. От стука в дверь Айгуль не появилась, вторая серия также не дала результатов. Хандан крепко обхватила ручки тяжёлых дверей, развела их и так и осталась стоять в проёме, пока не перевела дух. На тахте, скрючившись, крепко спала Дениз и рядом с ней — комочком Сафие, приятно было разрушить эту идиллию. — Подъём! убьют меня ты даже не заметишь, — прикрикнула Хандан, за одно пихнув пиратку. — Вставай! — Госпожа, дай поспать, — лениво протянула та. — Нет уж, раз я проснулась — все должны подняться, подъём! Дениз, сдавшись, что-то пробурчала в адрес своей хозяйки, и, прежде чем встать, в знак пренебрежения пару раз погладила кошку. — Ни себе, ни другим, вредная ты до ужаса, Хандан. — Я совсем сегодня не в настроении препираться. Пришли мне служанку без лишних разговоров. — Смотрю, Валиде-султан, вы дурно спали, неужели шехзаде своим ужасными воплями мешали вашему отдыху? Хандан только и смогла попытаться испепелить взглядом бодрствующую собеседницу, явно не испытывавшую недостатка так необходимого ей самой сна. — Служанку! Когда все утренние приготовления были завершены: Хандан умылась, её причесали, одели, слегка накрасили, подкрутили выбившиеся прядки волос, помогли застегнуть все украшения, водрузили корону — настало время проведать шехзаде. — Идём, Дениз, — Хандан одарила по возможности ласковой улыбкой своенравную защитницу. — Ну, пойдёмте, Госпожа, — пиратка легко развернулась на одной ноге. — Какие планы у нас на сегодня? Вышить ещё один цветочек? — Я думать не хочу, что ты забыла о своем особом поручении. — Ах, да. Я помню. И как я могла забыть о таком важном и опасном деле, как наблюдение за Дервишем-пашой! — Могла бы ли ты не так кричать о моей просьбе, — по телу Хандан пробежала лёгкая дрожь, заставившая её придвинуться ближе к пиратке. — Совсем не надо, чтобы хоть одна душа узнала о нашем разговоре. Незаметно они подошли к комнате, где почти неделю обитали шехзаде. Хандан нехотя расставалась с Дениз, прекрасно осознавая всю возможную опасность их нехитрой затеи. Она совсем не хотела слышать о каждом шаге паши, но оставаться в стороне, пока Дервиш подминает под себя столицу, больше не могла. Желание помешать ему в светлой голове Валиде-султан даже не появлялось, между тем нездоровое любопытство брало верх над рассудком. — Только, умоляю, не переусердствуй, близко не подходи, никуда не лезь, просто смотри, — Хандан дала последнее распоряжение Дениз. — Мне и самой не хочется оказаться на плахе, о Аллах, во что я ввязываюсь?! Дениз бодро вышла, казалось, совсем не тяготясь грязным дельцем, свалившимся на её плечи. Хандан же не была столь спокойна. Она словно бросила нож с закрытыми глазами, и теперь оставалось только ждать, когда кто-нибудь истечёт кровью. И теперь пришло время столкнуться с ещё одним, не до конца продуманном и поспешным решением. В день, когда шехзаде отбирали у матерей, в адрес Хандан послышалось проклятий в разы больше, чем за всю её прошлую, не очень-то счастливую жизнь. В слезах можно было, не иначе, умыться. Но Кёсем, Халиме и Махфируз имели право возмущаться и негодовать, царапая стражников и сдирая кожу на руках о пороги, когда их не пускали даже повидаться с детьми — Хандан до них теперь нет никакого дела. Отныне — она единственная женщина в гареме, устанавливающая правила игры. — Госпожа, — Сабия, приглядывавшая за шехзаде, покорно склонила голову. — Здравствуй, как чувствуют себя наши шехзаде? — Осман и Мехмет были похожи на обиженных лягушек, с надутыми и покрасневшими от слёз щеками. Только старший Мустафа скромно сидел на диванчике, крепко сжимая деревянную лошадку. — Хорошо, Валиде, только скучают очень. — Виной всему их неугомонные матери, — рявкнула Хандан, не желая признавать своих мотивов. — От них требовалось только заботиться о своих детях, пока мой сын не вернётся в столицу. Сабия ловко подхватила Мехмета, слегка покружив его, чтобы мальчик хотя бы немного повеселел. — Сабия, твои рёбра! Ты уронишь шехзаде! — Не беспокойтесь, Валиде, мне совсем не сложно и не больно, он ещё такой кроха. — И всё же, я попрошу тебя соблюдать осторожность, — Хандан недовольно покосилась на девушку с самой узкой талией во всем гареме: чтобы рёбра зажили на ней так и оставили зашнурованный корсет, и было всё ещё опасно надолго его снимать. Сабия только легонько улыбнулась на слова Хандан: — Вы так беспокоитесь о шехзаде! У меня был старший брат, так моя мама к внукам и не подходила. «Ах, глупенькая Сабия, если бы ты только могла представить, какая расплата нас ждёт за потерю хотя бы одного шехзаде» — только и вздохнула Хандан, покосившись на Мехмеда и подметив, что ненависть к Кёсем постепенно перерастала в неприязнь к её детям. Затем она перевела взгляд на Мустафу, и его она тоже выносила с огромным трудом, пусть он хоть был бы самым спокойным ребенком в мире. Отродье Халиме никогда не позволит Ахмеду править, не ожидая удара кинжала от многочисленных предателей. — Почему, Сабия, ты одна за ними смотришь? — пустота всё это время смущала Хандан, — где остальные няни? — Отошли, Госпожа, только что. — На первый раз поверю — ещё такое повториться, передай отошедшим, что они отправятся в Старый Дворец. Сабия только легонько поджала губы, видимо, представляя, как будет отчитывать тех, в чьем подчинении находилась так долго, всё же она — дочь паши. Не желая оставаться среди шехзаде, Хандан решила пройтись по гарему, пока по коридорам не ползают наложницы, аги и служанки со своими мерзкими госпожами. Мрамор, и правда, был прекрасен, когда его не портили снующие пёстрые силуэты. Зимой во дворце всегда было прохладно и душно, стены пахли терпкой гарью, затрудняющей дыханье. На балконе, опиравшись на массивные перила втягивала свежесть Халиме, устремлявшая хищный взгляд на город. — Хандан, — приход Валиде не остался незамеченным. — Не спится? — Я бы поспала ещё, но дел много, — Хандан сомкнула руки, стараясь казаться непринужденной. — Лучше бы ты за моим шехзаде следила, а не шаталась по коридорам. — За Мустафой приглядывают, не сомневайся, заботятся так же, как и об остальных, мы ничем его не обделяем. — Если с ним что-то случиться, я обрушу на тебя небеса, я сотру тебя в пепел и развею прах над Босфором, я … — на лице Халиме блеснуло бешенство, давно скопившееся в ней и готовое выплеснуться из переполненной чаши. — Я все это слышала, прибереги угрозы на потом, — Хандан только подняла руку. — Я думала позволить тебе видеться с сыном «Нет, конечно», но вижу, что погорячилась. Незачем тебе отравлять его душу. — Я смолчу сегодня, но стоит Ахмеду вернуться в столицу, Кёсем расскажет о твоём самоуправстве. — Пускай, «будто бы я не обдумала каждое слово», всё, всё, что я делаю, о чём думаю, чем дышу — во благо моего сына, падишаха Османской Империи, а вы устроили делёжку его власти! И я не стану больше выносить твоих выходок! Только посмей… и я брошу тебя в темницу, Халиме! — Дервиш-паша не позволит, — Халиме была спокойна, словно Хандан вовсе не имела права голоса в гареме. — Не слишком рассчитывай на поддержку Великого Визиря, с сыном тебя разлучили с его полного согласия. На шум появилась Кёсем, сонная и растрёпанная, но в полной боевой готовности. — Госпожа, — гречанка легко поклонилась, изображая покорность. — Здравствуй, Кёсем, — хоть кто-то прекратил их распрю с Халиме, — Как твоё здоровье? — Хорошо, только по сыну скучаю очень, — Кёсем не медлила с целью разговора, но и не грубила — далеко пойдёт, чего спорить. — Сможешь с ним увидеться завтра, — Хандан кивнула рядом стоящей Халиме. — Шехзаде истосковался по тебе. Мне пора идти. Хандан делала тысячный по счёту круг в своих покоях, провожая раз за разом полыхающий в камине огонь. Дениз заметно припозднилась вернуться со своей ежедневной прогулки. Три недели она ходила тенью за Дервишем-пашой, и все три недели Хандан по вечерам не могла отыскать покой. Перебирать камни она уже не порывалась — сидеть на месте было выше её сил. За столь короткое время выяснилось немногое: Дервиш скучно жил. Корпус янычар, с десяток дворцов пашей, ровно два дома послов, рынок, лавка ростовщика — вот и все места, где он бывал за пределами Топкапы. Однако была одна улица, причин посещать которую у паши сыскать Хандан не смогла. Двери наконец медленно отворились, явив за собой вытянутый тёмный силуэт. — Слава Аллаху, — Хандан с облегчением выдохнула, — ну что, Дениз, узнала? — Могла бы хоть притвориться, что ты озабочена моей судьбой, Госпожа, — пиратка скользнула на диванчик рядом с камином, — очень неприятно быть гонцом. Хандан только продолжила испепелять Дениз требующим, жадным до информации взглядом. — Ладно-ладно, сегодня ничего нового, паша заезжал к Махмуду-паше и на ту самую улицу ненадолго, Госпожа. — Зачем ты мучаешь меня? Не верю я, что ты не смогла разузнать о том доме за целый месяц. Ты обещаешь, обещаешь, но раз за разом я не слышу новостей. Дениз помедлила отвечать, оценивающее вглядываясь в лицо рассерженной Хандан. — Госпожа, на той улице живёт женщина, молодая, почти красивая и одинокая, — Дениз по привычке ухмыльнулась, радуясь непониманию на лице своей хозяйки. — Ходит паша туда поздними вечерами, всегда быстро уходит. Живёт она одна и не бедствует, даже слуг держит. Остальное домыслите сами, Валиде-Султан. — Не понимаю, объясни же толком, — при упоминании женщины, проводившей время с Дервишем, у Хандан закружилась голова, хотя она и не до конца осознала слова Дениз, странная тревога сковала ей тело. Глубоко внутри ей уже была ясна причина визитов паши. — Госпожа, паши часто держат женщин такого рода, если не желают мараться в борделях, — пиратка изогнула густую бровь, — поэтому я и не сообщала так долго, зная ваше … особое… отношение к паше. — Думать не смей, последний раз предупреждаю! — спросить, сколько времени провёл Дервиш с этой женщиной, теперь Хандан не могла, хотя и хотела. — Бледная ты стала, Госпожа. Вы не подумайте чего, такие женщины обычное явление, чувства — чувствами, плоть — плотью. «Будто бы от твоих слов мне легче», — Хандан бросило в нервную дрожь, и трудно было разобрать, хотела она забиться в истерике, долго смеяться или неподвижно сидеть. — Плоть? Предательство есть предательство, и нечего тут думать.» — Хорошо, Дениз, я тобою довольна, — она отчаянно пыталась оставаться невозмутимой. — Теперь ты мне всё рассказала, более нужды следить за Дервишем нет. Можешь идти. Хандан чувствовала себя жестоко обманутой и жалкой, совсем маленькой девочкой, наивной, глупой… И как могла она верить чувствам Дервиша, и как смеет теперь сомневаться в них из-за какой-то тенью между ними. Плоть — плотью. Почему же так больно думать о близости Дервиша с любой другой женщиной, когда сама она не готова предложить того же? — Прогуляюсь, — Хандан резко встала, поправив жёсткую юбку, тянущую камнем назад. Сделав шаг за пределы покоев, Хандан наткнулась на поджидавшую у выхода Валиде-Султан Махфируз. — Госпожа, — жалобно начала та, но Хандан не в состоянии была услышать, — могу я увидеть Османа, я вся исстрадалась. — Поговорим позже, Махфируз. — Госпожа, прошу… — девушка почти взмолилась, сделав маленький шаг в сторону Султанши. — Я сказала нет! Или ты хочешь спорить с Валиде-Султан?! — Госпожа, так Кёсем уже с месяц видится со своим шехзаде, пожалуйста, я лишь сейчас молю вас. — Отойди, Махфируз, мне не до тебя, — Хандан душили слёзы и гнев, а эта девчонка мешала ей выйти во двор. — Валиде, я … — Мне некогда тебя выслушивать! Хандан почти что вылетела на балкон, где не было стен, решёток на окнах и всяких наглых наложниц. «Мне вовсе нет дела до развлечений Дервиша, вот ещё! — Хандан ухмыльнулась трезвости своих рассуждений. — Султанши не беспокоятся о таких глупостях! Пусть поступает, как хочет. Да как он смеет…» За первой слезой скатилась вторая, затем — третья, вот они уже текли ручьём, и нельзя было издать хоть один звук. Она пыталась убедить себя в безразличии к Дервишу, в своей холодности к высокомерному паше, но заместо этого вынуждена была признать, что нуждается в его любви и верности больше, чем в чьей либо ещё. И разве можно было подумать, что одно предсмертное признание приведёт Валиде-Султан на балкон, где самая могущественная женщина Османской Империи будет страдать из-за поступков своего никчёмного раба. Дервиш — даже не имя, прозвище, но, Аллах, для Хандан — это целый мир, прекрасный и пугающий.