Сжигая утопию

      ♫ Lil Peep – Falling Down       В машине жутко трясет. Я так и не выспался из-за громкой, хоть и успокаивающей музыки, которую слушал Эд, но я сам не просил его сделать тише. На дорогу ушло несколько часов, примерно столько же времени, сколько я потратил, чтобы добраться из дома в утопии до границы. Серое небо проясняется, а значит, в антиутопии наступает утро – мы ехали всю ночь. Оборачиваюсь назад, замечая, что за нами едут две машины и одна спереди – Дима «штурман», единственный, кто знает, в каких уголках этого темного мира прячутся утописты.       – Ты как? Выспался? – спрашивает Выграновский, смотря в зеркало заднего вида – на меня.       – Я не спал, – отвечаю я, закутываясь в собственную куртку. – Скоро?       – Не знаю, Дима указывает дорогу, – парень вздыхает, оборачиваясь на меня. – Хочешь поговорить?       Я хмурюсь, подтягивая к подбородку край куртки, будто защищаясь. На заднем сиденье много места, но я все равно ёжусь на одной половинке. Не важно, о чем хочет поговорить Эд, я просто хочу высказаться, мне нужно, чтобы он слушал, хотя знаю, в последнюю очередь ему хочется слушать о моих чувствах к его брату.       – Я только начал привыкать быть тем, кого он любит, – бормочу я, прикрывая глаза.       Не хочу видеть взгляд Эда, он сбивает с мысли.       – Ты так кардинально изменился ради него? – в голосе парня слышится ревность.       – Я не улыбаюсь просто так, прикинь? – хмыкаю я. – Разговариваю мат на мате, уже раза три подрался из-за какой-то херни на улице. Я умею ненавидеть и любить так, блядь, сильно, что нервы сдают. Бросил Илью, бросил утопию и все для него! – я начинаю закипать и понимаю это, но сдерживаться не могу. – Думал, ладно, умрет он за меня и хуй с ним, поплачу – пройдет, главное, что последние дни буду рядом, буду любить его, я ведь пиздец как его люблю! Стал бы я соглядатаем, если не вышло, отдал бы власть Стасу или кому-нибудь еще, по большому счету без Арсения мне было бы плевать на оба мира, плевать, кто соглядатай. Думал, его смерть – это нормально, так надо. Я же утопист, верю в судьбу! Арс должен был умереть – это судьба! А потом появляешься ты со своей идеей, даешь мне надежду, и теперь я не знаю... Я буду спасать его до последнего, умру сам, если понадобиться!       Я не слежу за тоном, на эмоциях выкрикивая каждое слово. Эд тихо усмехается, заставляя меня открыть глаза. Его постоянно что-то смешит, но я не считаю, что веду себя глупо!       – Просто чтобы ты знал, – улыбаясь, начинает брюнет, не сводя с меня взгляд. – Я бы пошел за тобой в утопию, не давал бы тебе право выбора, а сам бы тупо выбрал тебя.       Почему его слова так много значат для меня? Почему это отдается приятным волнением в груди, заставляет меня вздрогнуть и улыбнуться?       – Арс не ставил меня перед выбором, – защищаюсь я. – Я сам его выбрал.       – Серьезно? Братец мой – эгоист. Он тебя любит, но таких манипуляторов еще поискать... Сначала ты бросаешь все ради него, а он умирает ради тебя, но почему? Потому что Арс хотел тебя и был готов умереть, только бы ты был рядом, то есть его не волновало то, что ты будешь мучиться, смотреть, как он умирает. Об этом он не подумал. Он согласился подохнуть ради собственного удовольствия – тебя. А теперь ты снова рискуешь всем, чтобы он выжил, и как он это преподносит? Говорит, что все это делается для тебя, чтобы Антоше было хорошо, но разве это так? Ты для себя его спасаешь?       Заставляет меня задуматься, поверить в то, что Арсений все еще потрясающе применяет гипноз. Но еще слишком рано признавать правоту Эда. Он сам пока не готов оказаться правым.       – Ты не настроишь меня против него, – усмехаюсь я.       – И не собирался. Вся эта ситуация играет мне на руку – Арс переложил на тебя ответственность за него, и ты правда сделаешь для него все, а мне это и нужно. Я же говорил, ты единственный, кто пойдет до конца.       Во мне так много всего, но я не могу подобрать слов для ответа. У меня больше нет сил разговаривать, а диалог только начался. Что еще я могу сказать Эду? Как мне противно от самого себя? Как сильно я хочу его и как сильно люблю его брата? Все это Эд уже знает, в моих признаниях нет смысла. В голове крутится куча вариантов развития дальнейших событий, но почему-то все сводится к одному – я не брошу Эда. Да, спасать я буду Арсения, но только с его братом. Я не смогу оставить его, если все пойдет не по плану. Почему он так важен? Что такого он сделал, что сейчас я сижу на заднем сиденье в его машине и еду в неизвестность? И стоит ли разбираться с этим? Арсений тоже не входил в мои планы, но он появился, я полюбил его, наша жизнь подкинула тонны лимонов и сейчас я пытаюсь сделать сотни литров лимонада. Эда не было в планах, но он здесь. Антиутопия, наверное, обожает обрушивать на меня испытания в виде соглядатаев, а потом смотреть, как я справляюсь с чувствами к ним.       – Давай вопрос/ответ? – предлагаю я.       – Валяй.       А мне и спросить нечего. Думаю над вопросом слишком долго, но Эд не торопит, продолжая вести машину.       – Так, Арс говорил, что ты захотел в антиутопию, чтобы попробовать другую жизнь, – вспоминаю я, хмуря брови. – Как было на самом деле?       Выграновский фыркает, понимая, что я задаю ему те же вопросы, что он задавал мне.       – Я до четырнадцати лет учился экстерном. Мы уже жили в утопии, но родители не хотели отдавать меня в школу, боялись, что я проявлю негатив на людях. Поповы же выбрали антиутопию, а я потом с Арсом рос, предки вообще меня из дома выпускать боялись, вдруг я понабрался у брата... Арсений уговорил их отпустить меня, я сам хотел в школу, даже не знал, что это такое, но хотел. Это был... получается класс восьмой. Я так-то умным пришел, знал все на свете, но вот был один дед, странный такой, вел у нас историю. Он меня вообще не любил до тех пор, пока мы с ним не начали спорить, и я услышал от него фразу типа: «Жизнь одна, надо пробовать, проверять...» и все в этом роде. А у меня брат соглядатай, представляющий антиутопию – это ли не круто? – довольно отзывается Эд. – С тех пор у меня и началась эта мания. Антиутопия – это... – парень жестикулирует, но я не могу понять, что он имеет в виду. – Это мое, понимаешь? Но вырос я в утопии, там мама, Серега, дядя Паша... Я по ним скучаю.       Эд заканчивает, а я будто вдруг прихожу в сознание и понимаю, что не дышал все это время. Мы столкнулись с Эдом задолго до антиутопии.       – Мы учились в одной школе, – шепчу я, зажмуриваясь.       Потираю глаза, отрицательно мотаю головой, отказываясь признавать то, что судьба пыталась свести нас еще в утопии. Когда наш учитель предложил восьмикласснику Эду попробовать другую жизнь, я учился в десятом классе уже с мыслями о том, что я готов пойти в антиутопию. Мои подозрения прорываются сквозь приятный дурман, которым меня окутал Выграновский. Я выдаю громкую усмешку, чувствуя себя дураком – Эд ведь мог и мой дневник прочитать! А потом я понимаю – нет. Эти слова Эд сказал Арсению, как только ворвался в антиутопию. Моего дневника не было, меня не было. Меня не было даже в планах Арсения.       Я опускаю стекло, немного высовываясь из машины, позволяя колкому холодному ветру обмораживать мое лицо. Меня вдруг охватывает приятное возбуждение, хочется обсудить с Эдом школу, узнать, кто преподавал у него, кого он помнит, с кем дружил. Но я не хочу тратить свои вопросы на воспоминания о школе. Об утопии... Возвращаюсь в машину, закрывая окно. Стало слишком холодно.       – Эд, что ты чувствуешь, когда я рядом? – вопрос в лоб. Ему не отвертеться, мне нужна правда. – Мне с тобой тепло, что насчет тебя?       Выграновский смущенно улыбается, бросая на меня короткий взгляд.       – Ты меня наоборот остужаешь, – стеснительно произносит он. – Не в прямом смысле. Когда эмоции зашкаливают, кровь будто вскипает, дышать тяжело, я просто смотрю на тебя и остываю. Я ведь даже таблетки не пью, когда с тобой, они мне не нужны, ты блокируешь любое дерьмо, которое может вывести меня из себя. Рядом с тобой я себя человеком чувствую, это ни с чем не сравниться. Ты как кнопка «стоп», но в отношении тебя останавливаться не хочется. Короче, ты мне тоже нравишься, – через силу признается он.       Я прячу усмешку в кулак. Сейчас между нами нет напряжения, я привык к его теплу, научился контролировать исходящее от него солнце, привык к нахальной ухмылке и монотонному голосу, а Эд смирился с моей неуверенностью. С ним одновременно легко и сложно, а все потому, что мы и вправду похожи. Если бы в мире искали двух абсолютно схожих по всем параметрам людей – это были бы мы с Эдом.       – Что думаешь делать, когда сотрем границу?       – Об этом я не думал, – дергая плечами, отвечает парень. – Приду домой и скажу что-то вроде: «А вот и я!», а дальше по ситуации...       – Лучше, чтобы утопия уцелела или наоборот?       – Лучше Арса спасти, – посмеивается он. – Хотя я за антиутопию: утописты станут честными, прочувствуют все прелести настоящей жизни, поймут, что проявлять негативные эмоции полезно. Но с другой стороны, лучше, чтобы солнце засветило именно здесь. Я скучаю по нему.       Оставшееся время в дороге мы проводим в тишине, несмотря на то, что за мной еще один вопрос. Внутренний голос кричит мне, чтобы я расспросил его о нас, но я велю этому голосу заткнуться, чтобы не провоцировать ни себя, ни Эда. Постараюсь узнать о нем без этой игры, я просто буду рядом и, в конце концов, достучусь до него.       Дима заворачивает к какому-то мотелю и тормозит, Эд и остальные позади нас тоже останавливаются. Затаив дыхание, наблюдаю за происходящим с бешено-колотящимся сердцем в груди. Обхватываю спинку сиденья Эда и подтягиваюсь к нему, высовываясь вперед. Дима выходит из машины, его тут же встречает стройный мужчина в спортивном бледно-синем костюме, и я слышу резкий вздох Эда.       – Кто это? – тихо спрашиваю я.       Выграновский не отвечает, продолжая шокировано смотреть перед собой. Его руки, все еще лежащие на руле, начинают дрожать, а дыхание сбивается. Эд резко отстегивает ремень безопасности и вылетает из машины. Я выхожу за ним.       – Эд! – окликаю его, но он не обращает внимания, направляясь к Диме и незнакомому мужчине.       Я переживаю, Дима не давал нам команды покидать автомобиль, что, если этот незнакомец опасен и сейчас историк рискует собой ради нас, разговаривая с ним? Я настигаю Эда, когда тот уже подходит к ним и столбенеет, смотря на русоволосого мужчину.       – Паш, – выдыхает брюнет.       – Здорова, малой, – с виноватой улыбкой приветствует тот. – Дима сказал, что ты здесь.       Я мечусь взглядом по всем присутствующим, не понимая, что происходит. А потом в воспоминаниях всплывают слова Эда – он говорил о дяде Паше, который остался в утопии. Выграновский в полном недоумении и ему очень страшно сейчас – я будто чувствую то же, что он, поэтому аккуратно беру его за руку. Этот жест не остается незамеченным для Димы и Паши, но они не удивлены.       – Как ты сюда попал? – Эд едва шевелит губами. – Почему ты здесь? Ты ведь решил остаться с мамой.       Парень выходит из себя, сжимая мою ладонь до боли, но я терплю. Паша подходит ближе, вызывая у Эда странную реакцию – он загорается изнутри, обжигает меня, дрожит всем телом.       – Эдик, нам нужно многое обсудить, – внушающим тоном произносит мужчина. – Давай расселим всех в мотель и поговорим, идет?       Смотрю на профиль Эда, замечая слезу, скатывающуюся по скуле. Кажется, ему не нужен этот разговор, он уже понял, о чем пойдет речь и так же он понимает, что случилось что-то ужасное.       – Мама в утопии? – голос Эда ломается.       Паша лишь мотает головой. Я сам готов разрыдаться, потому что боль Эда чувствую на себе.       – Ее убили за неверность, когда она пошла за тобой в антиутопию, – слишком тихо отвечает мужчина. – Я хотел найти тебя, сказал ей довериться мне, остаться дома, но она не послушала.       Эд отпускает мою руку и отталкивает дядю от себя, сразу же набрасываясь на него, нанося по лицу многочисленные удары. Я не успеваю среагировать, Дима разнимает их, оттаскивая Эда, но тот будто озверел. Его мать умерла за неверность – он имеет право сорваться, но только не сейчас. Только не в начале пути. Когда Дима замирает между Пашей и Эдом, я хватаю младшего сзади, заключаю его в крепкие объятия, чтобы он не смог вырваться.       – Успокойся, – шепчу ему на ухо.       Парень тяжело дышит, его грудь дрожит от внутренней истерики, но он больше не предпринимает попыток навредить своему дяде. Он остывает в моих руках.       – Я сожгу утопию, – хрипит Эд.       Он брыкается, отталкивая меня, и уходит к ряду комнат мотеля. Паша шмыгает носом, переводя на меня взгляд, полный сожаления.       – Ты Антон? – спрашивает он. Я киваю в ответ. – Держи, – Паша бросает мне ключ от номера 69, что заставляет меня непроизвольно улыбнуться, – уложи Эдика спать, пожалуйста. Я потом ему все расскажу.       Я подхожу к нему вплотную, чувствуя тепло – еще один человек из утопии.       – А ты можешь сказать мне, зачем я здесь? – осторожно задаю вопрос.       – В тебе много энергии обоих миров, ты легко пройдешь через границу, – поясняет мужчина. – А еще ты Эда контролируешь, ему нужна твоя помощь.       Понимающе киваю, соглашаясь быть опорой для Выграновского. Мне необходимо успокоить его, обнять так крепко, чтобы он осознал, что я хочу быть рядом и буду. Смерть его матери не должна разрушить весь план, поэтому я буду держать его в руках – его и своих – чтобы он не сдался. Чтобы не испортил все. Хочу сказать ему, как мне жаль, но это неуместно, это не поможет.       Эд сидит на низком бордюре, спрятав мокрое от слез лицо в ладони. Я подхожу к нему, сажусь рядом и тяжело вздыхаю. У меня нет слов. Парень убирает руки от лица и смотрит вдаль, ковыряя пальцами порванные на коленях джинсы, затем горько усмехается, переводя взгляд на меня. Ему сейчас очень плохо.       – И ради чего теперь все это? – грустно улыбается он. – Мне так-то насрать на этих историков, отшельников и прочих сверхъестественных долбоебов. – лицо Эда искажается в болезненной гримасе, он моргает, выпуская несколько крупных капель слез наружу. – Маму убили из-за меня, – скулит он, и мое сердце сжимается. – Я ей несколько месяцев мозг ебал, говорил, что хочу к Арсению, а потом тупо сбежал, даже не попрощался! А она, любящая мать, видите ли, пошла сына искать! Я же не просил! – Эд начинает кричать. Он поднимается и со злости пинает брошенную кем-то пивную банку. – Я ее убил!       Встаю следом и снова заключаю его в объятия, но на этот раз не помогает – Эд плачет, он зол на всех, его трясет, но он не отталкивает меня. Я просто чувствую, что от моих прикосновений нет толку.       – Ты не виноват, – успокаивающе говорю я.       – Мне незачем возвращаться в утопию. Мамы там нет.       Прикрываю глаза, поглаживая его по голове. Не лучшее время напомнить ему об умирающем брате, но мне приходится.       – Ради Арса? – неуверенно предполагаю я.       – Ради тебя, – отвечает парень и немного отстраняется, смотря мне в глаза. – Я обещал тебе спасти его.       Смотрю в заплаканные синие глаза, и хочется заплакать самому. Я с облегчением осознаю, что он сделает это для меня. На эмоциях поддаюсь вперед, но Эд уворачивается, не позволяя мне поцеловать его.       – Не надо делать это из жалости, – выплевывает он, отходя от меня. – Ну, и где я буду спать?       Робко поднимаю руку, показывая ему ключ от комнаты.       – Паша дал только один. Похоже, спать будем вместе.       Эд отбирает у меня ключ, заметив брелок с номером.       – Шестьдесят девять? – ухмыляется он. – Какая ирония.       Я следую за парнем в номер мотеля, у Эда не с первого раза получается открыть дверь, но он справляется, лениво заходя внутрь. Осматриваюсь вокруг себя, отмечая, что здесь довольно уютно: бежевые, слегка потрескавшиеся стены, тусклое освещение, старый телевизор, две тумбочки – ничего лишнего. Единственное, что меня смущает – одна кровать и затхлый запах, от чего хочется задержать дыхание и поскорее открыть окна. Деваться некуда, я не могу пойти к Диме или Паше и попросить двухместный номер или отдельную комнату. Приходится мириться с тем, что я буду греться об этого парня ближайшие несколько часов.       – Мне нужна таблетка, – устало вздыхает брюнет, оборачиваясь на меня. – Антон... Что теперь? – он снова начинает плакать, истерично всхлипывая. – Мне настолько больно, что я не могу дышать!       Я запираю дверь на ключ и строго смотрю на него, но боюсь высказывать недовольства. Подхожу ближе, кладя руки на его плечи, и держу зрительный контакт, будто пытаясь загипнотизировать.       – Я ведь здесь, Эд, – убедительно произношу я. Он не имеет права сомневаться во мне. – Тебе не нужны таблетки, тебе нужен я. Просто дай мне помочь.       Опасливо пытаюсь поцеловать его снова, неуверенно наклоняюсь к нему и на этот раз, он разрешает мне перейти черту. Это нельзя назвать поцелуем, я просто трепетно касаюсь его губ, Эд не отвечает взаимностью, замерев в моих руках. Оставляю последний чувственный поцелуй на его окаменевших губах и отстраняюсь, заглядывая в глаза, полные сожаления.       – Я не хочу вынуждать тебя, – шепчет он, отводя взгляд. – Я же просил не делать этого, пока сам не захочешь.       – Я хочу.       – Нет. Рядом с тобой столько эмоций вспыхивает, но я не могу так с братом... Теперь другие условия: когда будешь уверен в своих чувствах ко мне, я сдамся.       Эд отходит на шаг от меня и падает на кровать, закрывая глаза. Ему нужно поспать, я должен оставить его в покое на какое-то время, но от его слов внутри паршивое чувство – я хочу целовать его, успокаивающе и честно, но Эд сам признает, что так нельзя. На мой телефон приходит оповещение о новом сообщении, я быстро достаю его из кармана джинсов, проверяя входящее от Стаса:       «Арсений только что проснулся. С ним все хорошо, он свяжется с тобой позже»       Я облегченно вздыхаю и улыбаюсь, поднимая глаза к облупившемуся потолку. Удивительно, переживая за Эда, я совсем забыл про Арсения. Как только он впал в истерику, не было ни секунды, чтобы отвлечься на Арса, чтобы я вообще вспомнил о том, что он есть. Эта мысль пугает меня, но важнее то, что они оба сейчас в относительном порядке.       Эд засыпает довольно быстро, но я еще какое-то время продолжаю сидеть возле него на кровати, охраняя его сон. Кончики пальцев покалывает от желания прикоснуться к нему, провести ладонью по его щеке – я становлюсь таким сентиментальным рядом с ним. Борюсь с собой и, к счастью, у меня получается. Укрываю парня старым тонким одеялом, прежде чем выйти на улицу. В окнах номеров горит свет – все, кто ехал с нами, уже разошлись по комнатам, ждут сегодняшнего вечера или завтрашнего дня, чтобы отправиться на поиски отшельников. Возле столба с указателем «Мотель» курит Паша. У него виноватый вид, и мне в голову приходит гениальная идея – поговорить с ним. Мужчина замечает меня раньше, чем я успеваю подойти к нему, поэтому он сменяет виноватый взгляд на вопросительный и терпеливо ждет, пока я иду к нему.       – Сигарету? – предлагает он, доставая пачку из кармана бомбера.       – Нет, спасибо, – отмахиваюсь я, смерив его подозрительным взглядом. – Эд спит, – информирую я, получая одобрительный кивок головой. – Когда ее убили?       Паша ощетинивается, шумно выдыхая сигаретный дым. Он же не рассчитывал на то, что я не буду задавать вопросы?       – Давно, – односложно отвечает мужчина. Я не свожу с него выжидающего взгляда, ему приходится продолжить. – Она почувствовала, что Эдик смотрит на нее. Я думал, она в бреду, постоянно говорила, что сын наблюдает за ней, она чувствует, как он скучает. В общем, крыша у нее поехала и она собралась в антиутопию искать его.       – Эд наблюдал, – подтверждаю я.       – Знаю. Их семейка чувствует вершину или типа того. Малой меня дядей считает, а я просто с ними по соседству рос в утопии, с Арсом дружил, с Серегой. Эд сбежал сюда, а я остался, просто побоялся пойти с ним.       Хмурюсь, копаясь в воспоминаниях.       – Ты тот последний из компании Эда, кто не пересек границу? – скорее утверждаю я. – Он думал, ты уже мертв.       – И я был бы, – злится Паша, принимая защитную позу, скрестив руки под грудью и поднимая плечи. – Я знал, что Арсений не спасет нас всех. Вместо этого я вернулся домой, успокаивал его мать целый год, я был рядом с ней, заменял ей сына! Я пообещал ей вернуть его, но как только я отправился сюда за Эдом, она все взяла на себя. Меня здесь Дима вовремя нашел на границе, а мама прямо в руки смотрящим пришла. Когда историки сказали, что знают Эда, знают, где он, я хотел сбежать. Я не знал, как смотреть ему в глаза после всего... Сейчас-то малой вырос, я думал, он поймет, но какая нахрен разница сколько тебе лет, если родители умирают? Это в любом возрасте больно. Получается, у Эда вообще никого не осталось кроме Арсения. Сергей уже давно отказался от всего, что связано с их поколением.       Опускаю голову, рвано выдыхая.       – Арса еще спасти надо, – насмешливо, не веря в собственные слова, говорю я.       – Я слышал о вас. Спасем, не переживай. Границу стереть – плёвое дело, а вот научиться жить без баланса – тут придется попотеть.       Паша откидывает докуренную сигарету в сторону, и я понимаю, что наш разговор подходит к концу. В этом мужчине, оказывается, нет ничего подозрительного: он не говорит загадками, отвечает на все вопросы, искренне переживает за Эда и за прошлую жизнь. Кроме того он дружил с Арсением – это уже достаточно веская причина для меня доверять ему.       – И зачем ты сейчас ввязываешься в это? – задаю последний вопрос.       Паша уже отходит к своему номеру, оборачиваясь на меня.       – Я обещал вернуть малого домой, – честно отвечает он. – А тебе совет... – Паша тяжело сглатывает, не решаясь озвучить его.       – Ну?       – Будь с ними осторожней.       – С кем?       – С Эдом, да и с Арсением тоже, – усмехается он. – Соглядатаи... Тебе бы держаться от них подальше.       Я ничего не говорю в ответ, лишь кивком позволяю Паше вернуться в комнату. Он закладывает в меня сомнения, касательно этих братьев, но я не могу всерьез отнестись к его совету про Арсения. Попов на протяжении долгого времени доказывал мне, что я могу ему доверять, черт возьми, вся наша любовь построена на доверии. В мире нет такого человека, которому я верил бы больше, чем Арсу. Что касается Эда, то я ни в чем не уверен. Он, правда, нравится мне, и это чувство не дает мне считать его отрицательным персонажем. Я хочу держать его в безопасности. Ничто не причиняло мне боль так, как слезы Арсения, но сегодня я убедился, что есть еще один человек, чьи эмоции я не могу выносить. Я и подумать не мог, но слезы Эда – моя самая сильная боль и дело не только в том, что мы объединились.       Возвращаюсь в номер, медленно закрывая скрипучую дверь. Эд мирно сопит на кровати, на его лице засохли слезы, но он улыбается во сне. Может ему снится утопия? Я снимаю тонкую куртку и ложусь на край, не решаясь придвинуться к нему ближе. Просто смотрю на него и беззвучно дышу, мысленно разбираясь в своих чувствах. Его необходимо защищать. Эд выглядит как ребенок, который с удовольствием вляпается в какую-то передрягу, из которой не сможет выбраться самостоятельно. Его хочется охранять, не отпускать от себя, не позволять ему делать глупости. Пусть он просто всегда лежит вот так – спокойный, красивый, рядом со мной. Парень отворачивается, ложась набок, и вдруг немного поворачивает голову в мою сторону.       – Обнимешь? – умоляюще просит он.       Я не могу отказать.       Придвигаюсь к нему, обнимая со спины, и Эд снова засыпает. Думаю, я пролежу так до тех пор, пока он не проснется, не сомкну глаз, только бы с ним ничего не случилось.

***

      «Больше всего я хочу прийти к тебе и лечь рядом. И знать, что у нас есть завтра»       Отправляю Арсению цитату из его любимой книги Мацуо Монро и, улыбаясь, жду ответа. Меня не клонит в сон, переживания за Эда и Арса настолько сильные, что я даже не думаю о том, что мне лучше немного поспать и набраться сил. Храп Эда заставляет меня тихо усмехнуться, я смотрю на спящего парня, завидуя его спокойствию во сне. Он развалился на кровати, потеснив меня к самому краю.       «Можешь позвонить?»       Снова бросаю взгляд на лежащего рядом брюнета, прежде чем написать ответ.       «Нет, Эд спит. Не хочу будить его»       «Вы спите вместе?»       «Арс, я же не сплю»       Больше Арсений не пишет. Знаю, вся эта ситуация выводит его из душевного равновесия, мне самому тошно от того, что заставляю Арса проходить через это, но он должен помнить – это ради него. Уже даже ни ради того, чтобы Выграновский воссоединился с семьей – у него никого не осталось. Мое сердце отбивает бешеный ритм, я очень нервничаю от одной только мысли, что совсем скоро в нашу дверь постучит Дима или Паша или кто-то еще и скажет заветное «нам пора». Цокаю языком, закатывая глаза. Я не могу лежать здесь, зная, что Арсений изводит себя на другом конце антиутопии.       «Я ничего такого не делаю, Арс, нет причин переживать. Я только твой»       Ответ приходит моментально.       «Вряд ли Эда смущает то, что ты принадлежишь мне»       Я хмурюсь, откровенно обижаясь на его сообщение. Чувствую себя как тогда, когда впервые вернулся обратно в утопию – я чувствовал себя куклой, которой пользовался Арсений. Мне нравится принадлежать ему, мне тепло от этой мысли, но от Арсения это звучит как «ты моя вещица!»       Сырой запах уже выветрился из номера и из-за открытого настежь окна становится холодно. Не позволяю себе снова обнять Эда, чтобы согреться. Я слезаю со скрипучей пружинистой кровати, чтобы закрыть окно, но вместе с этим просыпается Эд, сонно бормоча что-то под нос. Он бормочет ругательства.       – Извини, – с искренним сожалением произношу я, возвращаясь на кровать. – Я замерз.       – А я тебе на что? Или попросил бы одеяло, – хрипло отвечает парень.       – Ты зажал его между ног, – усмехаюсь я и Эд, наконец, открывает глаза.       – Тогда ты извини.       Улыбаюсь ему, завоевывая его мягкую улыбку в ответ. Сползаю по кровати ниже, касаясь головой подушки. Эд сгибает ноги, обнажая острые колени, и неожиданно накрывает мою руку своей ладонью.       – Мне недостаточно того, что ты сказал обо мне, – на выдохе признается брюнет. – Твоя симпатия... – он косится на меня, ехидно улыбаясь. – Это же не только из-за тепла?       Прилетело, откуда не ждали.       Конечно же, я знал, что рано или поздно Эд захочет поговорить об этом, узнать больше о моих чувствах, но я не ожидал, что это произойдет так скоро. А может именно сейчас – лучшее время? Мама всегда учила говорить от сердца, если тебя застают врасплох. Я не был уверен, когда Илья предложил жить вместе. Чувства были: верность, тепло, счастливые улыбки, но также и мои сомнения. У меня был день на раздумья. Отец сходу сказал мне не отпираться, Илья хороший парень, нужно строить с ним будущее, но мама оказалась более проницательной. Она сказала, что если я хочу отказаться от совместного жития, то нужно признаться Илье, что у меня на душе, почему я сомневаюсь – из этого должна была получиться сладкая правда, тот отказ, на который невозможно обидеться. Я все равно согласился с Ильей, так и не решившись высказаться от сердца. Эду лгать не хочется.       – Я не знаю, почему у меня чувства к тебе, – признаюсь я, не осмеливаясь посмотреть на него. Просто позволяю ему держать меня за руку. – Ты красивый, это заметно, – я неловко посмеиваюсь. – Проще рассказать, почему я позволил себе испытать чувства к кому-то кроме Арсения.       – Говори, что думаешь, – поддерживает Эд. – Мне все интересно.       Тяжело вздыхаю, прикрывая глаза, и прислушиваюсь к собственному сердцу.       – Это антиутопия. Я становлюсь бессовестным засранцем, допускаю мысли об измене, откровенно говоря, хочу попробовать что-то новое, потому что с Арсением все стало однообразным. Не знаю, как я еще нахожу силы бороться с собой – антиутопия засасывает все глубже с каждым днем. Иногда кажется, что я вот-вот сорвусь, пошлю Арса и пойду напьюсь, трахнусь с кем-нибудь, например, с тобой, – выпаливаю я, непроизвольно сжав руку Эда. – А потом я просто смотрю на него... Смотрю и понимаю, что ради него справлюсь, буду держаться за ту малую часть утопии, что осталась во мне. Я ведь влюбился в Арса будучи утопистом.       – Сейчас ты другой, – скромно подмечает Эд.       – Поэтому ты мне и нравишься, – выдыхаю я. – Будь я прежним утопистом, то даже не посмотрел бы в твою сторону. Антиутопия поставила меня на кривую дорожку, ведущую к тебе.       Эд издает сдержанный смешок, и я тоже начинаю неловко посмеиваться над собственной речью. Я звучал слишком пафосно? По-крайней мере все было сказано от сердца, мне ни разу не пришлось соврать. Эд понимает, что мои чувства к нему – влияние антиутопии, от которой я не сбегу и это ему определенно нравится. Меня контролирует не только он, но и целый темный мир.       – Хочешь мою правду? – спрашивает парень, приподнимая брови.       – Раз уж мы начали...       Выграновский цокает языком, отводя взгляд. Внутри меня поселяется чувство полного удовлетворения от разговора с ним. Я широко улыбаюсь, ожидая его признания.       – Ты же в курсе, что я заинтересовался тобой после того, как прочитал дневник Арса. Мне было просто любопытно, кто ты такой. Я не знал, что вы будете в том баре тогда, не планировал встречу с вами, но потом увидел Арсения в толпе и тебя рядом. Я сразу понял, что это ты, – Эд замолкает, давая себе несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Он так дышит, будто правда дается ему тяжело. – Что я, что Арс – много в жизни перепробовали, но он захотел тебя, и сначала я думал, что хочу тебя потому, что ты с ним. Мне всегда хотелось иметь то, что было у брата. Так вот когда мы встретились, я посмотрел на тебя... Я даже представить не мог, что ты такой... Охеренный ты короче, – смущенно смеется парень, отпуская мою руку. – Гей из меня так себе, но тебя хочется.       – И где тут правда? – фыркаю я.       Эд долго смотрит в глаза, не позволяя и мне отвести взгляд.       – Я хотел бы в тебя влюбиться, – шепчет он, замечая мою реакцию – я непроизвольно отодвигаюсь от него. – Но пока не могу, не получается.       – Отлично. – киваю ему.       Вздрагиваю от неожиданного стука и бросаюсь к двери, открывая Паше. У того все еще виноватый взгляд, когда он смотрит через мое плечо на Эда. Я не успеваю испытать страх или волнение, Паша начинает резко.       – Найдены трое утопистов в баре неподалеку, – предупреждает он.       Оборачиваюсь на Эда, тот встает с кровати и невозмутимо подходит к нам.       – Утописты в баре? – не веря, бросает Выграновский, смерив дядю презрительным взглядом.       – Они прячутся на виду, – поясняет старший. – Антон, если есть что-то кроме этой милой розовой футболки, переоденься, пожалуйста. В баре дресс код.       – Я его приодену, – Эд влезает вперед меня, закрывая дверь перед его носом.       Парень поворачивается ко мне с улыбкой на лице. Он в приятном предвкушении, а я в пугающем волнении.       – Не бойся, я с тобой, – уверенно произносит брюнет, хлопая меня по плечу.       Почему-то от этих слов я чувствую приближение начала конца.