Золотая Госпожа

В гареме неожиданно организовался праздник: никто его не планировал и не ждал, просто так сложились обстоятельства. На улице похолодало, и девушки собрались в большой отапливаемой комнате, прогретой от пола до самого ничтожного закутка. На кухне вместо двух порций рахат-лукума приготовили двадцать, так какой-то ага решил насолить повару, Хандан оставалось только распорядиться, чтобы принесли халву из запасов и добавили в рагу из кролика побольше пряностей. Девушки тоже не теряли время напрасно — подоставали музыкальные инструменты, не звучавшие без повелителя, и принялись увлечённо бренчать. Среди всеобщего веселья Хандан была особенно несчастна, отчего не могла проглотить и крошечного куска. Она изредка пыталась поковыряться в еде, но затем отступала, погружаясь в неприятные воспоминания. — Госпожа, — заурчала довольная Кёсем, — надо чаще устраивать праздники, а то без нашего повелителя мир совсем теряет краски. Так хотя бы небольшая отдушина есть — смотри и всё, как при Ахмеде, дай Аллах вернуться ему живым и невредимым. — Аминь, — отозвалась Хандан, не выбрасывая из головы основных мыслей. — Так и будет, а ты бы, Кёсем, пошла бы танцевать вместе с девушками, чего тебе напрасно с нами просиживать? — Мне с вами совсем не скучно, Валиде… Но Хандан желала избавиться от надоедливой фаворитки сына, потому что сама она думала о Дервише. Снова и снова ей вспоминалось, как в парке она издалека заприметила его статную фигуру, такую знакомую и почти родную, как подняла руку, когда паша пытался заговорить с ней, потому что не выносила голоса лжеца, клявшегося ей в любви. Она не винила его в плотских отношениях с другими женщинами, но и стерпеть общения с ним пока не могла, тогда бы пришлось окончательно признать свою привязанность к Дервишу. Было просто его ненавидеть, бросаться угрозами, отчитывать его за высокомерие в прошлом, теперь же… Хандан помнила снежинки, садящиеся на его лицо и тут же превращающиеся в маленькие неровные капельки воды, бездонные чёрные глаза, в которых всё же просматривалась радужка — две бездны, то, как он посмотрел на неё после жеста, призывающего к молчанию — удивлённо и сурово, почти холодно. Под звук стука вилок об расписанный праздничный фарфор Хандан медленно растворялась глубоко в себе, даже не заметив, как всё-таки начала есть. Кусок за куском, рахат-лукум исчезал с тарелки. Нет, она не захотела есть, совсем наоборот, тошнота подступала к горлу, но постоянно набитый рот исключал возможность вести разговор. Но больше стерпеть опостылевшее общество Хандан не могла. Не в её силах было смотреть на ненавистные лица: молодое, с тонкими чертами, наглое — гречанки, обиженное и почему-то испуганное — Махфирузе, самодовольное и хитрое, не нуждающееся в представлении — Халиме. «Пусть все они пропадут пропадом! Пусть идут к чёрту!» — подумала Хандан, уже вставая и с шумом подбирая лоснящиеся юбки. Она ничего не слышала и не видела, хотя и позади раздавалось удивлённое «Валиде! Куда вы? Валиде…» Но всё прочее оставалось далеко позади. Теперь Хандан, прогнав всех служанок, судорожно рылась в глубоком сундуке, наполненном пёстрыми тряпками. И наконец нащупала холодное стекло, звякнувшее от удара ногтей. Она медленно вытащила заветную бутылку, сестру той, что они с Дениз прикончили с месяц назад, вернее, пиратка вылакала вино, оставив «хозяйке» на пробу бокал. Расслабляющий эффект, оказанный обжигающей жидкостью, понравился Хандан. Она не без труда, изрядно раскрошив пробку, откупорила бутылку и без лишних сложностей прильнула к ней губами. Но глотки не приносили радости или успокоения — от них становилось плохо. Сильная боль в животе заставила её скривиться и жалостливо завыть. Она свернулась калачиком, обхватила себя в попытке унять резь, но затем, дрожа, встала на локти. Её вырвало. После небольшой передышки ещё раз. Изо рта пошла белая пена. Хандан хотела закричать, но удержалась. «Кто и что скажет? О, Аллах!» Боль сковала её вновь, приковала к полу, и сдавливало все внутри. В глазах потемнело, но Хандан не могла сдаться. Поразлившуюся бутылку она сунула в сундук, оставшееся подтерла какой-то тряпкой и тоже опустила внутрь, захлопнув крышку. Хандан вывернуло вновь, но лишь пеной, от чего было только больнее. Невыносимо. Она едва удерживала стон, и всё же тихо завыла. «Надо найти Дениз. Она всё устроит». И Хандан встала. Припала к тахте, от боли подгибались ноги. Снова встала. Обтерла пену с лица. Придала ему спокойное выражение, чтобы никто не заметил фатальной ошибки в виде красного растертого пятна на полу. Алкоголь в гареме под запретом, а она сдуру залила в себя полбутылки. Хандан медленно прошла сквозь первые покои, вторые, в третьих её вновь вывернуло.  — Боже, — провыла она, чувствуя, как силы оставляют её худое тело. — Надо идти, иначе плохо будет. Всё же со слезами на глазах Хандан, пошатываясь, зашла в покой, где в развалку сидела на тахте Дениз, потягивая бокальчик с чем-то горячительным. — Госпожа! — пиратка с ходу распознала изменению в госпоже и помогла ей сесть. — Госпожа, что с тобой? — Я выпила… Сил говорить не осталось вовсе. Последнее, что запомнила Хандан, как Дениз залезла ей пальцами в рот, а затем тихо сказала: «Подожди, госпожа, я лекаршу приведу, потерпи». Темнота. Внутри словно разожгли адовой костер, полыхающий от середины живота до горла. Хандан с нежеланием приоткрыла глаза, чтобы разглядеть свои покои, освещённые и обогретые заслоненным ширмой камином. Хотелось пить и впасть обратно в летаргию. Она завертела головой, пытаясь найти хотя бы одну живую душу во мраке. — Госпожа, — тут же раздался тоненький голос Сабии. — Госпожа, слава Аллаху. Сейчас, Госпожа, Дениз позову. Хандан было хотела остановить её и попросить воды, но девушка молниеносно подлетела к двери. Она несколько раз постучала по дереву. Через небольшое промедление в покои ввалилась шумная кучка верноподданных Валиде-султан, возглавляемых воинственной Дениз. — Госпожа, как вы, о, Аллах, мы так за вас боялись, — первый начал всё же Хаджи-ага, на щеке которого выступила слеза. — Ничего, — говорить Хандан было на удивление просто, а улыбка сама появилась на усталом лице. — Всё хорошо. — Выпейте это, госпожа, — лекарша с ходу подала ей чашку с чем-то дурно пахнущим. Хандан поморщилась, но проглотила, несколько секунд подержав отвратную густую массу во рту. В первую секунду она с трудом сдержала рвоту, однако последовало облегчение, приятно растекшееся по всему телу. — Что со мной? — Валиде-султан, — Дениз недоверчиво оглядела слуг, взглотнула и продолжила: — Вас пытались отравить. В голове у Хандан резко всё смешалось в единую кашу непонятной консистенции. «Убить», — от этого слова мутнело в глазах. — Кто? Кто посмел?! — её вновь чуть не вырвало. Кучка неуверенно помялась, но Дениз через силу продолжала: — Махфирузе, мать шехзаде Османа. — Я знаю, кто такая Махфирузе! Вы одурели тут все? — Увы, нет, Госпожа. Девушка посыпала рахат-лукум успокоительным порошком, что в воде надо растворять. Много насыпала, думала, в больших количествах за яд сойдёт. Вы запили … реакция сильная пошла. — Откуда у неё порошок, — Хандан прекрасно помнила, чем запивала рахат-лукум прямо из горла. — Давали ей, чтобы по шехзаде не скучала так сильно, а она не пила, копила, — встряла лекарша, пытаясь оправдаться. Хандан сделала ей знак рукой уйти, как и всем, кроме Дениз и Хаджи-аги. — Зачем она пошла на такое преступление, ответьте мне? — Говорит, вы не давали видеть шехзаде, а остальным позволяли, всё как на духу выложила Дервишу-паше, мол, Кёсем к детям на завтрак, обед и ужин приходит, Халиме тоже с сыном видится. — Не помню, чтобы она просила о встречах, — рявкнула Хандан и тут же закашлялась. — Говорит, просила, а вы слушать не стали. — Да, помню, забыла совсем. Хандан с неудовольствием вспомнила день, когда «не стала слушать». День, когда она переживала «предательство» Дервиша и совершенно точно не способна была внять чьим-то просьбам. — Сама она решилась на подобное? — Хандан собралась с мыслями, мгновенно улетевшими к паше. — Да, утверждает, что да. Конечно, без Халиме не обошлось, но то факт недоказуемый. Не помогла, так науськала, змея. — Ладно-ладно. Что с ней сейчас? — В покоях закрыли, ждём вашего распоряжения. Махфирузе просит вас лично выслушать её. — О последнем речи не идёт, видеть её не хочу. Решила моё место занять. Вышлите сегодня же в Старый Дворец с одной служанкой, пусть сидит в маленькой комнате, как в тюрьме, до возвращения моего сына. Она — мать шехзаде, только падишах может решать её судьбу, — кашель вновь прервал Хандан. — Никаких просьб от неё слышать не желаю. Хаджи-ага, ступай распорядись, Дениз, останься. Хандан долго пыталась выровнять сбившееся дыхание, за одно и потушив взрывающуюся лаву эмоций внутри. «Махфирузе, как?» — всё думала она по ходу, припоминая симпатичное лицо наложницы. Она возлагала на девушку такие надежды, а теперь все рухнуло в один миг, не оставив пепла. «Убить». Было хуже всего прочего, потому что, как оказалось, умертвить человека очень легко, достаточно горстки яда. Дервиш отравил падишаха, и нечто подобное застало саму Валиде-султан. — Дениз, сходи к Дервишу, скажи, что я очнулась, слышишь. Пусть придёт, — не смотря на всю прошлую холодность, Хандан жаждала встретиться с пашой более всего в мире. Он смог бы подобрать верные слова успокоения для неё. — Хорошо, Валиде. Сделаю всё в лучшем виде. Пиратка лукаво улыбнулась и бойко вынырнула из полумрака пещеры Хандан в коридор, где по обыкновению горели факелы. Сладостное предвкушение встречи исцеляло лучше неприятной жижи. Но Дервиш только выразил на словах радость по поводу выздоровления Хандан через Дениз. Он не пришел. Ни в тот вечер. Ни в последующие дни. Хандан, погруженная в великую грусть, перебирала сверкающие украшения. Прозрачные камни приятно холодили руки и разум. Дервиш несколько раз справлялся о её здоровье, но через Хаджи-агу, как того и требовали правила приличия. Живот всё ещё побаливал при каждом неловком движении, а ела она через силу безвкусные каши.  — Дениз, — тяжко обратилась она к Дениз, играющей золотой монеткой. — Госпожа. — Проведи меня к Дервишу, я прекрасно понимаю, что не стоит мне идти к нему в покои, но по-другому не могу, не вынесу. — Когда же ты успела так воспылать глубоким чувством, Госпожа? Отдохни. Всё потом глупостью покажется. — Я, может быть, первый раз в жизни нуждаюсь в нём, мне страшно, Дениз, страшно, — Хандан резко встала, переходя на крик. — Его обязанность — защищать меня как Валиде-султан, я мать падишаха Османской Империи! Она осеклась, сделала нервный круг по покоям. Каждый шаг причинял боль, распыляющую гнев Хандан. Вся её кожа пылала от кончиков пальцев рук да самой макушки. — Я Валиде-султан, как он смеет ставить свои оскорблённые чувства выше моего блага, — проговорила она шёпотом быстро и жёстко, словно отбивая ритм. Снова осеклась. И расплакалась. — Госпожа, — Дениз обняла её и усадила, словно куклу, на диванчик. — Вы устали. Сами хоть себя не мучьте. — Меня отравили, Дениз, отравили. Неудачно, непродуманно, глупо. Мне всё равно, что будет с Махфирузе. Всё равно. Это не важно. Я не хочу даже мстить. Но меня отравили. Я могла умереть. Всё бы кончилось. Мне страшно. Я боюсь есть и пить. Я… всего боюсь. Хандан ещё долго плакала после, а затем успокоилась, перестала застывать от каждой мелькающей тени. Жизнь возвращалась в привычное русло: она обругала служанок, сцепилась с Халиме, изображала трепет и любовь к шехзаде, к которым месяц от месяца остывала. Но неведомая силы упрашивала её пойти к Дервишу. Разум, не слишком долго сопротивляясь, поддался искушению. В сопровождении Дениз Хандан зашла в обширные покои Дервиша. Комната была пустой, поэтому казалась похожей на комод, разноображенный двумя симметричными каминами. Паша нехотя отложил бумаги, и, казалось, совсем не удивился «неожиданному» визиту Валиде-султан. Дениз сразу же проследовала на балкон, откуда по договорённости перешла в соседние покои. — Валиде-султан, — Дервиш сложил руки и покорно поклонился. — Оставь лишние условности, Дервиш. Я пришла не для того, чтобы ты передо мной кланялся. — У вас ко мне какое-то дело, Госпожа. Я собирался посвятить сегодняшний вечер работе. — И у тебя не найдется лишней минуты для Валиде-султан? — Хандан ехидно улыбнулась, не сводя глаз с лица паши. — Впрочем, не важно. — Конечно, время есть. Если вы пришли поговорить о судьбе Махфирузе, то смею вас заверить, что… — Я не хочу говорить ни о Махфирузе, ни о произошедшем в принципе, это дело решённое. Забудем. Мне бы очень хотелось знать, почему вы не захотели узнать о моём самочувствии после, Дервиш. — Мне докладывали всё в подробностях, Госпожа. Вашей жизни ничего не угрожало. — Ты хочешь сказать, что твоей вины в случившемся нет? Подумай, Дервиш, мой сын доверил тебе сохранить меня и гарем, вместо чего Валиде-султан отравлена, а мать старшего шехзаде заперта в Старом Дворце. Ты не справился, Великий Визирь. Мне интересно, что скажет мой Лев, обнаружив Махфирузе в заточении. — Я смиренно приму любое решение Повелителя. — Ты вздумал издеваться надо мной, Дервиш? — Хандан мгновенно вскипела от скудных ответов паши. Сил её больше нет терпеть такое неподобающее обращение. — Я пришла узнать, почему ты не ослушался моего приказа и не пришел ко мне, когда я того просила? Говори начистоту в чём дело! Зачем мне любезности?! Отвечай! — Желаете поговорить начистоту, Валиде-султан? — глаза Дервиша вспыхнули так, что Хандан невольно попятилась. Он сделал решительный шаг навстречу ей. Застыл слишком близко. Хандан преодолела оцепенение, внезапно охватившее её целиком, и отстранилась. Дервиш был страшен. Не зря он смог достичь такого высокого положения во дворце. Люди старались не вставать у него на пути, потому что справедливо боялись его гнева. Боялась и Хандан. — Что ж, Валиде-султан, я устал от ваших игр. Многое я мог понять и стерпеть, но теперь совсем не могу отследить смысл в ваших действиях. С меня довольно… — Я не понимаю, Дервиш, совсем не понимаю вас… — Не понимаете, так попытайтесь понять, — паша шептал, от чего его слова звучали только более устрашающе. — Вы Валиде-султан, я бы не осмелился сказать нечто подобное, если бы нас с вами не связывали несколько необычные отношения. Вы всё ещё хотите говорить прямо, Валиде? Хандан молча кивнула, ожидая не меньше, чем конца света. Эти глаза. Почти звериные. Он никогда так не смотрел на неё. — Тогда давайте прямо. Я стерпел, когда вы, приметив на пиратке схожие с собой раны, немедленно потащили её во дворец, всячески стараясь меня с ней сталкивать. Сносил ваши неоднозначные фразы касательно трагедии… Терпел недоверие, хотя только и делал, что доказывал вам свою преданность. Вы желали следить за мной, я простил. Думал, что простил. Но затем вы ни с того, ни с сего отказываетесь со мной говорить. А теперь вас отравили. И не кто-нибудь, а Махфирузе, мать старшего шехзаде, которая в случае чего станет Валиде-султан. Что ж, это стало невозможным после покушения на действующую Валиде. Ответ на вопрос о том, кто возьмёт на себя воспитание Османа, на мой взгляд, слишком прост. Дервиш перевел дыхание, но не остановился. — И это после того, как я гарантировал вам сохранение титула. Я мог бы понять, если бы вы обсудили все возможности со мной. И я прекрасно знал, что увижу или услышу, зайдя к вам. Очередную манипуляцию! — Дервиш, клянусь, я ничего не планировала с Махфирузе, я клянусь, поверьте мне, клянусь, — Хандан пробивала дрожь, «права была Дениз, не надо было идти сюда». — Клянётесь? — Дервиш, кажется, немного остывал, но дым от него всё ещё шёл клубами. Он заглянул ей в глаза, и отошёл ко столу. Изогнувшись над бумагами, паша будто старался отыскать нечто важное. Хандан последовала за ним. — Дервиш, я ничего не знала и не хотела с Махфирузе, она же мать Османа, я не способна на такое, Дервиш, поверьте мне. — Хотел бы верить. Чёрт с ним, верю, но в остальном, вы не оправданы. — Я и не оправдываюсь, — Хандан, чувствовала, что нащупала верную почву. Преодолевая страх, она старалась защититься. — После того, что случилось, я лишь пыталась сохранить своё… Дервиш резко смёл со стола то, что невольно оказалось на пути его руки. Он снова горел, даже сильнее прежнего. — Мы же договаривались об откровенности, либо же это условие распространяется только на меня, Валиде-султан. После того, что случилось? Что же случилось? «Неужели он знает?» — мелькнуло в голове у Хандан. Она забыла, как дышать. «Невозможно». — Да, Валиде, вижу вы удивлены. Не думали, что мне известен ваш секрет. Вы обманули меня, жестоко обманули. Вы не представляете, как больно мне было это слышать. Слава Аллаху, не долго я жил в неведении, иначе бы не выдержал. — Как вы можете… — Могу, Валиде. Вы допустили огромную оплошность, не навестив лекаршу, дабы избавиться от… возможных последствий такого рода преступлений. На слишком весёлое расположение вашего духа я мог закрыть глаза и закрывал, потому что безоговорочно верил… я верил вам! Но, как женщина из гарема, вы не могли не подумать о последствиях. Какая женщина не задумалась бы, если даже я припомнил? Та, что слишком радовалась своей лжи, чтобы заметить хоть что-нибудь. — Почему вы не сказали? — Хандан уже не чувствовала страха, вообще ничего. Самое ужасное случилось. — Потому что вы умудрились втянуть в свою грязь нашего падишаха, а я всё же полагаю, что существует единственная правда в мире — мысли нашего повелителя, — он заметно смягчился. — Я жалел вас, потому что, если в ложь легко поверить, значит не сильно отличается она от правды. Я жалел вас, ужасно жалел, но игры, учинённые вами после, перечёркивают любое добро. Как вы могли так играть со мной? Зачем, Валиде? Неужели власть так дорога? Я вам её дам, только скажите… Хандан медленно присела на тахту, приводя смешавшиеся мысли в порядок, ей хотелось заплакать, но слёз не было. Искорка праведного гнева Дервиша проскочила в её голове. Разгорелась, и всё внутри полыхнуло. — Если говорить откровенно, — сухо протянула она, — ты сам во всём виноват. Всё было хорошо, пока ты не признался мне в любви. Всё было бы хорошо, если бы ты удержался. Но ты не захотел… Любовь… Ты уберёг меня от смерти сына, я всегда буду благодарна, всегда, но взамен ты забрал мою жизнь, ты не понимаешь. Нас обоих задушат, когда узнают. Мой Лев и задушит. Мои секреты отвратительны, но нас не лишат жизней из-за них, а за твои… Я же твоя соучастница… Если б я была умней, сама бы умоляла убить падишаха. Хандан блеснула усталыми глазами, перевела их на кольцо, провалившись в искрящиеся грани камня. — Ты не понимаешь, Дервиш… Я мучила тебя, ты мучил меня, пока я не примирилась с твоим признанием,и … сама … не … Почему не Халиме? Чем она хуже? Умна, красива, разве нет? Она плясала бы от радости, узнав, что ты влюблен в неё, но нет, я… Я всегда буду обязана тебе. Ты сам во всем виноват, слышишь? Надо было выбрать другую женщину «пусть даже ту, что ты навещаешь». Хандан долго молча рассматривала камень: центральная грань крупна, затем мелкие пятиугольнички с равными боковыми ребрами, треугольники, остальное скрывала оправа. Живот болел. Душа болела. — Я не виню тебя, Дервиш. Без Ахмеда ничего бы не имело смысла. Ты нужен мне, — она слегка улыбнулась. — Хорошо, что ты знаешь, так гораздо легче, груз с плеч. — Вы не виноваты в моих грехах, Валиде, — Дервиш не смотрел на неё, всячески избегая контакта с глазами. — Разве? Посмотри на меня и скажи, что я не виновата. Я хочу власти, к чёрту гарем и политику, хочу власти над тобой, хочу её, дай мне её, ты сказал попросить, я прошу. Не хочу больше гадать, где ты ходишь и с кем говоришь, подслушивать и врать. Ты столько лет летал высоко надо мной, снизойди. Дервиш собрался с силами и перевел взгляд на неё, видимо обескураженный просьбой Валиде. Он оценивающе пробежался глазами по лицу любимой женщины, видимо, в первые в жизни не зная, как поступить. Хандан встала. Живот всё ещё болел. Подступилась ближе. В его звериных глазах все ещё читалось недоверие и злоба, а она и сама ощущала себя хищницей. «Пусть весь мир боится тебя, Дервиш, я больше не стану робеть». Наверное, разоблачение и усталость дурно сказались на её поведении. «Как ты смеешь, Дервиш, я Валиде-султан», — он не забыл и не простил. Хандан тоже держала всё в памяти, потому что знала, в какую яму сейчас провалится, если не придумает, как спастись. Дервиш мягко провел по её лицу той же самой горячей рукой, что однажды касалась её. Он шагнул вперёд. Был так близко. Дервиш взял её за руку, за платье, нежно. Но Хандан по привычке дернулась и вырвала её. Снова испугалась. Только теперь это был настоящий ужас. «Что я делаю? Меня задушат! Дай ему понять, что хочешь уйти, спасись». Но она сама в беспамятстве протянула к Дервишу руки, потому что хотела оказаться в его объятьях. Дальше она запомнила только поцелуй. Настоящий. Не в руку. Она запомнила его теплое дыхание, губы, немного грубоватые, но приятные. Чужие. Она не помнила, как шла за Дениз и как вышла из его покоев. Вырвалась или улыбнулась после? Может, всё сразу. Он что-то сказал. Что? Вроде бы, пытался успокоить. Помнила, как вытерла слёзы, чтобы Дениз ничего не поняла. И шла. Коридор. Её всю трясло. «Теперь меня точно задушат. Дервиш. Меня же нельзя целовать, на меня смотреть нельзя». Слёзы сами лились из глаз. Почти животный страх терзал её. Вот он — конец.