Золотая Госпожа

      Дервиш по большей части оказался прав. Ахмед, хотя прощения не попросил, вниманием Хандан не пренебрегал. Он точно стал внутреннее старше, во всяком случае, дорос до отцовства. Осман начал сильно интересовать молодого Падишаха, Мехмед был слишком мал, но и его Ахмед первые минут десять нянчил с удовольствием. Львёнок Хандан вырос. Он был неопытен, вспыльчив, упрям, одним словом — весь в мать, но год лишений сделал из него мужчину, а Валиде оставалось жалеть лишь о том, что вместо Дервиша рядом с ним оказался Зульфикар, нашедшийся где-то на краю света. Кёсем настроилась во что бы то ни стало обзавестись вторым шехзаде, Хандан ей не мешала. Она вообще никому не выказывала претензий, стараясь на какое-то время обойтись без лишних врагов. Халиме хозяйкой разгуливала по гарему, изредка только кланяясь Валиде. Айгуль бесстыдно разворачивала и писала любовные послания на глазах у притихшей Хандан. Дениз моталась, где хотела, когда хотела и с кем хотела, мало отчитываясь своей Госпоже. Дервиш был приятной отдушиной и единственным постоянным гостем её мыслей помимо Ахмеда. Её верный слуга, её близкий друг, человек, что заменил её сыну отца, её опора, мужчина, встречи с которым заставляли сердце биться чаще, вольная птица, берегущая её сон. Её раб. В паше было столько противоречий — Хандан готова была принять каждое. Стоило ему отказаться от своих порывов, как она воспылала странной мешаниной недозволительных чувств. Более всего Хандан необходимо было быть ему нужной.       Упав на землю локтями и извозившись в грязи, Сабия резво подскочила и понеслась прочь от шехзаде Мустафы. Осман истошно разорался и грозно затопал ножками от негодования, что игра пошла без него. Воплю брата вторил младший Мехмед, не понимая причины расстройства, но поддерживал брата во всём без исключения. На платье Дильрубы служанка умудрилась пролить шербет, и девушка беспощадно начала ругать провинившуюся. Хандан всё это увидела, подобрала юбки, чуть не задыхаясь от счастья, дала знак Дениз, и обе они быстро удалились от происходящего «ужаса». — Любишь ты своих внуков, Хандан, — съехидничала полупьяная пиратка. — Дервиша-пашу заприметила и сразу прочь от них. — Я очень люблю детей, Дениз, особенно внуков, но издалека. Я вдоволь нанянчилась с ними за последнее время, — Хандан поморщилась, с неудовольствием припоминая зиму. — Куда мы сворачиваем, Госпожа, Дервиш в другой стороне? — Дервиш? — она встрепенулась и вытянула спину. — Ослепла ты что ли? — Когда ты выпиваешь, такая тошная становишься Дениз, до ужаса. Выпороть тебя хочется, да так, что хоть самой плётку в руку бери.       Дервиш был совсем близко и Дениз, фыркнув, оторвалась от хозяйки на десять шагов. Он почти сиял, сжимая нечто вытянутое и невнятное в руке. — Великий Визирь, — Хандан придала лицу по возможности приятное выражение. — Султанша, рад нашей встрече, видел, Повелитель с шехзаде проводил время. Я бы очень хотел с ним переговорить. — Переговорите [ну и отвратительно претенциозное слово] сначала со мной, коли мы уж первыми встретились. Что это у вас за свёрток непонятный, Дервиш-паша? — Это, Госпожа, подарок шехзаде Осману, — Дервиш принялся деловито отодвигать жёсткую материю, обнажая деревянный меч из двух пород дерева с резной ручкой. — В своё время я подарил похожий Ахмеду, теперь и его сыну настало время привыкать к оружию в руке. — Да, Дервиш, помню я эту отвратительную тяжеленную палку. Один Аллах знает, сколько ударов ей я безвинно получила, пока мой Лев не осознал, что меня нельзя колотить с таким же энтузиазмом, как тебя, — Хандан с ненавистью поглядела на предмет. — Настанет время — подари Мехмеду два. — Если бы я только знал, — Дервиш только ухмыльнулся на жалобу, тогда как синяки от «меча» не проходили неделями.       Хандан погрузилась в приятные воспоминания, осознавая, что многое мелочи и детали уже навсегда покинули её память. Синяки прошли больше десятилетия назад, так давно, словно они сияли на теле другой женщины. Материнская любовь не знает времени… Она сочувственно посмотрела на Дервиша. — Что случилось, Госпожа? — паша озаботился переменой, случившейся в собеседнице за мгновение. — Нет, ничего, — она тряхнула головой, стараясь избавиться от непринятой мысли.       Хандан впервые, кажется, подумала, каково было Дервишу годами смотреть на неё и не иметь возможность даже невинно поговорить. Теперь она имела несказанное удовольствие тосковать по паше, но всегда могла насытить свой голод, как во время этой их беседы. — И всё же, Валиде, скажите. Должно быть, мысль ваша касается меня. — Да, ты прав. Я только, — трудно было подобрать подходящие слова, — Ахмед был маленький — ты питал ко мне чувства, он вырос — ты сумел их сохранить. Столько лет ты нёс в себе эту ношу и скрывал ото всех свои рвения. Как ты вынес эту муку, Дервиш? Если твоя… твои чувства так сильны. — Всё несколько сложнее, чем я вам имел неосторожность преподнести. Я был не до конца честен, и, может, вы обманулись, Госпожа.       Зверский холод, исходящий от паши, заставил Хандан сжаться. Он был сосредоточен. — В чём же вы меня обманули? Неужели не было с вашей стороны симпатии ко мне? — она не на шутку испугалась, услышав его речь. «И его я жалела? Лжец!» — Нет, Госпожа. Я не врал, но и полностью честен не был. Вы сами подумайте, как я мог любить вас тогда? Милое лицо — отнюдь не всё, что требует моё сердце. Но вы были красивы до безумия и бесконечно несчастны: большего я не знал. Я полюбил образ, Госпожа. Я создал его себе сам и полюбил. Всем нужно к чему-то тяготеть и что-то беречь. У многих есть семья — у меня её не было, в религии я не мог обрести покой, верно служить падишаху — тоже малое удовольствие…       Дервиш властно приостановил свою речь, и посмотрел на Хандан, жаждущую услышать продолжение в мельчайших подробностях. — Тогда я встретил вас. Такую же одинокую и несчастную. Вами совсем никто не дорожил. Вы были вечно напуганы, вечно в слезах, красивы до ужаса. Я знал много женщин, но никого, кто мог бы сравниться с вами. Я полюбил вас. Ваш образ. Но я не мог прикипеть к вам, потому что совсем не знал вашу душу. Мы почти не говорили. Только теперь я понемногу начинаю разбираться в том, кто вы такая…       Хандан больно укололо в сердце, в самое нутро, куда прежде дотягивались только руки Ахмеда. Ей стало до ужаса обидно. Но Хандан больше не будет плакать из-за своего раба. — Ну, и что же, — она напрасно старалась выглядеть незаинтересованной, — испытываете ли вы те же чувства ко мне «настоящей»? — Я предпочёл бы не отвечать на этот вопрос, Валиде? — Дервиш хитро прищурился. — Тогда ответ будет засчитан за «нет», — она взбесилась. «Будет он ещё изворачиваться передо мной». — А там вини себя. — Тогда «нет», Госпожа. Но скажите мне, какая вам разница? «Что ещё значит «нет»? Как это возможно? Что за игра?» — Никакой. Убедиться хотела, — но разница была огромная, настолько, что Дервиш рисковал получить пощёчину у всех на виду.       Её ударило молнией озарения: «Обещал, что намеков не будет. Вот их и нет. «Нет» Как узнать наверняка?» Хандан мысленно засуетилась, пытаясь подыскать способ разговорить его, вернее, произнести одну нужную фразу, но резко успокоилась. Любит. Сомнений не было.       Позже она с отвращением к себе вспомнила этот разговор. Прогоняя каждую фразу в голове, Хандан начала больше обращать внимание не на содержание, а на эмоции паши. Стало совершенно ясно: Дервиш убедился в том, что он победил. С её стороны возникли настоящие чувства, которые она имела неосторожность показать. Впрочем, он и так всё уже знал.       Ахмед с деловым видом изучал какой-то свиток, Хандан могла догадаться, что это новости с южной границы, о которых говорил Дервиш, но вариантов было куда больше. — Простите, Валиде, я должен был закончить, — Ахмед отложил бумажку и неспешно подошёл к ней. — Я понимаю, Лев мой. Ты давно не заходил, я решила проведать тебя, — Хандан просияла от благостного настроя сына, такого редкого в последнее время. — Осман скучает.       При одном упоминании об Османе синяк от палки на бедре незамедлительно дал о себе знать. «Чертов Дервиш!» — Я тоже скучаю, как Кёсем, моя путеводная звезда, себя чувствует? — Сияет, — она постаралась звучать мягко, но вышло пренебрежительно. — Валиде, я прошу вас полюбить Кёсем уже очень и очень давно. Она вас полюбила всем сердцем. «Рассказывай мне тут!» — Я уже давно люблю её, — Хандан сама себе не поверила. — Как твои дела? — На южной границе неспокойно, отвоеванные территории трудно удержать, — Ахмед говорил не с ней, но Хандан была в курсе, о чем речь. — И что думаешь делать? — Отправлю карательный отряд, чтобы неверные больше не покушались на то, что отныне принадлежит Османам, — Ахмед многозначительно посмотрел на Хандан, которой, по его мнению, не должна быть интересна политика. Отчасти, он был прав. — Не лучше ли установить там регулярную власть? — она задумчиво приподняла бровь, так, словно не сказала ничего важного. Ахмед ласково улыбнулся, наклоняя голову, уподобляясь матери. — Что за фокус, Валиде, вижу вас, а слышу Дервиша-пашу? — Ахмед… — Нет, Валиде, послушайте, — он был мягок, но лучше бы кричал. Полное отсутствие эмоций указывало на глубокое разочарование, а может, и безразличие. — Мне интересно, как вы позволили вовлечь себя в его интриги. Зачем вы стали его глашатаем? Или вы ему нашёптываете? — Ахмед, всё обстоит совсем не так. Я переживаю, и Дервиш… — С Дервишем я сам разберусь, — он не дал ей договорить. — Я спрашиваю с вас. — Ахмед, я просто пытаюсь помочь тебе. — И поэтому сговорились с пашой тянуть меня в одну сторону, — Ахмед усмехнулся. — Это же лучше, чем в разные? — Хандан моляще посмотрела на сына. — Ты поступаешь по своему усмотрению, у тебя много советников, и не всем из них я доверяю. За Дервиша же я готова поручиться. — Я очень высоко ценю Дервиша и уверяю, он не нуждается в поддержке, а вас я попрошу заниматься гаремом. — Ахмед… — И только. — Хорошо, Лев мой, — лучше бы он голос сорвал от крика, искусственная ласковость только нагоняла чувство вины.       Так просто и мягко он указал ей на её место. Хандан не могла сердиться на него, потому что воля Повелителя не обсуждается, особенно, когда он не просит чего-то сверхъестественного. «Как мне теперь общаться с Дервишем? Хотя нет. Это можно, как и раньше. Просто сыну ничего не буду говорить». — Валиде, вы меня услышали? Не вынуждайте меня принимать меры. — Какие меры, Ахмед? — она по наивности решила, что разговор окончен. — Что я сделала? — Хватит, Валиде! — Ахмед поднял руку. — Я всё сказал. — Ахмед, за что ты так со мной? Я же всё ради тебя… — немедленно выступившие слезы начали душить её. — Ради меня, займитесь гаремом, — он сухо поцеловал её руку.       Хандан провела весь оставшийся день, наблюдая за танцами от скуки собранного ей ансамбля. Девушки двигались синхронно и плавно — скоро можно было бы показать их Повелителю. Ремонт тоже шёл неплохо: цвет стен поменяли трижды и он крайне напоминал изначальный, в результате чего его снова было решено сменить.       Заниматься гаремом. Словно она этого не делала? Ахмед обидел её. У Хандан не было права голоса. Или же он считал, что хозяйничать в гареме — мечта каждой женщины? Кому нужен этот гарем? Точно не Хандан. Ей, конечно, нравилось видеть вечно кланяющихся служанок, но в остальном… Ежедневно выбирать девушку для Ахмеда, если он не выразил какое-либо особое пожелание. Или же ещё лучше, подсчитывать финансы! Даже сверять их было смерти подобно: цифры, цифры, Хандан хоть и наловчилась складывать и вычитать их довольно быстро, но отвращение не пропало. Отсылать подарки важным госпожам — спорное удовольствие, отвечать на просьбы — тоже. Политика прельщала своим разнообразием, но оттуда её безжалостно турнули, пусть и не полностью.       К вечеру к ней присоединилась Махфируз, притащив с собой Османа. — Валиде, — девушка необычно низко поклонилась. — Да, Махфируз, — Хандан заметила меч у шехзаде в руках. — Ради Аллаха, забери у него эту ужасную палку. — С подарком Дервиша Осман не расстаётся, — фаворитка султана присела, — сынок, сходи к няне, поиграй, иди. — Вади, — протянул Осман, указывая пальчиком на Хандан. — Вади!       Нехотя Осман подчинился. — Не дается ему произношение «Валиде», я учу и учу, но всё без толку. «Махфируз» уже выговаривает легко, а тут. — Вади так Вади, я не обижаюсь. Чего пришла, говори прямо. — Вы поговорили с Повелителем, Госпожа, — Махфируз ничуть не смутилась. — Нет, не получилось, — она припомнила встречу с сыном и то, как они расстались. — Может, в другой раз. — Хорошо, мне очень хочется, чтобы Ахмед простил меня. — Ты пыталась отравить меня, не надейся на особое снисхождение, — Хандан пристально посмотрела на наложницу. — Мне всегда казалось, что мы на одной стороне, Махфируз. Почему ты всё же решилась?       Махфируз не ответила. Но в ней читалось «Дура была, надо было либо умело травить, либо не пытаться совсем». — Знаешь, почему ты здесь? Почему я оставила тебя в гареме? — Хандан продолжала жёсткий односторонний расспрос. — Потому что иначе Кёсем осталась бы единственной фавориткой! А теперь скажи мне, для чего тебе любовь Повелителя, что ты хочешь с неё поиметь? Я спрашиваю тебя о самой высокой цели! Скажи мне. Махфируз скривила губы, выражая нежелание слушать нотации. Но Хандан была уже не в силах остановиться. — Ты хочешь, чтобы твои сын стал Падишахом, а ты рядом с ним — Валиде-султан. Вот твоя цель. Ничего другого тебе не надо. И я тебя понимаю.       Махфируз решила возразить и в оправдание попыталась что-то сказать. Валиде-султан подняла руку. — Я очень хорошо тебя понимаю. Только Ахмед никогда больше не посмотрит на тебя, ты не родишь ещё одного ребенка, хотя у моего Льва будет много детей. От Кёсем, от других наложниц. Однако Осман — единственный шехзаде, что у тебя будет. И знаешь, что? Махфируз, тебе не нужно ни расположение моего сына, ни моё, ни чье-либо ещё в этом мире. Пусть родятся хотя бы миллион шехзаде, тебе же лучше. Сейчас у нас два наследника, почти равноправных, а потом будет серое множество и твой сын, потому что он умудрился родиться первым.       Хандан тяжко выдохнула, выпустив обиду и злость. Она закрыла глаза и минуту сидела неподвижно, пугая Махфируз. — Я рискну дать тебе совет, хотя, наверное, ты и сама всё понимаешь. Держись за своего сына и не думай о моём, обо мне тоже заботиться не надо, ведь мы будем мертвы, когда придет твоё время. Станет неважно, что там чувствовал Ахмед. И если за Османом будут готовы пойти воины — ты победила. Вырасти его достойным и сделай так, чтобы он никогда не отвернулся от тебя, чтобы был готов весь мир испепелить ради тебя. Тогда — станешь величайшей Валиде.       Хандан, более не обращая внимание на Махфируз, резко встала. Она шла к человеку, готовому на многое ради неё.