Сжигая утопию

      Бесшумно рыдаю по пути в мотель, расположившись на заднем сиденье в самом конце минивэна. Здесь все молчат. Я чувствую вину каждого утописта одновременно с их общим облегчением. Меня поглощает ярость, мне необходимо что-то разбить, снова убить кого-нибудь, я хочу сорваться, но выпустить из себя пар получается только слезами. Столько гнева, ненависти, разочарований – я так устал.       А в сумме внутри, кажется, пустота.       – Я мог стать следующим соглядатаем, если бы Арс отказался.       Помню, каким тоном Эд сказал это. Он показался мне расстроенным, немного разозленным. А ведь говорил, что ему не нужна власть.       – Я последний из Выграновских.       Как можно было не придать этим словам значения?       Арсений никогда не был желанным в их семье, очевидно, что отец Эда хотел передать свое место родному сыну. Конечно же, он обучал его едва ли не с рождения. Утописты тоже готовы идти по головам ради собственной выгоды, даже предать семью.       –... никогда не любил, вообще не знаю, что это такое.       Разумеется, Эд не знал о любви, поэтому сейчас для него этого слишком много. То, что он испытывает ко мне – новое чувство. Утопист, не познавший любви за двадцать пять лет – таких в природе не существует. Но существовало целое поколение соглядатаев, способных блокировать эмоции, отключать чувства. Эда и этому научили, наверняка, еще до того, как умер отец Арсения. Выграновский много лгал за свою жизнь, убедив всех близких, что умеет проявлять различные эмоции – притворство, обман, личная выгода – Эд никогда не был обычным.       Лучшая способность соглядатаев – внушать доверие. Они могут убедить тебя глотать каждое их слово, заставляют верить, что их намерения благие. Эд убедил всех нас, что уничтожение границы спасет Арсения, но Дима говорил, что он умрет в любом случае. Правильнее будет поверить историку, знающему все законы миров?       – Я плохой, Антон.       Эд ведь серьезно предупреждал меня, со мной он всегда был искренним. Наверное...       Я верил Эду, когда он казался хорошим и наотрез отказывался принимать очевидные факты того, что ему не нужно спасение брата. Ему нужна его жизнь, которую он всегда хотел.       Выграновский пропустил мимо десяток смотрящих, вынудив меня убить именно Стаса – самого близкого друга Арсения, который был готов помешать Эду. Почему Стас верил, что без границы Арс выживет? Еще одна потрясающая способность соглядатая – менять твое мнение, влезать в голову и выстраивать там собственные планы, в которые ты начинаешь верить.       – Когда Эд нашел нас, рядом с ним я почувствовал себя дома... его не хочется отпускать от себя...       Он одурачил всех историков, обещая им целый мир, засвеченный солнцем. Дима не верил в спасение Арса, потому ему это не интересно. Очевидно, не Арсений стал причиной того, почему утописты решились на убийство смотрящих. Спасением брата Эд подкупил только меня.       Мне не за что винить его. Я восхищаюсь Эдом, потому что ему удалось сбить меня с толку, он смог стать частью меня, позволил мне стать его единственным, к кому он испытал что-то новое. В этом я уверен. И я вообще ни о чем не жалею.       Я люблю его, и это не причиняет мне боль. Мне причиняет боль собственная глупость!       – Я хотел бы в тебя влюбиться...       Эд никогда не лгал о том, что испытывает, я бы это почувствовал. Кроме любви ко мне в нем не было ничего настоящего.       А ведь все могло быть иначе. Люблю мысленно рассуждать о том, что если бы... Я продолжал жить в утопии? Не встретил Арсения? Эда? Так было бы лучше? Я бы не познал чувство, когда от боли и страха трескается грудная клетка, когда забываешь, как дышать от переполняющих тебя эмоций. Не узнал бы, что значит любить его так сильно, что готов рискнуть всем и даже им. Рисковал ли я Арсением ради прихоти Эда? Или наоборот?       Голова раскалывается. Смотрю в окно, замечая знакомое, пропитанное антиутопией одноэтажное здание, в котором поселился мощный сгусток утопической энергетики – солнечные люди, способные убивать.       Как только Дима останавливает машину, я проталкиваюсь к выходу из минивэна первым, чтобы успеть попасть в номер прежде, чем там появится Эд. Мне нужно включить телефон. Мне нужно сделать то, о чем попросил Стас перед нелепой смертью. Направляясь в маленькую прогнившую комнату, я спиной ощущаю, как утописты позади меня улыбаются.       Животные.       Лживые подонки.       По крайней мере, я никогда не врал о том, кто я есть. Арсений уже называл меня ангелом с наклонностями садиста, и я не обижался на правду.       Почти разряженный телефон отказывается включаться с первого раза. Мои пальцы дрожат, мобильный выскальзывает из вспотевшей ладони. Я чувствую приближающийся жар – Эд подходит к номеру.       И телефон включается вовремя. За секунду прилетают десятки оповещений: тридцать два пропущенных от Арсения и одно голосовое сообщение от Стаса. Убавляю звук и подношу телефон к уху. От знакомого голоса внутри становится тесно, чувствую себя паршиво.       – Мелкий слишком умен и эгоистичен, чтобы не попытаться занять место брата, которое принадлежало ему с рождения. Он выжрал из тебя энергию Арса и отдал тебе свою негативную, которую копил в себе всю жизнь, он не подарил тебе чувство бессмертия, а просто лишил тебя страха… и Арсений все это чувствует. Он знает про вас, но это убивает его немного медленнее, чем твое присутствие. Я буду на границе и мне плевать, если придется тебя убить. Я всего лишь защищаю друга. Если ты не настолько придурок, каким я тебя считаю, ты не позволишь Эду стереть границу. Арс будет жить, но он не будет спасен. Думаешь, ему нужна такая жизнь после всего, что ты сделал? Ответь сам на этот вопрос. Включи голову и подумай, кто такой Эд и что ему нужно.       Эд был рожден соглядатаем, а двоюродный брат так нагло согласился продолжить дело давно умершего отца.       Тяжело вздыхаю, пропуская боль через грудную клетку, сажусь на скрипучую кровать, запуская пальцы в волосы.       Арсений умный. Перестав меня чувствовать, он сразу понял, что происходит между мной и его братом. А когда я его не отключал, Арс наверняка чувствовал, как мои губы касаются губ Эда.       Арсений никогда не был дураком. Но он готов быть дураком для меня.       Эд громко хлопает дверью, закрывая ее на ключ изнутри. Я не поднимаю голову, стараюсь не слышать его шагов, дыхание, его бешено колотящееся сердце. Но невольно слышу и ощущаю тепло, заполняющее комнату. Эд ложится сзади меня, теперь я вижу лишь его ступни, но даже это слишком... Я бы хотел не видеть его какое-то время, хотя бы до тех пор, пока небо снова не изменит оттенки.       – Спасибо, – раздается за спиной, по которой тут же рассыпаются мурашки.       Кажется, на мгновение у меня пропал голос. Я считаю до одиннадцати, прежде чем с трудом выдавливаю:       – Я этого не хотел,– получается слишком тихо, почти несвязно.       Эд касается своей ногой моего бедра, заставляя меня непроизвольно вздрогнуть.       – Ты вернул Арсения? – он задает главный вопрос.       ... на который я должен соврать.       – Нет, рано еще.       Брюнет продолжает водить ногой по моему бедру, призывая меня обернуться, просто поговорить с ним. Молча, все еще не смотря на него, я ложусь рядом, устремляя взгляд в потолок.       Покончить со всем сейчас? Сказать Эду, что я знаю?       А что я знаю?       – Стас сказал, что я хочу стать соглядатаем, занять место Арса, – горько усмехается парень. – Он так уверено заявил об этом, будто я сам сознался.       Сердце стучит громко, но медленно. Я задерживаю дыхание, осторожно, не глядя, беру его за руку и слегка сжимаю, пропуская через свою ладонь его тепло. Такие прикосновения вызывают доверие. Эд должен сознаться мне, потому что я не смогу произнести свои догадки слух.       Слишком больно ошибаться в людях.       – Это правда? – тихо спрашиваю я.       Эд тоже перестает дышать. Что он чувствует, зная, что я сомневаюсь в нем?       – Я хочу занять его место рядом с тобой, – он начинает откровенничать, сбивает с толку, – но ты четко дал понять, что этого не будет. Ты вернешься к нему. Хотя твой поступок говорит об обратном.       – Я не хотел убивать Стаса, – рычу я, резко поднимаясь с кровати.       Паника одолевает мгновенно. Мечусь по комнате из стороны в сторону, хватаясь за голову – у меня истерика. На чем еще можно поймать Эда? Проверить его в действии, когда снова отправимся на границу? Арса, правда, это спасет?       В моей голове никогда не было столько вопросов.       Я беру рюкзак Выграновского, не обращая внимания на его резкое возмущение, вытряхиваю все содержимое на кровать, проверяю на заряд каждый ствол, находя лишь один. Эд отползает на другую сторону кровати, смотря на меня широко распахнутыми голубыми и, черт возьми, с недавних пор любимыми глазами, а я наставляю дуло на него, не находя сил, чтобы взять себя в руки и успокоиться.       – Ты чего... – начинает он, но голос пропадает.       Тяжело дышу, сплевывая горькую слюну на пол, моя рука трясется – я действительно хочу в него выстрелить.       – Поднимайся, – на мгновение отвожу ствол в сторону, указывая им на дверь, и обратно на парня. – Я больше не могу ждать, поехали на границу.       Эд знает, как себя вести, поэтому в очередной раз демонстрирует нахальную ухмылку.       – Не терпится вернуть Арсения, да? – он бьет больнее.       – Арс не причем. Мне нужны ответы, – сквозь стиснутые зубы проговариваю я. – Мне нужно знать...       – Что?       – Что ты тот, за кого себя выдаешь! – срываюсь, делая шаг ближе.       Холодная сталь в сантиметре от лба Выграновского, но я мысленно признаю, что не смогу нажать на курок. Я больше не вынесу смерти. Только не от моих рук.       И Эд знает, что я не причиню ему боль. Единственная боль, которую я могу принести – моральная, но даже в этом я не уверен, когда вижу Эда таким растерянным, хоть он и пытается казаться смелым.       – Я ни кем не прикидываюсь, Антон, – шепчет парень. – Я тот, кем был шесть месяцев назад, когда встретил тебя, я тот же, кто сейчас пытается спасти брата и тот, кто тебя…       Не позволяю ему договорить, приставляя ствол ко лбу в упор, и настойчиво накрываю его губы своими.       Эд считал время рядом со мной.       Полгода бок о бок, а я до сих пор не даю ему признаться мне в своих чувствах, затыкая его поцелуями.       Выграновский кладет ладонь на мою руку, держащую пистолет, медленно опуская ее, затем забирает оружие, откладывая его на подушку. Я позволяю ему сделать это. Все, что угодно, только бы он не говорил о любви, которую я чувствую от него. Он сам не осознает, какой вред ему наносит эта любовь.       – Все ради тебя, – не подумав, произношу я, наконец, принимая эту правду.       Стыдно, противно от самого себя, чертовски больно, но так сладко – все ради Эда. Действительно так. И я не представляю, как смотреть Арсению в глаза. Больная любовь вернулась, заполонила меня резко, как прежде. Я снова дышу им, чувствую, что он меня чувствует, но все равно уступаю Эду, потому что с ним по-другому. Больше реальности, минимум страданий. Но не думаю, что я смогу отказаться от дискомфорта, который Арс создает в моей жизни. Потому что Арсений и есть моя жизнь. Он – все, что с ней связано.       Поцелуи с Эдом никогда не были такими нежными. Он никогда не ощущался таким невинным. Стены рушатся, чувство вины ничто по сравнению с тем, что мне дает этот лживый утопист – теперь без него не хочется...       – Не знаю, что ты, блядь, со мной сделал, но я без тебя больше не хочу.       Слова Эда отдаются эхом в моей голове. Его первое скомканное признание вызвало целую палитру эмоций, а после я решился произнести то, о чем пожалел, ведь именно мое «ты мне нравишься» стало нашим началом.       Эд не насильно тянет меня на себя, призывая устроиться сверху. Я не знаю, когда мне приестся ощущение его губ, его обжигающие прикосновения и осознание того, что я могу его читать. Пока он с каждый разом чувствуется только приятнее, сильнее. Только с ним меня переполняет власть, он дал мне это, он научил быть таким.       Одно я понял точно – Эду нет места в моей неправильной жизни. Как и мне нет места в жизни Арса, но я все равно планирую задержаться в ней.       Как только Эд дает слабину, расслабляясь подо мной, желая большего, я дотягиваюсь рукой до пистолета, отброшенного на подушку, и снова приставляю дуло к виску парня, отрываясь от его губ.       – Вставай, – шепчу я.       – Антон...       – Встал! – от моего рыка, Выграновского передергивает. – Ты же помнишь, где был дом Арсения?       Брюнет заторможено кивает, не сводя с меня испуганный взгляд. Лишь на секунду возникает мысль изменить решение, пустить все на самотек, позволить Эду довести план до конца. Я ведь, правда, ради него пошел на это. Вот только Арсений вернулся в меня с двойной силой, и теперь я готов все испортить, рискнуть им, чтобы спасти.       Хватаю Эда за капюшон черной кофты и вытягиваю его с кровати, отшвыривая к двери, все еще держу его на мушке, чтобы не дернулся.       – Давай до Алекса, Оксана, Егор – все поедут! И того жирного тоже заберем! Проверим, насколько граница ослабла.       – Антон, это сейчас не сработает. Нужно больше людей.       Парень пытается достучаться до меня. Он видит, что я действую наперекор себе, и это правда. Я не хочу вредить Эду, хочу лишь убедиться, что я ошибаюсь.       Что он все еще тот, кто меня...       – Пошел! – специально выкрикиваю, хотя сил на ругань нет.       Выграновский покорно выходит из номера, я успеваю взять со стола свой телефон и, пока следую за медленно ищущим парнем, пишу Арсению, что у меня есть причины, чтобы извиниться, и что я люблю его как я вчера. Как и завтра.       После этого телефон летит ко всем чертям в сторону мусорных баков.       Моя рука постепенно затекает из-за тяжести ствола, который я не опускаю и сжимаю сильнее с каждым шагом. В первую очередь мы идем к Оксане, минуя общий номер Паши и Димы – на этот раз можно обойтись без них. Эд неловко переминается с ноги на ногу, застывая у двери девушки, боится обернуться на меня, зная, что его умоляющий взгляд не поможет.       – И что собираешься делать? – спрашивает он, поднимая плечи. – Может, просто выстрелишь?       Это заставляет меня усмехнуться. Я подхожу вплотную, прижимаясь к нему со спины, и касаюсь губами горячего уха.       – Нет, рано еще.       Эд все понимает. Он кивает самому себе, из его груди вырывается разочарованный вздох.       – Ты его вернул, да?       – Стучи уже, – подталкиваю парня ближе к номеру.       Чувствую страх, исходящий от него, и это только раззадоривает. Интересно, как далеко я смогу зайти.       Эд неуверенно прикладывает напряженный кулак к деревянной двери и, шумно вздохнув, стучит дважды. Моя рука слегка подрагивает, дуло прижато к спине парня, а мой внутренний голос велит мне отпустить его. Пусть он забудет все, что я сказал и сделал, пусть ничего не получится, пусть Арс умрет или останется жив, но тогда уйти придется Эду.       Пусть вернется моя привычная утопия.       Психология никогда не интересовала меня, но сейчас я пытаюсь вспомнить курс, когда мы проходили типы личностей, заболевания, биполярность, многоликость.       Внутри себя я точно не один.       Дверь открывает Дима, приветствуя нас улыбкой, он не сразу замечает мою злость и, наверняка, испуганное выражение лица Эда.       – Тоже не спится? – спрашивает мужчина, распахивая дверь шире. – Проходите, почти все здесь.       Подталкиваю Эда внутрь комнаты, сразу насчитывая девять человек. Выграновский сутулится, пытаясь сделать лишний шаг вперед, чтобы отойти от меня, но я держу его за плечо свободной рукой.       – Дим... – шепчет Эд, качая головой.       – В чем дело? – подключается Оксана, вставая со старого пошарпанного кресла.       Каждый начинает понимать, что мы пришли без хороших новостей и все дело во мне. Взгляды прикованы ко мне, много вопросов, на которые буду отвечать я.       Арсений, ты мне нужен.       Убираю руку от парня, и он тут же бросается к Алексу, убегая в середину комнаты, прячась за его спиной. Теперь я направляю ствол вперед, водя им из стороны в сторону, целясь во всех и ни в кого одновременно.       – Я не буду ждать завтра, у меня его нет, – предупредительным тоном произношу я. – Или мы едем на границу сейчас и спасаем Арсения или вы все остаетесь гнить в антиутопии. Где дом Поповых? Где начинается граница?       Я обращаюсь скорее к Эду, но задумываться над вопросом начинают все.       – Еще не время, Антон, – оспаривает Дима, несмело приближаясь ко мне. – Ты просто выдохни, мы все на эмоциях. Ты ведь не убьешь десятки утопистов, да? Или брата Арсения? Он не простит...       – Он не простит, если я не спасу его! – срываюсь, дергая пистолетом, заставляя каждого из утопистов пригнуться. – А знаешь... Он и так не простит. Да, Эдик?       Выграновский прячет взгляд. Я тоже хочу его спрятать, чтобы ни один из этих лжеутопистов не видел моих слез, которые у меня никогда не получалось контролировать. Дима прав, мы все на эмоциях, и действуем также, только они боятся шевельнуться, а я решаюсь пойти другим путем – приставляю дуло к собственному виску и на полном серьезе едва не жму на курок. По комнате проносится массовый вздох и только одно связное:       – Антон, не надо! – Эд кричит и, наплевав на страх, подбегает ко мне.       Делаю шаг назад, выставляю руку перед собой, чтобы никто не приближался.       – Что? Без меня вы не попадете в утопию? Разве этот пиздабол не достаточно силен, Паш? Он сможет один провести вас через границу?       Русоволосый выглядывает из-за Оксаны, скромно пожимая плечами.       – Теоретически сможет, – кивает он, с опаской смотря на меня, – но это не значит, что ты должен...       – Убивать себя? – перебиваю я. – А мне идти некуда! В утопии за неверность убьют, а здесь я кому нужен?       Произнося слова вслух, становится действительно обидно. Действительно жаль. Ошибка на ошибке, ложь за ложью, и ведь трудно остановиться – я изменил утопии, изменил Илье, также изменил Арсению, а теперь бросаю Эда, чтобы мои измены прекратились на нем.       – Антон, пожалуйста, – скулит парень, впервые показывая искренние слезы, – мне нужен, – он говорит тихо, я практически читаю по губам. Ему стыдно за слабость. – Я знаю, где граница, и да, я соврал. Антон, я все расскажу, клянусь. Ты только... не надо...       Выграновский выглядит жалко, ему не идет такая искренность. Ему не идет такая любовь.       Убираю ствол от виска, поднимая его вверх и делая пробный «выстрел». Он все это время был на предохранителе.       – Пиздец, довел ребенка до слез, – фыркаю я. – На выход все! Где начало границы, маленький? – театрально милым голосом спрашиваю я, кладя руку на плечо Эда.       – Здесь, – хрипло отвечает он.       Лица утопистов вызывают восторг – они удивлены, в шоке, в недоумении. Нахмурившиеся утописты выглядят странно.       – То есть это мотель? – уточняю я.       – За ним, где парковка.       – Ты не просто так собрал нас здесь? – спрашивает Дима.       – Капитан Очевидность, блядь! – усмехаюсь я. – Пока я бы провожал вас в утопию, Эд был бы в мотеле, сославшись на что? На плохое самочувствие? А сам бы съебался на вершину, да? Впитал бы в себя преобразование одного целого мира. А потом, если бы не вышло, удобно бы перешел границу там, где нет ни смотрящих, ни той энергии, которая держит тебя здесь. Я только одного не понимаю, зачем было все это? Вот же граница, прямо за мотелем. Почему один не пересек её?       – Хватит его допрашивать, – вступается Оксана. – Кто-то против уйти домой сейчас? Если нет, то давайте поторопимся, пока этот мелкий никого не кинул, а этот дрыщ себе мозги не вышиб.       В изумлении приподнимаю брови, наблюдая за тем, как девушка накидывает на себя теплую синюю куртку и первая направляется к выходу. Такой дерзкой точно не место в утопии, не думаю, что она родилась не на той стороне. Молча, с опущенными головами утописты один за другим покидают номер, Паша, проходя мимо, толкает меня плечом, будто я что-то испортил, что могло бы отразиться на нем лично. Я остаюсь наедине с плачущим Эдом, который поглядывает на меня из-под мокрых ресниц.       – Испугался? – тихо спрашиваю, делая шаг ближе.       – Я сам чуть не умер, когда ты себе ствол приставил, – признается он, судорожно выдыхая. – На секунду просто представил, что ты выстрелишь. Мне больно.       Я знаю, что с ним происходит, но он – пока нет. Мне нужна его правда, а потом я расскажу ему свою.       – Пойдем.       – Антон, я уже не хочу тебе вредить.       – Но хотел? Все будет хорошо. Просто сделаем то, что ты планировал. Эти люди заслуживают нормальной жизни, так? Постарайся напоследок для других, а не для себя… хоть раз.       На улице начинается привычный холодный дождь, серое небо стало темнее, но в глазах утопистов все еще горит тот огонек надежды, что вот-вот, именно сейчас они увидят солнце.       Глупцы. Ночь никуда не уйдет, даже если два мира объединятся. Ночью так же будет темно.       Демонстративно снимаю пистолет с предохранителя и наставляю его на Диму, затем на Оксану, на Эда и улыбаюсь, мне нравится эта смесь страха и надежды. Выграновский идет впереди, я держу его на мушке. Он выводит нас на пустую парковку, указывая пальцем на дырявый сетчатый забор. Бросаю взгляд вдаль и в глазах начинает рябить – я вижу каплю утопии в том месте, но стена дождя перебивает солнце.       – Давайте по одному, только выстройтесь вдоль забора, дальше не идите, – командует Эд. – Сами выбирайте, кто первым пойдет. Мы с Антоном будем стоять на границе.       Алекс уверенно приближается к железной решетке, пролезая в огромную дыру, осторожно идет вдоль, вжимаясь спиной в забор. На удивление осмелевший Паша идет следом, а за ним по порядку мальчики-девочки, мы с Эдом последние. Сказать, что я волнуюсь – ничего не сказать. Пистолет выскальзывает из мокрой ладони, я направляю его на Эда, когда мы становимся лицом к лицу на самую границу утопии и антиутопии. Я чувствую жжение в правой части тела, потому что сейчас она находится на стороне, где светит солнце. На этот раз Эд не заставит меня передумать, он смотрит точно в глаза тем же влюбленным, одурманенным взглядом, я вижу вину, сожаление, раскаяние, но не придаю этому значения, потому что знаю правду, о которой Эд даже не подозревает.       Граница ощущается странно – легкое покалывание во всем теле, тяжесть, жар и холод, но не больно. Не до кипящих мозгов. Я смотрю на сомневающихся утопистов – они все боятся, неизвестно, попадут ли они в утопию, что испытают, как будут выживать. Направляю ствол на Оксану, качнув головой вправо.       – Иди первая, – грубо произношу я.       – Она же девчонка, – отвечает Дима. – Что, если граница ее убьет?       – Мы уже убили все, что можно и нельзя! Граница на вас не отразится, сейчас она в нас. Я чувствую, как она слабеет, я чувствую ее в своих яйцах! Давай, пошла! – кричу на девушку, угрожая пистолетом.       – Я пойду, – вступается Алекс. – Все равно хуже не будет.       Парень подходит к нам, протягивая руку к границе. Он ее не ощущает, не видит, но все равно его синие губы дрожат вовсе не от холодного дождя. Алекс делает глубокий вдох и прыгает вперед, исчезая для утопистов. На другой стороне он корчится от боли, хватается за голову, но это длится лишь несколько секунд. Я насчитал шестнадцать.       – Леха, ты как? – спрашивает Эд.       – Где он? – обеспокоенная Оксана бросается к нам, но я держу ее на расстоянии вытянутой руки. – Куда он делся?       – Все с ним нормально, – отвечаю я. – Хочешь быть следующей?       Оксана не ведет переговоров, смело переступая границу. Потребовалось две секунды, чтобы она отошла от головной боли и подбежала к Алексу, который уже пришел в себя. Мне противно смотреть на то, как они смотрят на светлое небо.       – Мы можем пройти все вместе, – предлагает Паша, уже готовясь перейти в утопию. – Все разом, мы ничего не почувствуем.       – Зато мы почувствуем, – огрызается Эд. – Мы пропускаем через себя все, что вы испытываете, пересекая границу. И знаешь, что? Больно, пиздец! Вы нас просто убьете!       – Проходите, – я даю согласие, окидывая взглядом оставшихся утопистов. – Уже плевать, проходите все.       Они дружно берутся за руки, а я отхожу от Эда, чтобы они проскочили между нами. Я уже не чувствую правой ноги, кажется, она сгорела под яркими лучами. Плечо ноет, голова раскалывается, но я знаю, для чего терплю все это. Даже полумертвым я обязан вернуться к Арсению, чтобы просто извиниться. Чтобы еще раз сказать, как сильно я его люблю.       – Я не смогу, – шепчет Эд. – Я не выдержу.       – Ты сильнее всех, – рычу я, направляя дуло на него. – Стой на месте.       Утописты переступают границу в момент, когда Эд прерывает контакт и делает шаг в сторону, подставляя нас под удар. Знакомая волна боли, яркие вспышки перед глазами, ощущение переломанных костей. Я знал, что не справлюсь в одиночку. Через боль, жар, затуманенный разум и страх я продолжаю считать до шестидесяти двух, прежде чем ко всем нам возвращается обычное состояние. Дождь больше не идет, но и солнце не светит. Я задираю голову, смотря на светлое серо-голубое небо, а затем ощущаю мороз, и на мое тело падают странные холодные хлопья, тающие на горячей коже.       – Это что, снег? – задаю глупый вопрос.       Я помню зимы в утопии: под ярким палящим солнцем он таял медленно, мы успевали лепить снеговиков, грызть сосульки, строить снежные замки, даже есть этот снег. Мы никогда не болели. Снег был теплым. Сейчас я жутко мерзну, потому что нашим согревающим снегом завладела антиутопия.       Отхожу назад, чтобы проверить, на какой я стороне. Утописты смотрят на меня, как бы далеко я не отошел, значит – видят. Значит, границы больше нет.       – Это и есть утопия? – усмехается Дима, осматривая серые поля.       – Нет, это не наш дом, – отвечает Паша. Кажется, он плачет. – Это не моя утопия! – он срывается, переходя на мою сторону. – Антиутопия выиграла, да?       Мужчина толкает меня, и я падаю на холодную землю. Я не сержусь. Он имеет право злиться, ведь мы испортили его мир.       – Не знаю, – честно отвечаю я. – Посмотри на небо, видишь проблески света? Это один мир. Он такой и есть: бледно-голубое небо, не греющее солнце, снег, ветер. А утром будет светло...       Что в понимании людей «обычный мир»? Они считали, что вечный свет и тепло, то есть утопия – и есть единственный нормальный мир. Но вот она реальность – ночь должна наступать везде, как и солнце имеет место быть.       – Сейчас сентябрь, – горько усмехается Паша. – Какой нахуй снег?       – В антиутопии время идет по-другому, – вмешивается Дима. – Это утопия, я чувствую. Нужно проверить город, организовать собрания на площадях, успокоить всех утопистов! Люди, наверное, с ума сходят!       В первую очередь я думаю об Илье. Что он испытает или уже испытал, выглянув утром в окно? Утопия перестала светить, приняла блеклые оттенки, начала замерзать и виной этому – я.       – Он прав, – киваю на Диму, поднимаясь на ноги. – Займитесь утопией, разбудите остальных, пусть уходят. Паш, проследи за всеми, пожалуйста, – умоляю я. – Берите машины и езжайте.       – А ты? – Паше не плевать на меня, он волнуется. – К Арсу? Если что, привет от меня передай.       Он тоже дрожит, как все мы. Ни в одном из миров еще не было так холодно до посиневших губ, до дрожащей челюсти, до онемевших ног. И антиутопия никогда не была так прекрасна с капелькой света утопии. Арсений бы оценил. Арсений бы вздохнул полной грудью.       – Домой попозже поеду, – усмехаюсь я, до конца не определившись, говорю ли я об утопии или о квартире Арса. – Сначала твоего племяшку найду.       – Ты и так знаешь, где он, – твердит Паша, сменяя яростный взгляд на понимающий. – Эд не плохой малый, просто хотел забрать свое. Уверен, он тоже не знал, какая из сторон будет преобладать. Ты только не убивай его.       Паша серьезно просит меня об этом, в глазах мольба, в голосе неуверенность. Он сам знает, что Эд натворил, с какой целью стер границу, сжег утопию, как и обещал. Если на стороне антиутопии температура воздуха понизилась настолько, что изо рта идет пар, на ресницах Паши я вижу иней, то не исключено, что к утру в утопии солнце уничтожит все, к чему люди стремились более двухсот лет.       – Я его люблю, – слишком тихо признаюсь я, подавляя напрашивающиеся слезы. – Не стану я его убивать, даже если из-за него Арс умрет. Не смогу…       – Педики несчастные, – ухмыляется мужчина, смахивая слезу с щеки. – Долго мы будем привыкать к новому миру.       – Двести лет назад людям тоже было не сладко, но посмотри, чего они добились. Мы тоже справимся.       Паша крепко обнимает меня, будто мы дружим много лет, даже Дима, к которому я не питаю теплых чувств, дарит мне объятия и от них, правда, становится легче. Оксана и Алекс не остаются в стороне. Я в жизни не обнимался так много с людьми, которых едва знаю, но за которых я был готов отдать жизнь. Свою и Арсения.