Сжигая утопию

      От сигаретного дыма слезятся глаза, в воздухе витает запах секса и алкоголя, громкая музыка отдается басами в грудной клетке. Я вдыхаю горький туман, пока Дима, спрятавшись за Пашу, забрасывает в рот таблетку и морщится, смотря на разврат, что происходит вокруг. Я улыбаюсь, глядя на него, потому что мне не нужны лекарства, чтобы пережить это время здесь. Я привык к антиутопии. Эд осматривается по сторонам и хмурится.       – Как мы их найдем? – он перекрикивает музыку, обращаясь к Паше.       Мужчина собирает нас четверых в круг, чтобы никто не подслушал.       – Они теплые. Давайте разделимся.       – Мне подходить к каждому и щупать? – недовольно произносит Выграновский.       Я одергиваю его за руку, заставляя посмотреть на меня.       – Ищи взглядом, – советую я. – Мы же друг друга нашли.       Эд поджимает губы и кивает, соглашаясь со мной. Вот почему на поиски отправились именно мы – четыре адаптировавшихся утописта, которые не привлекают внимания. Мы можем чувствовать других утопистов, как Дима почувствовал Пашу, как я почувствовал Эда.       – Ты же говорил, что их нашли? – вдруг вспоминаю я, хмуро смотря на Пашу.       – Оксана с Егором уже здесь, – предупреждает он. – Они уверены, что здесь как минимум трое, но подойти к ним боятся. Давайте разделимся? – во второй раз предлагает мужчина, умоляюще смотря на нас с Эдом.       Дима даже не участвует в этих разговорах, он на все согласен и ничего не боится. Тяжело вдыхаю сигаретный дым, окутавший помещение, и первым отхожу от компании, отправляясь на поиски. Перестав думать о параллельном мире, из которого сам пришел, я совершенно забыл, чем отличаются утописты от местных жителей. Арсений спокойно выводил меня в люди, когда на моем лице красовалась счастливая улыбка, которую я с трудом подавлял, и никто не обращал на меня внимания – я был своим среди чужих. Чувствую горячее прикосновение на своем плече и оборачиваюсь, смотря в глаза растерянного Паши.       – Эдик пил таблетки сегодня? – громко спрашивает он, приподнимаясь на носочки, чтобы дотянуться до моего уха.       – Нет.       – Значит, он в нормальном состоянии?       Свысока смотрю на мужчину, смеряя его удивленным взглядом.       – Он несколько часов назад узнал, что его мать убили – он, блядь, не в нормальном состоянии! – грубо отвечаю я. – Но он все сделает как надо! Я ему верю.       – Зря, – коротко улыбается Паша. – Ладно, иди к бару, я к приватным комнатам.       Киваю ему головой, направляясь к барной стойке. Заказываю себе виски, получая его через пару минут от сердитого бармена, и слежу за присутствующими. Они все одинаковые: распущенные, пьяные, сексуальные, настоящие. Не хочу даже думать о намеках Паши. Эду можно доверять, и я верю не только потому, что вижу, как он хочет спасти Арсения, а потому, что он сделает это для меня. Он меня хочет, я ему нужен, он остался здесь для меня.       ♫ The Goo Goo Dolls – Iris       Из-за неонового освещения все сливается в одно сине-розовое пятно, я щурюсь, пытаясь всмотреться кому-то в глаза, но никто не ловит мой взгляд. Люди просто танцуют под медленную музыку, но не так, как на школьных дискотеках. Медленный танец в антиутопии – это возможность прижаться к кому-то сильнее, развязно изучить чей-то рот своим языком, залезть кому-то под юбку или в брюки. Я расслабленно наблюдаю за развратом, попивая свой виски до тех пор, пока не встречаюсь взглядом с Эдом.       Эффект первого раза.       Я его не чувствую, а просто буквально вижу исходящий от него свет. Эд целуется с какой-то девушкой, не сводя с меня глаз. Издевается, демонстрируя самодовольную ухмылку во время поцелуя. Первые секунды смотрю на них равнодушно, затем выпиваю залпом остатки виски и понимаю, что меня постепенно накрывает ревность. Я знаю, Эд действует по плану, не привлекает к себе внимания, просто подцепил девушку и охмурил ее своей потрясающей улыбкой и взглядом глубоких голубых глаз. Он привлекает только мое внимание и делает это специально.       Арсений, ты мне нужен.       Сжимаю челюсть, бросая на парня недовольный взгляд, и отворачиваюсь к бару, наваливаясь на стойку. Заставляю себя вспомнить образ Арса – мой единственный, ради него я здесь. Всплывают сентиментальные воспоминания, как мы с ним вместе готовили, измазывая друг друга джемом, как играли с ним в карты на желания и как я постоянно выполнял их, потому что не умею играть. Вспоминаю каждый раз, когда он говорил, что любит меня, что я люблю его. Перед глазами пустой стакан, который я не вижу – перед глазами Эд, целующийся не со мной. Любовь не спасает.       – Еще? – спрашивает бармен, ставя передо мной бутылку.       – Да, давай.       Протягиваю ему пустой олд-фэшн, чтобы он налил новой порции спокойствия. Бармен тянется ко мне рукой, держащей бутылку, и случайно касается моей руки, вызывая знакомые ощущения – меня обожгло. Поднимаю на него изумленный взгляд, резко хватая за руку. Виски продолжает литься в мой стакан.       – Как зовут? – спрашиваю я.       Парень вырывается из моей хватки, еще немного и алкоголь перелился бы за края. Он пытается нахмурить брови, но выглядит неестественно – вынужденно.       – Зачем тебе? – шипит он.       Смотрю в карие глаза напротив и усмехаюсь. Буквально ложусь грудью на деревянную стойку и хватаю его за черную рубашку, подтягивая к себе.       – Я пришел за тобой, – вполголоса произношу я, замечая удивление в его глазах. – Кто-то может тебя подменить?       Парень шокировано смотрит на меня, но кивает головой, не скрывая любопытства – он хочет узнать больше. Мне приходится смягчить взгляд и улыбнуться ему.       – Утопист? – он только шевелит губами.       – Он самый, – подтверждаю я. – Отойдем?       Бармен смотрит в глаза так, будто давно ждал меня. Он случайно демонстрирует искреннюю утопическую улыбку, и я резко хватаю его за красный галстук, притягивая к себе.       – Контролируй мимику! – сквозь стиснутые зубы делаю замечание.       В его взгляде читается неподдельный испуг – парень умеет проявлять различные эмоции, значит адаптировался. Спустя столько времени я, наконец, обнаруживаю над левым нагрудным карманом бейдж с именем Алекс.       – От тебя холодом веет, – шепчет он. – Ты другой.       Я подтягиваю его еще ближе, кивая головой на Эда, затем в толпе нахожу Пашу, разговаривающего с каким-то подростком, и указываю рукой на него.       – Те двое тоже из утопии, – слишком тихо произношу я, буквально касаясь губами его уха. Парень уже лежит грудью на барной стойке, но не вырывается. – Если не доверяешь мне, подойди к тому русому худощавому. Мы здесь ради вас, нам нужны все утописты.       Алекс задерживает взгляд на Паше, и уголки его губ дергаются – в нем он видит свет, чувствует родную утопию. Он слегка отстраняется от меня, один раз кивает, и я отпускаю его галстук, который он тут же снимает с себя, следом развязывает черный фартук, бросая форму на пол.       – Я думал нас всего пятеро, – будто самому себе говорит он.       Благо, только мне удается расслышать, что он сказал, потому что... концентрация. Соглядатай.       – Пятеро? – переспрашиваю я, вспоминая, что в баре обнаружены лишь трое. – Думаю, вас гораздо больше. Иди к тому мужику, зовут Паша.       Алекс больше не задает вопросов, не продолжает диалог, сразу же выбегает из-за стойки, покидая рабочее место. Я усмехаюсь его доверчивости – наивный утопист. Оборачиваюсь назад, сталкиваясь взглядом с Выграновским, он выглядит выпившим. Когда успел... Брюнет кивает головой в сторону туалетов, и я киваю в ответ, направляясь туда. Прихожу в общую уборную первым, успеваю только тяжело вздохнуть, как появляется Эд, хлопая массивной дверью. Я смотрю в голубые пьяные глаза и фыркаю.       – Когда ты так надрался? – усмехаюсь я.       – Мне много не нужно – я редко пью, – Эд пожимает плечами, улыбаясь в ответ. – Ну почему я не дал тебе поцеловать меня нормально? – посмеивается он, задирая голову. – Я упустил шанс, да?       Понимаю, что в нем говорит алкоголь, поэтому вести с ним серьезный диалог нет смысла. Но я ведь сам согласился уединиться, придется разговаривать.       – Ты хороший брат, – уверенно отвечаю я. – Молодец, что не дал мне сделать это.       Я должен сказать ему, что он не упустил свой шанс, что я все еще хочу поцеловать его и обязательно сделаю это, но во мне язвит ревность, картина, где Эд целуется с незнакомой девушкой, глядя мне в глаза.       – Ты больше не хочешь? – расстроено спрашивает парень.       – Эд, мы не имеем права обсуждать это здесь! – я срываюсь, проходя к двери. – Мы уже стартанули, назад нельзя. Я нашел утописта, Паша, кажется, тоже, Дима вообще пропал в этих поисках, а что делаешь ты? – развожу руки в стороны, с яростью смотря на него. Чертова ревность. – Суешь свой язык в рот первой встречной и напиваешься, а мы, блядь, только пришли!       Пытаюсь восстановить дыхание после внезапных криков, а Выграновский хитро ухмыляется, скрещивая татуированные руки под грудью. Я только что заметил, что он где-то скинул свою кожаную куртку, оставшись в одной белой майке, обтягивающей тело.       – Та девчонка из утопии, – вдруг хрипит брюнет, не отводя от меня довольного взгляда. – У меня свои способы убеждения, Антон. Засунуть свой язык в чужой рот – один из них. А ты даже пытаться не стал, сразу спихнул пацана Паше, чтобы самому не возиться – очень умно.       – Ты подслушивал? – хмурюсь я.       – А что мне еще делать? Я всегда тебя слышу, даже когда не хочу этого. Ты всегда в моей голове.       Эд проходит мимо меня, специально толкая плечом, и выходит из уборной. Я бросаюсь к грязной раковине, включая холодную воду, чтобы умыть лицо.       Арсений, ты мне нужен.       Смотрю на себя в потрескавшееся зеркало и замечаю в глазах слезы, хотя я даже не чувствовал, что хочу плакать. Копаюсь в самой глубине своей души и понимаю, что Арсения во мне становится все меньше. Я боюсь отпускать его из сердца, но отпускаю... Все, за что мне остается держаться – только его имя и размытый в памяти образ.       Когда время отсутствует, сложно понять, сколько минут или часов прошло с какого-то момента, сколько суток или лет длится твое счастье или депрессия. Иногда я специально считаю секунды, сбиваюсь и считаю заново, чтобы примерно понимать... В грязном вонючем туалете я стою уже минут десять, боясь выйти и найти остальных. Я действительно не хочу возиться с утопистами, не хочу брать на себя ответственность. Уже взял однажды – несу ответственность за Арсения и за оба мира, и все это я собственноручно почти уничтожил. Из мыслей меня вырывает телефонный звонок, в спешке трясущимися пальцами пытаюсь достать его из внутреннего кармана рваной джинсовки, роняю телефон на пол, поднимаю, проверяя на целостность, и переворачиваю экраном к себе. Сердце один раз больно ударяется о грудную клетку, а затем по телу разливается теплое приятное ощущение легкости, потому что я вижу имя звонящего.       – Как дела? – сразу спрашиваю я, обходясь без приветствий.       – Один вопрос, – грубо начинает Стас, выдерживая недолгую паузу. – Ты оставил меня с Арсом, чтобы не пришлось убивать меня на границе?       А я-то думал, смотрящий звонит с хорошими новостями, что Арсений чувствует себя прекрасно, они пьют виски и смотрят глупые фильмы, Арсений смеется и дышит. Я теряюсь с ответом ровно на пять секунд, жду еще четыре, чтобы сделать вдох.       – Да.       Слышу его горькую усмешку.       – Ты же понимаешь, что я буду там?       – А Арсений?       – Все с ним нормально! – прикрикивает Стас. – Не считая того, что мне пришлось пытать моего лучшего друга, чтобы он рассказал мне хоть что-то о вашем бредовом плане! Согласен, этим вы спасете Арсения, все станет таким же, как двести лет назад...       – Но свое предназначение ты исполнишь, – заключаю я, нервно закусываю губу.       Стас молчит, я уверен, он боится, но согласно кивает головой. Он – смотрящий и в его обязанности входит не только охранять соглядатая, но и поддерживать баланс.       – Арсений дома и он прекрасно себя чувствует, а я отправляюсь на границу, и если вы придете, я сделаю то, что от меня требуется, – на последнем слове его голос начинает дрожать. – Пересечение границы незаконно, Антон, извини.       Задаюсь вопросом, почему Стас ранее ничего не предпринял? Он присутствовал с самого начала, как только появился Эд, он слышал все незамысловатые намеки на то, что граница будет уничтожена, и я вспоминаю – все это время Стас был настолько пьян, что вряд ли мог вникнуть в происходящее.       Я хотел держать его в безопасности для Арсения.       – До встречи, Стас, – на прощание произношу я.       Он бросает трубку, а я чувствую, как в горле начинает саднить. Не успеваю выпустить наружу ни капли слез, в уборную заходит Дима, вопросительно смотря на меня. Он привычно поправляет съехавшие очки и мягко улыбается.       – Я вижу, что тебе тяжело. Ты просто держись за утопию, она поможет, – гипнотизирующим тоном говорит историк. – Мы нашли всех, нас ждут снаружи.       Наконец, облегченно вздыхаю и покорно иду за Димой, желая поскорее покинуть это место. Бары, клубы, торговые центры, полуразваленные кинотеатры – там самый большой сгусток темной энергии. Поэтому я предпочитаю сидеть дома с Арсением, но все равно жажду влиться в атмосферу антиутопии. Мне плохо в таких местах от того, что я не впускаю в себя этот мир, мне тяжело дышать, потому что борюсь. Все для Арса...       На улице у самого входа стоит толпа незнакомых мне людей, узнаю лишь пятерых, один из которых новенький Алекс. Они все ярко улыбаются, привлекают внимание, не контролируют эмоции. Я быстро направляюсь к ним с целью отчитать их за неумение скрывать в себе утопию, но Дима останавливает меня.       – Ты посмотри на них, – распевает мужчина, глядя на толпу с восхищением. – Я так хочу жить в мире, где такие улыбки считаются нормой.       В груди настырно ноет, чувство ответственности так или иначе просачивается сквозь безразличие, я смотрю на этих людей, и мне хочется заплакать от ностальгии – я ведь так скучаю по утопии. В темноте хорошо: свобода слова, свобода мыслей, отключение эмоций – отличный выход, так проще. А в воображении четко вырисовываются картины, как мы с Арсением были бы счастливы под солнцем.       – Куда их? – хрипло спрашиваю я.       – В мотель, – отвечает Дима, одергивая меня за руку. – Там мальчишка, Леша... или Алекс, говорит, что его сильная утопическая сторона – сострадание. Представляешь, он плачет дома после работы, потому что каждый день сочувствует местным. Говорит, они жалкие, у него за них сердце болит. Разве не прелесть?       – Ага, милота, – бросаю я.       Дима пристально смотрит на меня, изучает мое состояние, делает какие-то выводы, прежде чем многозначительно вздохнуть.       – Тебе стоит отключить любовь к Арсению, – советует он, используя тот же тон, вызывающий спокойствие и доверие. – Не навсегда, конечно же. У вашей любви прекрасная история, которую нельзя вычеркивать, но сейчас это мешает тебе. Отключи его хотя бы на время, пока мы не доберемся до границы.       Отрицательно мотаю головой, от услышанного дергаюсь на месте, а потом все-таки подхожу к утопистам, награждая их презрительным взглядом.       – Хорош палиться, идиоты, – мне приходиться зашипеть на них и увидеть в ответ удивленные лица. – Вам что, блядь, уже солнце показали?       – Эй-эй, остынь, – вступается вдруг отрезвевший Эд. – Дай им немного воли, они с рождения здесь тухнут.       Я приподнимаю брови, озадаченно смотря на парня. Как он может говорить такое, если сам добровольно пришел в антиутопию? Окунаюсь в голубые глаза напротив, находя в них что-то родное, что-то от Арсения, но я так злюсь на Эда, что все эти сантименты отходят на второй план. Замечаю в его руке бутылку пива и нагло отбираю ее. Делаю глубокий вдох, наивно веря в то, что это поможет успокоиться.       – Ладно, ребята, давайте по машинам, – как можно тише говорю я, чтобы мой голос звучал дружелюбнее. – Половина к очкарику, половина к дрыщу, – указываю пальцем на Диму и Пашу, мысленно усмехаясь от недовольных взглядов.       – Мы не поместимся, – взволнованно отвечает Алекс.       Оксана успокаивающе берет его за руку, будто они дружат много лет – в ее глазах столько беспокойства и заботы.       – Там две шестиместные тачки за баром, поместитесь все, – утверждает Эд.       Паша хлопает в ладоши, как знак, что нужно собираться. Одиннадцать человек – утописты, пьющие в баре, отправляются за здание, а Выграновский провожает их улыбкой, прежде чем поворачивается ко мне, берет за руку и с надеждой смотрит на меня.       – Поехали? – тихо спрашивает он.       – Эй, ты! – звонко произношу я. На нас оборачиваются все. – Да-да, ты, – тычу на Алекса. – Поедешь с Эдиком.       Выграновский морщится от того, как я назвал его.       – Антон, что ты делаешь? – шипит брюнет, сжимая мой локоть.       Алекс сразу соглашается, без лишних вопросов подходит к нам. Выжидаю секунды три и ухожу за остальными, чтобы сесть в машину к одному из «наших». Я веду себя как ревнивая девчонка? Что ж, пусть так, но мне не хочется быть с Эдом наедине в ближайший час? Два? Ночь? Сколько мы добирались до этого бара, если в мотель мы приехали к утру того дня?       Ловлю носом каплю дождя и поднимаю глаза к темно-серому небу – снова «рассвет». Сосредотачиваясь на деталях этого мира, я, кажется, начинаю сходить с ума. Лучше бы я продолжал сосредотачиваться только на Арсении. Но от него так больно... И от Эда тоже больно! Паша советовал держаться от них подальше и меня посещают мысли, что как только мы пересечем границу, я оставлю этих братьев и заживу той жизнью, от которой сбежал. Конечно, я этого не сделаю, это лишь мысли.       В машине Димы мне тесно из-за большого мужчины, который сидит рядом со мной и не скрывает раздражающей приторной улыбки. Я лишь сжимаю в руках горлышко пивной бутылки, но ничего не говорю, не прошу этого толстяка подвинуться. Ливень за окном не позволяет отвлечься от происходящего, я много думаю, в основном о чем-то негативном, угнетающем, даже плачевном. Внутри меня что-то трескается, наверное, это мое сердце, которое бесконечно болит; наверное, это мои ребра, моя грудная клетка, потому что я ломаю себя изнутри.       – Высади меня, подышать надо, – тихо прошу я, встречаясь взглядом с Димой, который обеспокоенно смотрит на меня в зеркало заднего вида.       – Уверен, что надышишься в антиутопии? – с усмешкой спрашивает он.       – Бля, высади, а! – я начинаю злиться, и Дима послушно тормозит возле какого-то старого полуразваленного моста.       Выхожу из машины, обхожу ее и наклоняюсь к Диме, который тут же опускает стекло. Капли дождя назойливо проникают под одежду, охлаждая кожу, и мне нравится это ощущение, будто я, наконец, гасну.       – Антон, все хорошо? – он, правда, переживает.       – До мотеля же недалеко? – вместо ответа задаю вопрос. – Если потеряюсь, позвоню Эду. Мне надо подумать над тем, что ты сказал.       Уголки его губ дергаются, едва заметная улыбка заставляет меня почувствовать себя слабаком – я всерьез собираюсь прислушаться к Диме, почти признаю его правоту.       – Я не хотел давить на тебя, – с сожалением произносит историк, а я не хочу задерживаться, чтобы продолжить разговор. Я уже промок до нитки. – Но ты прав, тебе нужно подумать. Мы все на связи, если что.       – Спасибо, – выдыхаю я, отходя от машины.       ♫ Макс Корж – Пьяный дождь       Мне приглянулся этот мост. Выглядит опасно, но это и привлекает. Я делаю шаг на тонкую деревянную поверхность и держусь руками за цепи с обеих сторон – мне нужна настоящая страховка, но чувства бессмертия вполне достаточно – я смело продолжаю идти над обрывом. Останавливаюсь через семь шагов, двигаться дальше страшно – не хватает досок под ногами. Смотрю вниз на быстрое течение грязной реки, шум воды оглушает, но дышится, наконец, легко, благодаря влажности.       А мне бы хотелось перестать дышать. И тогда точно легко станет.       Делаю глоток пива, которое выдохлось уже давно, морщусь, вытираю губы рукавом джинсовки Эда. Она пахнет им. Пахнет сладко, в ней так тепло, уютно. Я чувствую себя дома. Внезапно наворачиваются слезы от осознания, что Арсений не греет, он обжигал меня раньше, но эти ощущения были с непривычки – меня, утописта, касался соглядатай. Это была страсть, и она мешала мне разобраться в чувствах. Когда мною была выбрана антиутопия, когда он передал мне власть, когда я всё оставил позади, только тогда я понял, что по-настоящему люблю Арсения, потому что страсть прошла, и не осталось ничего кроме любви. Страсть – это не чувство.       Эда хочется до жалобного скулежа. Он младше, немного глупее, он безбашенный, полон жизни. Эд красивый, горячий, льнущий. Кто вообще сможет сопротивляться ему? Даже девушка из утопии в первую же минуту позволила Эду залезть ей под юбку.       Я устал плакать. В моей голове нет ничего кроме этих братьев–соглядатаев. Я устал выбирать между ними, они не сделали ничего для того, чтобы пробудить во мне эту зависимость от них. Арс – любовь всей моей жизни, но, кажется, Дима тогда ошибся. Это не утопия... Я, правда, влюбляюсь в Эда и не могу противостоять этому. Возможно, в него влюбляется запертый во мне утопист, но тогда почему сейчас плачу настоящий я?       Закрываю глаза. Отпускаю жизнь.       – Антон, – доносится приятный хриплый голос.       Я делаю глубокий вдох и выпускаю наружу несколько капель слез.       – Арс, прости меня, – шепчу я в никуда.       Постепенно становится легче. Последние слезы все еще стекают по щекам, но я уже не плачу, лишь заворожено смотрю на темную реку.       – Я заебался тебя искать! – недовольно произносит Эд.       Поворачиваюсь к нему и улыбаюсь, пожимая плечами.       – Я предупредил очкарика, что позвоню, если потеряюсь.       Эд медленно приближается ко мне, подходит почти вплотную, бросает взгляд вниз, затем проникает взглядом в меня. Всматривается, отмечает что-то для себя, наклоняет голову и облизывает пухлые губы.       – Потерял что-то? – спрашивает парень, выгибая бровь.       – Арсения, – безразлично отвечаю я.       В глазах Эда мелькнул секундный шок, затем я увидел облегчение – я больше не принадлежу его брату.       – Остальные эмоции при тебе?       – Все осталось, как было. Я просто отключил его, чтобы стало легче.       Выграновский опускает грустный взгляд, дышит тяжело, будто ему жаль, будто он испытывает вину за то, что Арса больше нет во мне. Ведь это значит, что я могу целовать его без угрызения совести, все на его условиях: я могу быть с Эдом с эмоциями, по-настоящему, по собственному желанию. Но он не просит об этом сейчас.       – Поехали в мотель, – умоляющим тоном произносит парень, хватая меня за руку.       – Где Алекс?       – С остальными давно. Антон, ты хоть знаешь, сколько времени простоял здесь?       Я перестал считать. Теперь эти минуты, часы и сутки не имеют смысла. Жизнь – это время, и я свое отпустил.       – Ты не упустил шанс, – признаюсь я, поглаживая руку Эда большим пальцем, – если хочешь меня поцеловать, можешь сделать это.       Брюнет смущенно улыбается, его щеки заливаются румянцем. К нему нельзя быть равнодушным. Эд – солнце.       – Давай не здесь? – отмахивается он. – Или ты предпочитаешь романтику под ливнем?       – Только не это, – посмеиваюсь я.       На самом деле хочется этой сцены поцелуя под проливным холодным дождем, Эд будет касаться меня своими горячими губами, я слегка пьян и безумно возбужден, в этот момент хочется любить только его – идеальный сценарий. Но я покорно иду за Эдом к машине, потому что действительно становится холодно. Выграновский включает печку в салоне, чтобы согреть меня, продолжает довольно смотреть и улыбаться.       – Знаешь, я поцелую тебя, когда буду уверен, что Арсения в твоем сознании нет.       Я закатываю глаза, обдавая горячим дыханием свои руки.       – Долго будешь менять условия нашего поцелуя? – ухмыляюсь я.       – Может я просто оттягиваю момент? Может, я волнуюсь?       Без сомнений резко поддаюсь к нему, вовлекая в горький поцелуй. Эд лишь раз пытается отстраниться, но я располагаю ладонь на его затылке, не давая ему разорвать этот контакт, поэтому парень сдается, тянется рукой к моему паху, накрывая ладонью мой член сквозь тесные джинсы. Я слегка приподнимаю бедра, давая ему понять, что мне хочется, Эд окончательно слетает с катушек, перебираясь с места водителя на меня. Машина вполне просторная, стекла тонированные – я могу делать с ним все, что захочу. А я очень хочу. Горячий язык Эда изучает мой рот, а я придерживаю его за бедра, толкаясь вперед – он глухо стонет, оглаживая теплыми руками мою шею.       – Антон, я кончу, если ты еще раз так прижмешь меня к себе, – насмешливо предупреждает парень, самостоятельно ёрзая на мне. – Я готовился к этому, если что.       Шокировано смотрю в затуманенные синие глаза.       – Готовился? – переспрашиваю я.       Эд горячо дышит мне в губы, продолжая вжиматься в меня пахом.       – Я никогда ни с кем... То есть, я трахал, но меня никогда. И мне пришлось самому...       Он словно в трансе: глаза закрыты, отчаянно прижимается ко мне, от горячего шепота по телу рассыпаются мурашки. Я понимаю, о чем он говорит – он подготавливал себя для меня. Непроизвольно, поддаваясь возбуждению, стягиваю джинсы Эда с его бедер, оголяя лишь верх и окидывая взглядом его член. Мне становится жарко от него. Он берет два моих пальца в рот, обильно смачивая их слюной, а я почти теряю голову от такого зрелища. Выглядит горячее, чем когда он дрочил на меня.       – Растянешь? – спрашивает Эд, наклоняясь к моим губам.       – Ты можешь быть топом, – предлагаю я.       Мне не хочется делать ему больно, но хочется стать его первым.       – Я уже был. С тобой хочу по-другому.       Звук дождя, бьющего по крыше машины – идеальная мелодия. Эд направляет мои пальцы ниже, под себя, я втягиваю воздух сквозь зубы, проникая в него. Он хмурится от дискомфорта, но насаживается, от ощущения его узости внизу живота завязывается узел – уже представляю, как я вхожу в него.       – С первого взгляда тебя хотел, – стыдясь собственных слов, признаюсь я, растягивая парня. – Даже когда с Арсом трахался, тебя представлял.       Стараюсь не думать о том, что за меня сейчас говорит антиутопия. В здравом уме я бы никогда не произнес это, но сейчас мои слова возбуждают не только меня, Эд буквально плавится от моих прикосновений. Я развожу пальцы, проникая глубже, и рычу от нетерпения. Прерываю контакт, накидываясь на его губы, параллельно приспускаю с себя штаны. Выграновский направляет мой член в себя, медленно опускается вниз и сжимает челюсть. Я вижу, что ему больно – это его первый раз, но он все равно отдается мне, краснеет, прижимается мокрым лбом к моему и через боль позволяет мне войти глубже. Меня накрывает эйфория. Тесные стенки обволакивают меня, я не могу застонать в голос, потому что задыхаюсь от удовольствия. И Эд не стонет, он неторопливо двигается, чувственно выдыхая в мои губы. Все это не наигранно, нет громких стонов, резких движений, пошлых фраз – в антиутопии у меня никогда такого не было – мы занимаемся любовью. С Арсением была страсть, потом привычка. В нашем сексе не было понятия «любовь», мы просто трахались, пока силы не кончились. В целом, сейчас мне плевать, что было с Арсом. Эд отдался мне, заставляя меня чувствовать себя особенным. Я его первый и хочу им оставаться.       – Можешь ускориться, если хочешь, – шепчет брюнет.       Эд понимает, что двигается слишком медленно, потому что ему больно, но он не думает о себе, он думает о моем удовольствии. Я обнимаю его крепче, насаживая на себя чуть резче.       – Мне и так хорошо, – выдыхаю я. – Двигайся, как удобно.       В машине ограниченно воображение, в какой позе я бы трахнул Эда, поэтому позволяю ему руководить процессом. Он все равно ускоряется, понимая, что мне так приятнее, и я едва сдерживаю стоны, вцепляясь пальцами в его мокрую спину. Целую его шею, отогревая свои ледяные губы, провожу языком по ушной раковине, обхватываю его за талию, насаживая особенно глубоко – он, наконец, стонет в голос, и я готов кончить только от этого звука. В салоне становится слишком жарко, Эд стаскивает с меня джинсовку, оглаживая мое тело под футболкой, двигается быстрее, жестче, сладко, тихо стонет. Он постепенно передает инициативу мне, и я хватаю его за бедра, управляя его телом: вхожу часто, глубоко, забываю о его дискомфорте, потому что мне слишком хорошо сейчас.       – Антон, пожалуйста... – Эд жарко шепчет в мои губы, хватает меня за руку, направляя ее к собственному члену.       Не переставая двигаться в нем, я начинаю жестко дрочить ему, ловлю его вздохи, его жар, его утопию. Теперь его тихие чувственные стоны напоминают порнофильм – он звучит идеально, не притворяется, я могу чувствовать его отдачу. Вдыхаю его запах, последний раз входя в него, и Эд кончает в мою руку и на мой живот, а я – в него. Трудно отдышаться, мы сталкиваемся лбами, переваривая случившееся. Я приподнимаю парня, из него капает, он садится на мои колени, поглаживая мое лицо пальцами.       – Можно признаться, что я люблю тебя? – горько тихо усмехается Эд.       Стыдится своих чувств.       – Нет, не сейчас, – с одышкой отвечаю я.       Втягиваю его в нежный, настоящий поцелуй, впитываю его энергию в себя, отдаю ему свою. Хочу сказать «я тебя тоже», но не могу. Я отключил Арсения, но принадлежать другому пока не готов.       Несуществующее время покажет: кто мой и чей – я.