Золотая Госпожа

      Зная как выглядит смерть, её должно быть принять проще. И Хандан было легко. Она не помнила, как убили её родителей, но почему-то знала, что отцу перерезали горло, а мать ударили по лицу и уволокли прочь. Впрочем, тащить могли и её саму на тот мерзкий корабль с липким, пахнувшим гнилым деревом полом, со скрипящими мачтами и затёртыми парусами. Потом умер её сын. Он родился только в тот день, когда вступил на трон. Странно было смотреть на то, как растет ребёнок, которого она так любила, страшно было видеть, как этот же мальчик год от года переставал быть её сыном и превращался в наследника Османской Империи, в умертвлённого брата Султана. И этот свой титул Ахмед очень рано начал ценить куда больше, нежели всё то немногое, что могла дать ему Хандан. И он не был виноват перед ней. Османская империя дала ему родиться и решала, когда настанет час встретить великого Аллаха, она же заставляла его грёзить о восхождении на трон и готовила Ахмеда к последнему. Что же может дать мать кроме любви? И что значит любовь в отрыве от заботы, которую эта несчастная мать была лишена возможности подарить? Ахмед был один. Всю жизнь. Много лет он провёл в страхе смерти, исходившей от брата, клявшегося пощадить его, и отца, которого должен был безмерно уважать и что хуже, и правда, уважал. Он был так воспитан, и Хандан была к тому причастна. Но, наверное, всё же она была права в том, что не стала прививать ненависть у мальчика ко всему живому, кроме себя самой. Хотя, кажется, теперь бы она поступила иначе и уже действовала против интересов Падишаха Османской Империи, бывшего по чудовищному совпадению ещё и её сыном. Единственным, несмотря на все попытки, ребёнком.       Хандан было тридцать пять лет, возможно, немногим больше, неточность возникла между разорением её дома в Боснии и закреплением в гаремных книгах Топкапы. Так или иначе, ошибка никак не могла подарить ей лишние пять-шесть лет жизни. И если бы Валиде Хандан Султан внезапно скончалась, после неё остался бы вакф с разворованными деньгами, тринадцать корон, кольца, часть которых она успешно раздала, безутешный (где-то на дней десять) сын, любовник, что непременно тоже сможет пережить утрату, пять плохоговорящих внуков и больше ничего.       Свою жизнь Хандан положила к ногам Ахмеда, но по итогу не смогла ему дать даже самого необходимого, и потому так странно было теперь требовать от него отдачи. Но выбора ей просто не было дано, потому что с каждым днем всё более очевидным становился тот факт, что детей у Хандан больше не будет. Укладываться от этого в могилу было бы столь же ужасным преступлением, как и сама связь, крепко и безнадёжно связавшая её и Дервиша судьбы.       Погибнуть за любовь прекрасно. Быть убитым во время мятежа за Султана, желавшего расстаться с тенью, оберегавшего его, уже более печально и уж точно не прозаично. Кончина, любезно уготовленная Хандан, представлялась ей куда более удручающей, хотя она и не могла обрисовать себе свою смерть в точности. Однако на её пальце красовалось кольцо со смертоносным ядом, один укол которого означает неминуемую встречу с Аллахом. Вопрос лишь в том, кого стоило захватить вместе с собой, если других вариантов не останется? Халиме. Мустафа. Зульфикар. И всех, кто пожелает помешать.       Мятеж уже был день как подавлен, оставаясь очагами, по слухам, бродить по окраинам великого и вечно бунтующего Стамбула. Хандан не считала по дням, она мерила ночами своё одиночество и бессонницу, в упор глядя на спящую рядом молодую вдову. Её руки были необъяснимо тяжёлые, словно к ним привязали камни, между тем голова была невесомой с белёсой дымкой перед глазами.       А днём она сидела каменной статуей с притворной улыбочкой и изредка меняла своё положение в пространстве, что полностью соответствовало её высокому статусу Валиде-Султан и устраивало всех в гареме, даже саму Хандан. Это было просто. Днём всегда тени не такие страшные, а мужчины не такие уж и любимые.       В минуты очередного безразличия к окружающим Хандан всё же была вынуждена оторваться от полного забвения и пустоты мыслей, столь любимых ею в последние дни. Ахмед просил с ней личной встречи, но, наконец, добившись полного одиночества высокомерно молчал, обдумывая нечто более важное. — Ты помнишь, Ахмед, что ты мне сказал на следующий день после казни твоего брата, Махмуда, — Хандан провела пальцем над камином, собрав пыль в самой щели. — Я помню, к сожалению. — «Я никогда не буду таким, как мой отец». Я всегда придерживался этого обещания, Валиде, поэтому и не казнил Мустафу. Только тиран убьёт своих братьев и детей. — Значит, Шехзаде Мустафа останется жив, будет дышать, пока сотни людей, умерших ради тебя, Ахмед, никогда не вернутся домой? Забавно, ты так не считаешь? А ещё интереснее то, что милостью к брату ты убиваешь себя и своих детей. Тебе не жаль ни их, ни Кёсем, впрочем, ладно, женщины не имеют право голоса. Ты никого не щадишь ради своей совести. — Я избавляю своих шехзаде от необходимости выбирать, Валиде. Знали бы Вы, как тяжело обвивать шнурок вокруг шеи брата. А им не будет нужно решать, не нужно будет выслушивать подобные разговоры… — Если они будут живы, — Хандан ядовито усмехнулась и отошла от камина, легонько потрескивавшему и искрящемуся, словно его огонь только начинал пожирать очередное письмо. — Ты говоришь правильные вещи, Ахмед, но мир несправедлив и ужасен. Не как твоя мать, а как Валиде-султан, я умоляю тебя прекратить эти мучения. Ты должен, Ахмед, это твой долг. — Я — Султан, я никому и ничем не обязан, Валиде. И советую Вам больше не пытаться решать за меня судьбу Мустафы. — Тогда зачем ты пришёл, Ахмед? Ты знаешь, что я вижу только один исход для твоего брата и не скажу тебе иного.       За спиной у Хандан Ахмед сделал несколько тревожных кругов, проходя по её привычному пути отчаяния. Она знала, что Ахмед должен был остановиться рядом с нефритовой шкатулкой и ненадолго выпасть из реальности, заворожённый рисунком камня. По тому, как стих топот, Хандан поняла, что предположение её оказалось верным и улыбнулась их схожести, возможно, не очень очевидной, но сохранившейся сквозь года. — Ахмед, сынок, прошу прекрати мою агонию, сколько мы ещё будем жить в страхе перед шехзаде Мустфой, — она взмолилась, пытаясь выдавить из себя слёзы, которых впервые в жизни не было, и кажется, рыдать ей тоже совсем не хотелось. Так, видимо, бывает, когда просишь о невозможном и прекрасно понимаешь, что по итогу вы сойдётесь на том же, с чего начали. — Я принял решение, Валиде. Мой брат останется в отдельном павильоне, закрытый от любого общения с внешним миром, — на эти слова Хандан улыбнулась, что не ускользнуло от внимания Ахмеда. — За жизнь шехзаде будете отвечать Вы и вовсе не от моего доверия.       Улыбка немедленно притворно спала с лица Хандан. «Не казнят же меня за смерть Мустафы», — продолжила она внутренний диалог с Ахмедом. — «В ближайшее время, возможно, а через год… да через год или два никому уже не будет дела до жизни несчастного шехзаде». — Я уже понесла наказание за свою беспечность, Ахмед. Сейчас и положение другое: ты в Стамбуле, у тебя наследники есть. Не спорю — я всегда буду настаивать на казни Мустафы, но покуда всё уже решено.       «Если Мустафа будет отлучён от матери, Халиме нужно будет сослать в Старый Дворец. Дильрубу — замуж, немедленно. За доверенного Дервиша, да за Ахмада-агу, он, вроде, молод, только бы был не женат. Хотя нет, нельзя, слишком много ага знает, может обольститься госпожой со временем».       Немного помолчав и дав себе возможность забежать вперёд и выяснить, чего попросить у Ахмеда, Хандан всё же вернулась в реальность к нефритовым шкатулкам и гранёным кольцам. Ахмед отращивал бороду, чтобы выглядеть старше, но, по правде, совершенно напрасно — мальчиком он уже не выглядел. Широкий в плечах, с небольшим изгибом у живота, предвещающим появления пуза, в золотом кафтане с узнаваемым мотивом тюльпанов. Золотой Лев. Султан великой Османской Империи. Где-то глубоко в душе её маленький нежный сын, мальчик, интересующийся пёстрыми кошками.       Подойдя ближе, пальцами Хандан, как в детстве, прочесала ему мягкие тёмные волосы и не могла налюбоваться на это смуглое красивое лицо, лишь слегка похожее на отцовское. — Прости меня, Ахмед. Я очень люблю тебя, живу ради тебя, дышу ради тебя. Постарайся принять моё желание уберечь тебя от неверных решений. У меня нет армии, чтобы не дать предателям свергнуть тебя, но есть опыт, говорящий о необходимости избавить государство от двух претендентов на трон. — Он — мой брат, Валиде. В нас течёт одна кровь, — Ахмед нахмурился и увёл взгляд в сторону, словно выражая презрение к их бестолковому разговору. — Предатели не останавливаются при виде единоличной власти, вспомните моего отца Мехмед Хана. — Тогда ты гораздо сильнее меня, Ахмед.       Мятеж приносил в Стамбул множество мёртвых. Рядовых воинов старались опознать выжившие собратья, тех же, кто оставался безымённым, хоронили и ждали, пока объявится родня через несколько недель. Поиски знатных людей продолжались до окончательного результата в виде захоронение тела погибшего слуги Падишаха, либо кого-то весьма смахивавшего на него. Хандан вела свою, женскую войну с собственным слабым телом. Дни и ночи без сна оставляли отпечаток на её обыкновенно скверном самочувствии: живот отказывался принимать еду, даже самую жидкую и безвкусную, а голова горела, словно в огне, особенно уши, так, что и серёг она не носила.       Сабия с Хандан, взятой в качестве поддержки, и Дениз направлялась в дворцовый лазарет, куда привезли воина с раздробленной и уже ампутированной рукой, видимо, совершенно неузнаваемого на лицо, но ещё живого. Сомнение вызывал кафтан Великого Визиря Османской Империи, надетый на этого несчастного человека. — Валиде, — Сабия всю дорогу выливала на спутниц поток несуразных, глупых вопросов, которые её успокаивали, если не радовали. — Я должна выглядеть печально или радоваться? Он же жив, но и ранен. Что важнее? — Паша будет без сознания, Сабия, — Хандан посмотрела на две свои предательски здоровые руки. Сколько нужно переучиваться орудовать левой рукой, вместо правой, при том, что она осталась единственная и то нездоровая? Сохранят ли ему должность Великого Визиря? Ох, нет. Даже проводя каждую ночь в постели с Дервишем, она не смогла бы восполнить ему потерю здоровья, должности и былой силы. — Вы же не бросите меня одну, — Сабия не останавливала бурную реку пустых вопросов, но на этот Хандан уже отвечала.       «Зачем Сабию позвали посмотреть на «того человека», быть не может, чтобы во дворце никто не видел Великого Визиря? Ахмед как крайность. Зачем звать бедную молодую супругу на страшное зрелище израненного мужчины, не способного и голоса подать?» — Хандан не могла спросить окружающих открыто, чтобы не вызвать лишних подозрений своей обеспокоенностью.       Для Хандан титула после смерти Дервиша не было предусмотрено законами Империи. Вдовы, сироты и никакого названия для женщины, любившей его сильнее собственной спокойной жизни. Хотя было одно. Шлюха. У входа в лазарет с Дениз за спинами Хандан и Сабия закрыли лица шалями для соблюдения приличий и сделали шаг в опасный мир евнухов и едва живых мужчин. За дверьми их сразу подхватил евнух-лекарь и повёл их по узкому тёмному коридору в дальнюю комнату. Их ждали и затворили остальные помещения, оставив узкий проход к истине. Сабия уверенно шла впереди, сразу за лекарем, но не разжимала руку Хандан.       Дорога в никуда для неё и новый мир для Сабии. Правда способно освободить, но и приговорить. Если этот воин в кафтане будет Дервишем, он по-прежнему останется и жив, и мёртв. Всё разом, пока не откроет глаза и не произнесёт первую фразу. Сколько дней Хандан сможет незаметно вынести под таким грузом гнетущего будущего? Уже не важно. Она не способна была чувствовать или же надеялась, что для неё этот человек совершенно чужой.       В одной из комнат им показался человек на тахте, перевязанный и слегка подёргивавшийся от полученных ран. Прижавшись вплотную к девушке, Хандан подтолкнула Сабию вперёд.       Она замешкалась, однако через силу сделала несколько шагов в нужную сторону, а вслед за ней и Хандан. Спокойствие было ложным. В секунду сердце её разогналось до неровного быстрого стука в груди, и воздух ушёл из груди, а новый вдох было уже не сделать. — Не он, непохож, — объявила Сабия и будто бы немного осела и стала ниже.       Вдох. Время вновь вошло в привычное русло. — Сабия Хатун, прошу Вас проследовать в соседнюю комнату, — вежливо попросил лекарь и наклонился в нужную сторону, указав новое направление. — Зачем? Сабия Хатун уже всё сказала Вам? Чего вы от неё хотите? — «Оставьте меня в покое! Не забирайте надежду, вы не имеете права!» Хандан мало понимала, что говорила и ещё меньше разбирала ворох навязчивых мыслей. — Простите, Валиде. Мы надеялись, что не придётся напрасно тревожить Хатун, — лекарь смазливо улыбнулся и указал на ту же дверь. — Прошу, Сабия Хатун. Вам придётся посмотреть на тело этого человека. Дай Аллах, Вы не узнаете в нём супруга. Прошу, приготовьтесь… Мы положили подушку вместо головы и накрыли, не заглядывайте. — Вместо головы? — Сабия мгновенно обернулась и с ужасом обратилась к Хандан. — Валиде? Хандан уже не слышала её. Лишь только видела, как лицо девушки смазалось в неясную мешанину приглушённых цветов. — Как можно узнать человека без головы? — выдала она кому-то в безграничное пространство мира. — Дервиш? Ты меня слышишь? Темнота.       В полумраке комнаты, приоткрыв глаз, Хандан поначалу с трудом начала различать окружавшие её предметы. Пока глаза обвыкались, запахи и звуки всё больше убеждали Хандан, что она находится в своих покоях в Топкапы. Она убрала со лба компресс, пропитанный травами, привстала на локтях, чтобы позвать кого-нибудь и расспросить о Дервише. С Сабией они ездили посмотреть на человека, похожего на Великого Визиря, безрукий оказался не тем, но… — Айгуль, Айгуль! Стража! — Хандан едва снова не потеряла сознание от резкого удара в затылке и сразу же поняла, что сил идти у неё нет. — Дениз! Сабия?       Через комнату тут же просеменила лекарша с непрекращающимися оханьями и плюхнулась вместе с подносами рядом с Госпожой Госпожей. — Валиде Султан, слава Аллаху, Вы с нами! Аллах милостив! — Где Сабия Хатун? Пусть придут мои слуги, немедленно! Позовите их, найдите Дениз, — только продолжала рычать Хандан, отвлекаясь на тусклые воспоминания и пытаясь восстановить недавние события. — Не сердитесь, Валиде, ночь же. Стражники сразу побежали сообщать, скоро приведут всех, кого вы просили, — на этом женщина долила пару капель из флакончика в чашечку и протянула Хандан.       Но питьё осталось невостребованным, покуда от него пахло заваренными травами и немного гарью. Пусть Хандан и мечтала хоть о глотке воды, однако пить спросонья странную жижу не собиралась. — Ох, Валиде! Выпили бы Вы, а то снова жар подымится, да так что не собьём. — Принеси мне воды и лучше не предлагай мне своё зелье, пока я не стану гореть адовым пламенем. Хандан жадно опустошила предложенный ей стакан воды, предвкушая следующий, но будучи не в силах преодолеть тошноту, чтобы незамедлительно попросить ещё.       На пороге появился крупный силуэт Дениз аль Хурры, сопровождаемый бряканьем безделиц на её поясе. — Как спала, Валиде Султан? — Хурра вальяжно переступала с ноги на ногу и не сильно торопилась подойти к своей хозяйке. — Кыш, лекарша выйди и никого не пускай, Султанша приказывает.       Лекарша сверилась с реакцией Хандан и так же быстро, как вошла, исчезла за дверьми темной спальни. — Человек… без головы, Сабия узнала в нём Дервиша? Он умер?       Дениз опять растягивала время до неприличия, приостановившись посреди комнаты и поправив съехавший ремень. — Сабия, бедная девочка, сказала, что мужчина на Дервиша не похож по телосложению. Откуда ей знать, конечно, но держалась она стойко, слабости своей не выдала, Настоящая Госпожа, — Дениз продолжила свой путь и остановилась у изголовья кровати с интересом разглядывая Хандан. — Сабия мне нравится, — нагло продолжила пиратка. — Она хорошая девушка, однажды из неё получится прекрасная мать и жена, потом сердобольная бабка. Ты мне тоже очень симпатична, Хандан, правда, до старости не доживёшь. — Что тебе нужно, Дениз? У меня совсем нет желания болтать о наших с Сабией характерах, — странно было выслушивать заумные речи от человека, до недавнего времени не способного прочесть и строчки, тем более от Дениз, которая отличалась только умением рассказывать истории и убивать. — Видишь ли, Хандан, Дервиш-паша мне стал врагом — он не держит данных обещаний. — Ты, очевидно, тоже. Помнится, за три года службы тебе полагался корабль. — Команды нет, рук нет, страха передо мной нет, зачем мне корабль? Вот от паши я получила прекрасное предложение за возню с тобой, сама у него спросишь, если будет жив. Но-но. Дервиш потерял расположение вашего Падишаха, я рассудила, что взять мне с него теперь нечего. У мертвецов с деньгами не густо, знаешь ли, поэтому давай рассчитаемся сейчас. Ты и я. Придётся тебе платить за возлюбленного. — Сколько?       Холодный металл кинжала коснулся мягкой шеи Хандан. Она не сразу поняла, что жить ей осталось всего ничего, но даже в первый момент похолодела до кончиков пальцев. Кровь с шумом ударила в голову и отозвалась болью на затылке. Удар. Удар. Сердце у человека бьётся чертовски медленно, особенно перед смертью и тем более, когда он не в силах спастись. Дениз слегка вонзила лезвие в кожу и, совершенно спокойно глядя на почти мертвую Хандан, плавно отвела руку с кинжалом в сторону. Искорка жжения проскочила по её шее и вновь отозвалась сзади в голове. Перед её глазами остался окровавленный кинжал с аристократично позолоченной ручкой. Боли не было. Хандан протянула руку к порезу, но не почувствовала поток крови, только небольшой холод от неведомой жидкости. Кровь. Немного, но кровь. Дениз, не шелохнувшись, стояла напротив с насмешливой гримасой и нисколько не переживала. — Сколько золотых сможешь собрать за два дня? Миллион? — Меньше, я не могу сказать точно, не знаю, из-за мятежа трудно судить… — Хандан зажала неглубокую рану, умоляя Аллаха смилостивиться над ней. — Дервишу я обещала перерезать тебе глотку, если он не сдержит свою часть. Передай ему, что он мне ничего не должен, дня через три, когда вы увидитесь. — Три дня, невозможно. — Великий Визирь день, как приковылял во дворец на своих двоих, Сабия Хатун уже давно с ним. Смотри не взболтни ему про наш договор, пока он в лазарете. Я пришлю агу за деньгами, одного из бывших гаремных, через него передашь всё, что сумеешь собрать, меньше пятисот тысяч не возьму. Хурра развернулась и под звон пояса гордо проследовала к выходу. Больше они не увидятся. Первым, и совершенно справедливым порывом было вызвать стражу или лучше Ахмада-агу и приказать убить эту женщину. Но Хандан сняла наволочку с подушки, прижала ткань к ране, потому что сквозь руку она бессовестно протекала и пропитывала одежду, и молча забралась под одеяло. Утром она позовёт казначея…       Среди несуразной горы подушек в шёлковых наволочках страдальчески лежал Дервиш с обессиленно склонённой головой. Но образу израненного и измученного человека противоречили злые, горящие интересом, глаза. Он, как хищник, видимо, ещё не привыкнув к состоянию безопасности, проследил за ней от двери до постели.       Хандан села на край и сразу же придвинулась ближе, пересчитав руки опального любовника. Она не торопилась с криками и слезами бросаться ему на шею, потому что Дервиш, кажется, не желал такой реакции от неё, да и искупался в чём-то подобном от Сабии ещё раньше, во дворце, пока Хандан лежала в горячке.       На изрядно опухшей половине лица проступали синеватые кровоподтёки, за линию волос уходил неглубокий порез, и Хандан совсем не хотела видеть остальные следы мятежа на «её человеке». Дервиш, по-прежнему молча, обхватил её запястье и пальцами забрался под ткань рукава. Ей ничего не оставалось, как склониться перед ним и легонько коснуться его губ со здоровой стороны.       Паша не отреагировал и продолжил своё молчаливое наблюдение, теперь уже как будто более довольный и спокойный. — Я не знаю правил игры, Дервиш. Скажи, если я тебя расстрою или сделаю что-нибудь не так. И чтобы ты знал: я едва с ума не сошла в последние несколько дней, и очень не советую проверять меня на прочность, — почти прошептала Хандан, почему-то решив, что Дервиш лишился рассудка.       Она слышала нечто подобное, как мужчины отупевали от удара по голове и навсегда оставались неподвижны, но живы и даже со временем начинали говорить. Её Дервиш должен был быть в порядке, с ним говорил и Ахмед, и Сабия, и Ахмад, но вдруг недуг проявился только сейчас… — Передо мной самое прекрасное создание в целом мире. За тебя стоит умереть и приходится убивать, — проговорил паша, холодно, словно и не видел ничего достойного вокруг себя, всё же он крепче сжал её руку. — Я люблю тебя, Дервиш. Умоляю перестань меня пугать, посмотри на меня, — Хандан прижала ладонь к его обросшей щеке с намерением повернуть его голову на себя, если паша всё-таки не успокоит её. — Ты уже говорила с Ахмедом? — Нет. — С Сабией? — Нет. Она ещё во дворце.       После короткого оживления, паша снова отстранился и ушёл глубоко в себя, словно собирался с силами для тяжёлого рывка. Он явно не хотел показать ей всю степень своей озлобленности и ненависти, легко читавшихся в его лице и чёрных глазах. Недосказанность была между ними обыденным делом, но в этот раз Дервиш просто не хотел открывать ей часть своей жизни, прятал её, медлил с объяснениями. — Я с Ахмедом о тебе не говорила, Дервиш. Как ты себя чувствуешь?       Дервиш демонстративно приподнялся на локтях и сел повыше, так что они почти сравнялись, на это Хандан только устало склонила голову. — Дениз Хурра вчера благополучно покинула Стамбул с чуть более чем с шестьюстами тысячами акче и тремя нашими евнухами, крепких выбрала, к твоему сведению. — Хандан на немного замолкла и отодвинула воротник, оголив шею с подсохшей раной. — Просила передать, что ты ей больше ничего не должен. — Хурра гораздо умнее нас, Хандан. Во всяком случае, она очень точно чувствует момент, когда следует бросить корабль тонуть, — Дервиш оскалился в непривычной улыбке и вновь погрузился собственные мысли. — Нам стоит уехать, Хандан, — выдал он после недолгого молчания. — Я в тупике. У меня было время подумать, поверь, другого пути для нас нет. — Дервиш, ты просто устал, не делай поспешных выводов. Дай себе время оклематься и вернуться на службу. Ты — Великий Визирь… — Уже нет, — жёстко отрезал Паша, одновременно дёрнув плечом. — Вчера я попросил у Ахмеда отставки, и он её принял. Мне дадут другую должность, а на следующем Совете Дивана будет выбран новый Великий Визирь. — Ахмед поймёт, что ошибся, Дервиш, может, не сейчас, но в следующем году. Я не представляю никого другого рядом с моим сыном! Это невозможно! Это безумие, Дервиш! — Забудь, Хандан. — С каких пор ты решаешь проблемы бегством? Я тебя не узнаю! Мы что-нибудь придумаем вместе, я тебе обещаю, только дай себе немного времени восстановить силы. — Ахмед — моя главная проблема, и я владею средствами, чтобы навсегда избавить нас от занесённых сабель над головами, — усмехнувшись, Дервиш растёкся по подушкам с видом весьма довольного собой человека. — Только, кажется, про тебя я буду должен забыть, не так ли? — Мог бы не говорить мне о своих намерениях и так бы навсегда и остался для меня безгрешным… — И ты бы согласилась жить с человеком, убившим твоего сына, лишь бы ничего не знать и спать спокойно? А теперь постарайся назвать мне хоть одну причину остаться в этом треклятом дворце.       И они снова погрузились в неприятную тишину роящихся мыслей. Она пропустила его внезапное предложение о побеге и теперь нехотя возвращалась к придумыванию ответа. «Нет». Был бы у них общий ребёнок или мерцала бы тусклая возможность его заиметь со временем. Вместо продолжения разговора Хандан легла рядом с Дервишем, слегка оперев голову о его, возможно, раненое плечо. «Надо ответить ему, как оно есть. Я останусь рядом с Ахмедом». — Мы так хорошо жили, Дервиш, — ласково пропела она, поправив рюшку на рубашке паши, надетую не глядя, судя по наличию мелкого женственного декора. — Ты не знаешь, что значит «хорошо», никогда не знала. Я тоже. Пройдут пять-шесть лет, и всякий смысл в побеге окончательно и навсегда потеряется. — Дервиш, ты любишь власть, разве нет? А кем мы будем? Беглые преступники, отринувшие всё на свете, оставившие страну, предатели, воры… Нас будут искать годами, десятилетиями и не оставят в покое, пока не увидят головы на песке. И… — Хандан понимала, что паша не купится на простые отговорки, но всё не могла решится произнести решительное «нет». — Я не хочу ехать без Ахмеда, я люблю его детей. Он мой сын, Дервиш. — Будут ещё дети, Хандан. — У меня нет. Я не могу родить тебе детей, прости. Уехать с тобой я тоже не могу. Здесь у меня есть место, есть продолжение моей крови. Я ношу титул Валиде Султан Османской Империи. Я знаю тебя и совсем не горю желанием застать момент, когда ты поймёшь, что меня ты любишь куда меньше власти и влияния, которое ты имеешь и ещё сможешь получить. Подожди, пока успокоится твоя душа, и не давай мне обещаний. — Сабия только спросила меня, сможет ли она забрать мебель в новый дом, — Дервиш крепче прижал к себе Хандан, словно боясь, что она сейчас уйдёт и никогда больше не вернётся. — Не хочешь терять свой титул, Валиде Хандан Султан? — Мы те, кто мы есть. Другими нам стать не суждено, — Дервиш на этих её словах умиротворённо выдохнул, как будто почувствовав облегчение от уверенного отказа уехать с ним. — Ты обманул меня, Дервиш. Совсем не хотел уезжать, но уговаривал меня. — Одна женщина некогда меня заверяла, что я обязан заботиться о ней сильнее, чем о своей шкуре. Я обязан сберечь тебя целиком или хотя бы, убедиться, что сделал всё возможное для твоего благополучие. — Соизволь найти способ сохранить наши головы без убийства моего сына. Одного падишаха ты уже приговорил ради нынешнего, — а теперь следовало откровенно соврать, — и поверь, я счастлива, Дервиш.       Излишне мягкая постель прогибалась под весом их тел, Дервиш аккуратно приподнял её голову, оглядев все драгоценности, доводившие образ великой женщины до идеала. Золотая парча платья металлом стелилась кровати и спадала на пол. Дервиш в рубашке с рюшами лежал на шёлковых подушках и удерживал её в столь странном положении над пропастью их возможного кровавого будущего. — Если я умру, Хандан, то только на посте Великого Визиря и не за честное исполнение своих обязанностей. Нам пора научиться выстраивать быт в соответствии с нашим удручающим положением. Рано или поздно, все, кто выступают против нас, заплатят за содеянное.       «Месть и государство», — припомнила про себя Хандан и поудобнее устроилась рядом с Дервишем, так чтобы несильно наваливаться на него и не травмировать его изрядно побитое тело.       Очередное привычно золотое платье с крупным орнаментом тюльпанов отличалось от остальных только высоким воротом, надёжно прикрывавшим порез на шее. Халиме притихла, но ловкости своей не потеряла. Можно было бы прижечь рану, как при завивке волос, но Хандан вовсе не желала намеренно оставлять красный шрам длинной с ладонь. Дениз напоследок смогла ей доставить немало неприятностей, хотя и согласилась на шесть сотен двадцать семь тысяч акче и золотую корону, быстрое движение денег могло стать заметным для других обитательниц гарема. Дильруба, нагло задрав головку, сидела и выставляла на показ лучшие качества молодой Госпожи: сидела ровно рядом с братом и снисходительно посмотрела на Хандан, благородной кровью не обладающей. И скоро от этого симпатичного личика гарем, как от яда, избавиться совершенно навсегда. — Халиме, — слишком уж дружелюбно начала Хандан и потеряла всяческую надежду осадить Халиме, а впрочем. — У меня для тебя весьма печальные новости.       Султанша резко встала с дивана и вихрем понесла навстречу Хандан, растерянная, замученная, в тревоге за сына не спавшая всю ночь. Чтобы они были в расчёте, нужно ещё лет семь, как страдала Хандан до смерти Махмуда. Но вскоре жизнь Халиме превратится в пытку, куда более ужасную, тогда они расквитаются. — Я не причастна к мятежу, Мустафа не при чём! Он всего лишь невинный ребёнок. — Не верю ни единому твоему слову, Халиме. Ты потеряла право на доверие, и Повелитель не готов тебя простить и в этот раз, — Хандан с усилием сдерживалась от всевозможных уколов в сторону соперницы. — Ахмед обещал, что не причинит боль моему шехзаде, он клялся, — с надрывом в голосе взмолилась Халиме и даже не знала, насколько приятно было Хандан наблюдать её отчаяние.       Столько лет невыносимых страданий рассеивались в воздухе, что значит теперь её возможная гибель из-за связи с Дервишем в сравнении с мукой Халиме? Нет в мире ничего ценнее детей, особенно пока они маленькие и беззащитные, словно слепые котята. — Шехзаде Мустафа будет заключён в отдельный павильон со всем необходимым для его жизни. У него будут новые слуги и учителя, но ни ты, ни Дильруба навещать его не сможете. — Вы не имеете права, — Дильруба немедленно подала голос и, по обыкновению, встала на защиту брата. — Дильруба, — Халиме осадила пыл дочери, не отводя черных глаза от Хандан. — Я хочу поговорить с Повелителем. На нас нет греха против него. — Это решение вынес мой сын. Если ты хочешь, можешь встретиться с ним, но никакие слова не загладят твоё предательство, — она поправила юбку в намерении уходить, хотя и хотела немного усладить свою душу. — Подготовь шехзаде к его новому положению, я и Повелитель не хотим, чтобы мальчик страдал. Даю Вам три дня, чтобы попрощаться.       Губы Халиме задрожали, будто бы она хотела что-то сказать, но не могла перебороть ужас, сковавший её тело. Хандан доставив себе последние секунды удовольствия развернулась и, мельком оглядев подросшего Мустафу, направилась прочь. — Дервиш-паша теперь не так силён, Хандан. Ты увидишь, как быстро Ахмед перестанет слушать твои советы.       «Главное, чтобы ты не застала эти времена», — ответила про себя Хандан, но унижаться и опускаться до продолжения склоки не стала. — Валиде, Валиде! — Сабия легонько толкнула, свою впервые спокойно засыпавшую Госпожу. — Валиде, скажите, Вы не против, что я осталась во дворце, а не поехала домой к паше? — Нет. — Я должна к нему ехать? — Нет.       Девушка немного покрутилась в кровати, чувствуя, должно быть, незаинтересованность Хандан в продолжении разговора. Она недовольно пробурчала невнятную фразу, одновременно причмокивая в странной детской манере. — Маленькая часть меня хотела, чтобы он умер. Хотела больше никогда его не видеть. Не думать… Не могу больше ждать, пока он меня полюбит. — Сабия, — Хандан всё же без всякого удовольствия и искреннего участия. — Он никогда не полюбит тебя. А может, он будет клясться в преданности спустя несколько лет. Прекрати истерику. Ты неглупая девушка, и сама прекрасно знаешь, как тебе повезло. — Он Великий Визирь… Был недавно… — но Сабии не было дано право договорить. — Нет. Дервиш ещё молод, вернее он не сморщившийся старик с дряблым телом и обвислой кожей. Он не толстый, и не раздавит тебя, когда взгромоздиться сверху, чтобы сделать то единственное, ради чего женился на тебе. Пусть лучше паша греет чужие постели и остаётся хорош собой, чем жиреет и приходит к тебе. Я молчу о том, что мужчины бывают жестоки. — Он мне не верен. — Клянусь, ещё одно слово против Дервиша паши, и я разведу вас, выдам тебя замуж за самого огромного и старого благородного человека, которого смогу отыскать в Стамбуле, — Хандан на секунду приостановилась, но вовсе не от того, что намеривалась подвести мягкий итог. — Твоё наказание будет длиться весьма недолго, такие не живут больше нескольких лет.       Сквозь тишину послышался неуверенный всхлип напрасно обиженного ребёнка, и увы, у Сабии не было друга, что она так долго ошибочно видела в Валиде-Султан. Если бы возможно было бы закатить закрытые глаза, Хандан бы это сделала, а пока она лишь крепче сжала кулаки и принялась представлять своё долгожданное возвращение на чердак и за одно в излишне мягкую постель Дервиша, пусть и вся их размеренная и так тщательно продуманная прежде жизнь клялась измениться в весьма скором времени.