Золотая Госпожа

Просыпаться для Хандан было куда более отвратительно, нежели засыпать. От слёз лицо опухло настолько, что лекарша с испугу сварила травяное зелье, на удивление приятное на вкус. Надо было позавтракать мерзкой кашей на водяной основе и запить пиршество весьма дурно пахнущей жижей, ожидавшей своего череда на краю стола. А до тех пор Хандан давилась кашей под наблюдением Дениз. — Госпожа, — пиратка с наигранной заботой обратилась к хозяйке, — запивали бы вы хоть. А, Госпожа. — Ещё раз назовёшь меня госпожой — отрежу тебе язык, — буркнула в ответ Хандан, одарив подругу ледяным взглядом. — Хотя нет. Лучше заставлю тебя до конца дней выпивать настойку на завтрак, обед и ужин. Так ты сама язык себе откусишь, чтобы только вкуса не чувствовать. — Слава Аллаху, Госпожа, язвишь — значит, здорова. — И бодра, как никогда, как же. Не могу больше есть эту гадость, сил моих нет! На крик отчаяния Дениз Хурра только легко закинула ногу на ногу, тут же облокотившись на спинку. Пиратка побледнела за зиму, проведенную в стенах дворца, но воинственность определенно не утратила. — Ну, что, Хандан? Когда едем в Старый Дворец к любимой Махфируз? — С чего ты взяла, Дениз, что мы собираемся в Старый Дворец? — Хандан побаивалась дальнейших действий Дервиша, а потому напряглась всем усталым телом. Боль в животе незамедлительно дала о себе знать. — Чего тут гадать, — пиратка растянулась в свойственной ей ухмылочке на одну сторону. — К Дервишу ты вчера ходила, там вы повздорили, аж полетела утварь на пол, слёзы не я вытирала, да и рыдала всю ночь не я, а ты, Госпожа Султанша.  — Как поссорились, так и примирились, дело обычное. — То есть в Османской Империи принято, чтобы ночью женщина из «священного» гарема к Великому Визирю ввалилась в личные покои, где потом вещицы разлетались во все стороны? — Когда ты говоришь, совсем всё плохо выглядит, — Хандан поморщилась, неосознанно касаясь губ, и брезгливо отдернула руку. — Совсем ещё не ночь была. — Собирать мне пожитки или нет, Хандан? — Нет. Все хорошо. Дервиш против меня ничего не имеет. Дениз хитро прищурилась, сама того не зная, несколько уподобляясь Сафие-Султан. Она дважды повела головой из стороны в сторону, а затем резко вскочила. — Ха! Ну и терпеливый твой Дервиш мужчина! Ты ему в душу, видать, сильно запала, если такое вытворяешь, а он и бровью не ведёт. — Что он может? Я Валиде-султан… — Вот-вот, … мать падишаха Великой Османской Империи, что-то ещё ты обычно говоришь. — И что? Я в толк не возьму? — Пойми одно, Госпожа, я на твоей стороне, но, по справедливости, отослать бы Дервишу тебя куда подальше. Дьяволица ты, Хандан. А если и нет, то обязательно ей станешь. — Я Валиде-Султан … и, — Хандан залилась безудержным смехом, плавно перетекающим в истерический. Дениз в точности поддержала её. — Согласна, надо аккуратнее как-то с титулом, да и с Дервишем такие заявления больше не пройдут. — Чего так? — А вот так. Единственное, в чем совершенно определенно точно была уверена Хандан: она не имела право полагаться на себя, но и на Дервиша рассчитывать не стоило, поскольку он был заинтересованной стороной. Дениз бы тоже отказала во всевозможной помощи, и Валиде-султан, мать падишаха, осталась наедине с собой и своими кошмарами. Решено было идти к паше и разъяснить ему ситуацию: ничего не было и быть не может. Но план изменился, как только Хандан посмотрелась в зеркало перед отправкой в опасный путь. «Потом», — заключила она и пошла ссориться с Халиме, пока без причины, но с полной уверенностью, что повод сыщется непременно. — С чего ты взяла, что можешь покидать дворец без моего дозволения, — Хандан и не думала застать Султаншу, готовившуюся выехать с минуты на минуту. — Халиме, неужели я с тобой слишком мягка? Ты ненароком место своё не забыла? Или по сыну не соскучилась? — Хандан, ты видела, что бывает, когда матери слишком тоскуют по детям, — Халиме только слегка улыбнулась, изогнув бровь. Глаза у неё как всегда горели злобой. — Да, пожалуй, я насмотрелась, — Хандан недовольно оглядела комнату, которая была заметно теснее даже её спальни, что же говорить и о всех покоях. — Ты более чем достаточно испытывала моё терпение, оно, поверь, не вечно. С меня довольно. — Я уже это слышала, и не раз. — Послушай тогда в последний. Я поставлю стражу у покоев, они не оставят ни тебя, ни всех твоих приспешниц ни на минуту, будете под конвоем, как преступницы, коими вы и являетесь. — Как ты смеешь, Хандан, я Султанша, — Халиме встрепенулась и расправила широкие плечи. — На всё моя воля, Халиме, — она тяжко вздохнула, уперевшись глазами в решетки на окнах. «Воля». Ухмыльнулась. — Ты смеёшься надо мной, Хандан? Как только повелитель вернется, и Дервиш снова станет рабом… Хандан не стала слушать. Опрометчиво, глупо, наверное, но какая теперь разница. Была ли она вообще когда-нибудь? Халиме никогда не стала бы уважать её титул и всегда желала только лишь усадить сына на место падишаха. О дружбе или хотя бы снисходительности говорить не стоило. Её сын. Ахмед. Хандан старалась не думать о сыне, но, даже если забыть о своей душе, без неё человек не останется. Ахмед всегда был единственным солнцем в её бестолковой жизни, теперь оно было закрыто плотными облаками, но пока в мире есть свет — солнце светит. Хандан знала, что ночь не настала. И всё же тоска одолевала её сердце день за днём всё сильнее. Хотя, порой, ей казалось, что Ахмед был во много раз дальше от дворца будучи в столице, нежели теперь. Мечты были куда слаще правды. Ахмед давно уже не был ребёнком, он — падишах Великой Османской Империи, у него не было матери. Но была Валиде-султан. Что это значило? Хандан не понимала, поэтому и возникали все её бесчисленные беды. Она никогда не желала большего, нежели быть просто Ахмеду матерью, любящей и понимающей. От чертей сбежать Хандан не удалось. Часы утекали в вечность, а она мучилась сомнениями. Ей сильно хотелось пойти к Дервишу, в большей степени, чтобы не дать ему подумать о возможности продолжения их «необычных» отношений, но на полное их прекращение она готова не была. Нужно было найти тонкое состояние равновесия между двумя этими неприятными крайностями. К вечеру выход нашёлся: не ходить к Дервишу совсем и терпеливо выжидать, пока он выползет к ней сам, надумав что-нибудь разумное. Рано или поздно паша захочет встретиться со своим кошмаром, тогда Хандан будет готова. Их ссора была новой возможностью выйти из тупика, в котором прежде находилась Хандан. Новый путь неожиданно начал просматриваться после долгих месяцев бесполезных попыток оживить умершую ложь. Ахмеду стало безразлично её состояние, Дервиш, как оказалось, всё знал и молчал, предатель. Он устал от её рвений, но Хандан прежде не догадывалась об этом, продолжая топить тонущий корабль. Теперь место пробоины было известно, и её стало возможно залатать. Обман не удался — невелика беда, он всё равно ничего ей не принёс кроме денег. Хотя Валиде-султан злилась на пашу за своё разоблачение, но стоило признать, что больно она сильно держалась за свою неумелую ложь. Она чувствовала, что при встрече не может быть Валиде Хандан Султан, но кем-то совершенно другим, как и Дервиш не будет Великим Визирем. Кем они теперь стали друг для друга? Или же точка невозврата давно пройдена? Как бы то ни было, это необходимо прекратить. Солоноватый вкус наполнил рот Хандан, только теперь она поняла, что раскусила губу до крови. «Всё моя дурная голова», — думала она, пересаживаясь ближе к камину на пол, чтобы чувствовать жар огня. Тепло напомнило ей о паше, невольно Хандан улыбнулась. На этот раз Дервиш не заставил её ждать слишком долго: письмо принесла Дениз, не прошло и часа. «Жду встречи с Вами, Госпожа, в покоях Повелителя за час до заката». — Это так скоро, Дениз, чего ты раньше не принесла, — у Хандан сбилось дыхание от известия, «у меня совсем нет времени подготовиться». — Дела были, Госпожа, чего вы так разволновались? Дервиш? На насмешку пиратки отвечать было бы ненужной формальностью, потому что раскрасневшееся лицо целиком и без остатка выдавало смущение всемогущей Госпожи, не способной совладать с собственными эмоциями. Хандан не без труда и потери волос сама отцепила корону. В последний раз она как символ недосягаемости блеснула своими драгоценными камнями на кушетке, когда её хозяйка покинула комнату. Последняя дверь с тихим скрипом отворилась, открыв за собой просторную комнату, залитую полумраком. Свечи и камины не горели, поэтому было холодно, темно и жутко, словно в склепе. Глаза Хандан ещё не привыкли к темноте, как в углу началось шевеление, и вскоре перед ней вырос знакомый силуэт. — Валиде, — по обыкновению спокойный голос паши нагонял больший ужас от тайной встречи. — Дервиш, — Хандан опустила голову, демонстрируя отсутствие короны. «Сейчас я — никто, раскаявшаяся грешница, отданная тебе на суд». После приветствия разговора не последовало. Дервиш хмыкнул, Хандан прекрасно знала, что он улыбался. Слегка, как лис, загнавший беспомощную жертву в угол. Знала и бесилась. В ожидании продолжения таинственной беседы она села на небольшой диванчик в углу комнаты, полностью скрывший её во мраке. Паша не спешил начинать общение — не простил, ждал шагов с её стороны. Напрасно. Мысли предательски покинули её голову, слова не складывались в речь, она даже не говорила, но уже слышала, как надрывается её голос. К тому же было зябко. Настолько, что Хандан пробила лёгкая дрожь. Нужно было либо начать разговор, либо же немедленно покинуть злополучное место, иначе — ко всем прочим бедам добавится простуда, совершенно лишняя в преддверье весны. Хандан резко встала, быстрым и несколько агрессивным движением расправив жёсткую юбку. Материал не поддался, на нём вновь появились складки. — Скажи мне, чего ты хочешь, Дервиш-паша, только помни, что не каждую просьбу в моих силах исполнить, — она гордо задрала голову, будто бы увенчанную короной, которую, казалось бы, с таким трудом сняла. — Госпожа, я ничего не просил у вас, и никогда не попрошу нечто, вас не достойное, — он, и правда, неприятно улыбался, вернее, обыкновенно, но Хандан ненавидела его. — Надеюсь, вы найдёте в своем сердце милость простить мне мою слабость, Валиде. — Конечно, Дервиш, я прощаю твою дерзость. Рада, что ты всё понимаешь не хуже меня. То… — ей было горько от такого грубого упрощения вечера, который, наверное, не покинет её мысли до конца дней. — То, что имело место быть между нами, недопустимо. Необходимо прекратить это, чем бы оно не являлось в действительности. — Вы — Валиде-Султан, я — Великий Визирь, более ничего быть не может. «Разве, Дервиш?» Хандан смотрела на него и не узнавала. Кто перед ней стоял? Тот Дервиш, что мучал её пренебрежением долгие месяцы и без страха заходил в покои, одаривая запретным поцелуем в руку. Тот, кто без зазрения совести и укора стыда коснулся её губ, заставив нарушить все законы. Или кто-то другой? Прежний верный слуга, не требовавший особого расположения, всегда внимательный и терпеливый, которому она так доверяла до его признания? — Что изменилось со вчерашнего вечера, Дервиш? — Хандан тихо прошептала, не слишком надеясь быть услышанной. — Я зашёл слишком далеко, Госпожа. Ошибся в вас и себе. Дал свободу злобе и обиде, накопившимися за долгие месяцы. Будьте спокойны, более я не позволю гневу застилать мне глаза. — Хорошо, Дервиш, — когда он красиво говорил, казалось, Хандан безоговорочно верила каждому слову. — Но ответь мне, где же ты ошибся во мне? По тому, как во мраке исчезли блестящие глаза паши, можно было судить, что он их опустил. Мир словно замер на секунду, за которую Хандан успела умереть и воскреснуть. Дервиш не дрогнул. — Я думал, — Хандан не в силах была отвести зелёных глаз, которых паша не мог увидеть, — думал, что вы больны властью, Валиде, но теперь вижу, что не знаю названия вашего недуга. Чего вы хотите, Госпожа? — Хочу, чтобы ты был рядом с моим сыном, — она осеклась, по привычке выпалив проверенную временем фразу, — и со мной, Дервиш. — Я не об этом спрашивал, но пусть так, Госпожа, вы и сами, похоже, не знаете. Голос паши был полон разочарования, но Хандан, навострившись, уловила среди него и нотки нежности, той самой, прежней. — А вы чего хотите, Великий Визирь? — Быть всегда рядом с Повелителем, — Дервиш осёкся, — и с вами. Он шумно выдохнул, явно расстроившись, а возможно, и разозлившись. Его фигура резко дёрнулась и уверенно направилась прочь от своей мучительницы. — Дервиш! — Хандан, ни на секунду не задумавшись, вскочила следом за ним. — Дервиш, мы можем сохранить теплые отношения? Я прошу… — Не беспокойтесь, Госпожа, — он только приостановился, обернувшись через плечо. — И будьте спокойны, с моей стороны недостойных намёков больше не будет. — Дервиш… — Попрошу вас, Госпожа, — он не дал ей договорить, — хотя бы постараться доверять мне. Я уже не прошу не сомневаться в моих действиях и мыслях. Не оскорбляйте меня своими подозрениями, Валиде. Дервиш ушёл, Хандан осталась стоять посреди просторной комнаты, где её не должно было быть. Она хотела бы пойти вслед за ним, но гарем остался в нескольких проходных комнатах от неё и надо было возвращаться, как бы ни хотелось чего-нибудь иного. Уже в покоях Хандан в очередной раз не могла найти себе место, где не отказалась бы остаться. Все диваны были жёсткие, камины яркие, холодные полы и сквозняки донимали её. Мысли роились, как осы из разбитого улья: беспорядочно и шумно, то и дело отдельная идея больно жалила, отвлекая на секунду, но затем гул поглощал и её. Хандан считала необходимым прекратить их отношения, но вышло так, что Дервиш отверг её внимание. Именно он выступил в роли здравого смысла, направил их на истинную дорогу. Тем самым он предал её. Её чувства, которых так бесконечно долго добивался и которых Хандан понять совершенно не могла, её желания, заставившие мать Падишаха поцеловать своего слугу, её страхи, что не давали ей спать. И всё же: Дервиш в очередной раз шёл ей на уступки. Итогом было в точности то, чего так хотела Хандан: отношения их сохранены, но и дальше приличных не зайдут. Последние нисколько не мешало ей обвинять во всех бесчисленных бедах Дервиша. «И он будет ходить к этой отвратительной падшей женщине?» — по лицу Хандан скатилась слеза, впитавшаяся в платье. Опять она страдала из-за него, словно и сын у неё не воюет в неизвестных краях, словно с шехзаде и их мерзкими матерями у неё проблем нет, словно её не травили. Хандан опять проплачет всю ночь по вине своего раба? Кто он такой, чтобы Валиде-султан Османской Империи потеряла покой? Она разозлилась. Нервная дрожь дважды прошлась по её телу, губы плотно сжались, мышцы напряглись. «Никогда больше Дервиш-паша не будет причиной моих слёз. Я не стану идти у него на поводу, сам сказал: «Вы — Валиде-султан, я — Великий Визирь, больше ничего быть не может». И не будет. Никогда по его воле. Я — Госпожа». Тишина. Хандан стоит почти в кромешной темноте, и только звёзды немного освещают её. На ней золотое платье, и вся она увешана украшениями, так что тяжело дышать. Золото врезается в кожу и оставляет порезы. Золото. Его блеск отражается в бескрайней глади моря, кроме которой ничего нет вокруг. Это кровавое море. Вся она в крови. В руках у Хандан колотится живое сердце Ахмеда, её золотого Льва. Оно кровью протекает сквозь пальцы. Она осталась одна, но не в одиночестве. Кто-то ещё есть рядом, но его не видно. «Ахмед!» — кричит Хандан, но звук не срывается с её уст. «Ахмед!» Хандан подскочила от ужаса. Неровное биение материнского сердца заглушало любые мысли. Дыхание сбилось окончательно, так что она и встать с кровати в состоянии не была. «Ахмед, сыночек», — только и крутилось в горящей голове. «Просто сон, всего лишь сон, мой Лев жив. Он жив». Она начала молиться своему Богу, Аллаху, взывала к богам, чьих имён не знала, просила высшие силы, умоляла их сохранить Ахмеда невредимым. С каждым днём ветер становился теплее, солнце поднималось раньше, и даже начинало припекать, первые деревья уже роняли лепестки своих нежных цветов, такой розоватый снег Хандан любила. Более всех радовалась Сафие, растягиваясь под каждым лучом и находясь при этом в непрекращающихся поисках жениха. Кёсем заметно заскучала, без конца спрашивая об Ахмеде, когда же Хандан сказала, что сообщит ей, как только узнает сама и не минутой позже, на лица наложницы не исчез вопрос: «Вернулся?» Змея любила Ахмеда не меньше Хандан. Можно было сказать, что существование Хандан заметно улучшилось: она сидела в беседке с Дениз, Айгуль и Сабией по несколько часов в день, наблюдая за возней остального гарема издалека, более того, Валиде рассталась со всеми гадкими отварами для желудка, а главное — Дервиш стал общаться с ней заметно чаще и с удовольствием. Паша, наверное, и не знал, как Хандан день ото дня таяла, во всяком случае, она очень старалась не показывать ему чувств. Так и теперь они прогуливались вместе, говоря о делах государства, ни о чём другом они не беседовали, но Хандан была более чем довольна. — В Эдирне оживились разбойники из старой шайки, нашли себе нового атамана и грабят купцов без разбора, — паша выглядел озабоченным этим вопросом, поэтому Хандан вслушивалась в каждое слово, хотя и не понимала его. — Я две недели назад отправил к ним карательный отряд, раз местные власти управиться не смогли. Но что-то мне подсказывает: просто нам отделаться от них не получится. «Какая жалость!» — иронично подумала Валиде и только озабоченно кивнула головой. Весна пошла на пользу и Дервишу, заметно посвежевшему и, как искренне считала Хандан, похорошевшему, хотя последнее было крайне субъективно, потому что Дениз утверждала обратное. — Дервиш, вы говорили о повышении налогов, кажется, — она перешла на понятную тему, стараясь выказать заинтересованность: Паша не должен сбежать от неё раньше времени. — Да, Госпожа, налог я поднял, война утягивает слишком много денег из казны, — он повернулся к ней, слегка улыбнувшись. — Вы запомнили? — Конечно, — Хандан смутилась и поёжилась, всё же в ответ приподняв кончики губ. — Не думаете ли вы, Дервиш, что я совсем вас не слушаю? — Временами, когда вы отводите взгляд и устремляете его куда-то к горизонту, мне так кажется, Госпожа. Не серчайте, я грешен. — Твоя догадка имеет место быть, Дервиш, — она лукаво подняла бровь. «Посмотри на меня как прежде, хищно, посмотри же». Но Великий Визирь остался невозмутим. — Война — чертовски дорогое удовольствие, — буркнул Дервиш, очевидно, подметив, но проигнорировав её знак. — Неужели ты всё ещё посылаешь деньги армии? Мы же даже не знаем, где Падишах? — Зато знаем, где стоят его отряды, и им тоже нужны средства на существование, не оставим же мы отряды разбойничать? — Словно они этим не занимаются, захватывая и разграбляя города? — Осторожнее, Султанша, это называется священная война, — Дервиш замедлил шаг и напрягся всем телом, обратив внимание на резво бегущего человека. — Против неверных, я наслышана, — «кого ещё там принесло». — Да-да, Госпожа. Запыхавшийся молодой человек оказался уже совсем близко, его смуглое лицо сияло от нетерпения и гордости, что он доставил письмо так быстро. — Ворон принёс, от Повелителя, — он гордо задрал голову и уверенно протянул свёрток паше. Хандан вся затрепетала внутри от нетерпения, когда Дервиш, сведя брови вместе, впился глазами в письмо. Прочитав, он несколько секунд помолчал на «радость» Валиде-султан, готовой трясти его, пока тот не скажет. — Наш повелитель вернётся в столицу через три недели, Госпожа, — Дервиш выглядел так сосредоточенно и спокойно, что Хандан не сразу поняла сказанное им. — И что? — спросила она. Дервиш, прищурившись, странно осмотрел её с подола платья до верхнего камушка на короне. — Ахмед приедет скоро, через три недели, Госпожа. — Мой Лев возвращается! — наконец, поняла она. — Мой сын едет домой! О, Аллах, ты милостив! Дервиш? Неужели? — Да, Валиде, — он поклонился, готовясь уходить, — надо отдать распоряжения. — Конечно, иди, иди! К Хандан быстро подлетела Дениз. — Что это ты, Госпожа, так просияла? Дервиш? — Да какое мне дело до Дервиша? — злобно рявкнула Хандан. — Ахмед! Мой сынок возвращается!