Аквариум

      У русалки нет ног, чтобы убежать; но у русалки есть хвост, чтобы уплыть. Однако когда ты заперта в тесном аквариуме размером с небольшую комнату, уплыть становится затруднительно — элементарно некуда держать курс. Да и не от кого сбегать, если честно. Побег подразумевает в себе необходимость укрыться от потенциального врага, который желает навредить. Маринетт же никто не обижал. Разве что… она тосковала по своей стае, гуще морской воды, свободе и простору. Но это было терпимо. Потому что русалка содрогалась при мысли, что сделали с её сородичами. Ей повезло больше, чем им.       Она должна быть благодарна судьбе. Сделав замысловатые махинации со своим хвостом и скрутив его таким фантастическим образом, каким ни одной рыбе не под силу, Маринетт отдала дань уважения морскому богу, воспеваемому в легендах морских народов.       Затем прикоснулась к холодной толщи стекла, прикрыла длинные, вьющиеся, словно плющ, ресницы и в сотый раз, наверное, прикинула, что она может. Может сломать эту чёртову прозрачную стенку своим мощным хвостом. Отплывет в дальний конец темницы, разгонится и хлестанёт со всей силой и затаившейся обидой на людской род — тотчас пойдут трещины. Ещё удар — и этой клетке точно конец.       Да. Красивая мечта. Но что потом? Грохот наверняка будет чудовищный — и люди ворвутся в комнату. А что она им сделает? Её стихия — вода, суша — это их территория. Шансов спастись ничтожно мало — особенно находясь в их жилище далеко от тихой глади океана, моря или хотя бы речушки, в которой гарантировано можно было бы пережить худшие времена. Она не знает этой местности: не знает, куда пойти в случае напасти.       А напасть, как назло, неминуемо надвигается. Адриану, её хозяину, отец недавно нашёл невесту. Хлоя Буржуа. У хвостатой плохое предчувствие на счёт этой девицы — а интуиция ее никогда не подводила.       Ха-ха! Такие смешные имена у этих людей. Да ещё и фамилии. У русалок нет фамилий; к чему они водному народу?       Взять в пример Маринетт. Это не её настоящее имя. Такую нелепую кличку — иначе это не назовёшь — дал ей выше упомянутый Адриан. Ах, Адриан! Человеческое дитя, у которого волосы цвета такого восхитительного, золотого и переливающегося на солнце, что девушка не могла им налюбоваться: у её племени не бывает таких локон, как у людей.       Только мрачные цвета. И мокрые, постоянно мокрые волосы. Густые, но легко спутывающиеся.       К слову, о её владельце… Имя-то он ей дал, но до сих пор с ней не заговорил. Ни разу. Хотя прошло полгода с тех пор, как Маринетт живёт здесь, в особняке Агрестов. Младший брат Адриана, Феликс, с голубыми-голубыми глазами, что так напоминают её собственные, часто приходит к ней, рассказывает истории из жизни: про школу, друзей, семью и… язык, на котором он говорит. Берёт в руки разные вещи и рассказывает, а то и показывает их назначение, как они устроены и работают.       Он взялся обучать русалку человеческой культуре, чтобы ей было легче приспособиться.       Благодаря милому малышу Маринетт получила основную информацию о её местонахождении: она в Европе, в стране, именуемой Францией, в столице этой самой страны — городе Париж. И это все за одно «занятие»!       А дальше — лучше. Феликс погружал Маринетт в детали человеческого быта ещё более подробно: он приносил различные предметы и бросал их девушке в аквариум. Это были мячики, теннисные ракетки, резиновые уточки и прочие игрушки. В один из дней (кажется, шёл второй месяц обучения), мальчик решил показать вещь, которая работает только при суше — фонарик и ручку с лазером. Он переключал их раз за разом, щёлкал кнопкой и объяснял Маринетт, что так работают многие вещи — стоит лишь нажать на кнопку.       В это самое время Адриан вошёл в комнату. После тренировки. Уставший, вспотевший — пот лил с него градом, лицо разрумянилось, а грудь вздымалась часто — и русалка невольно залюбовалась им, прильнула к стеклу щекой и замерла — маленькие пузырьки облепили пряди её волос и приятно щекотали лицо, а она не могла отвести от него взгляда, было в нем что-то, что очаровывало её, обольщало.       И тут он резко повернул голову в её сторону — и хотя посмотрел на брата, а не на нее; хвостатая от чего-то вздрогнула и отпрянула от стекла, словно кто-то щёлкнул её по лбу.       — Бросай страдать фигнёй. Это бесполезно. Она тебя не понимает.       Из сказанного хозяином Маринетт поняла лишь значение слова «она», поскольку в первую очередь Феликс распечатал ей изображение нагой женщины и мужчины: долго, нудно, упорно повторял, чем отличаются те от других, тыкая на их генеталии.       Мари запомнила навсегда: она — это представительница женского пола, а он — мужского.       Поскольку кроме неё прекрасных особей больше нет, она смело предположила, что речь зашла о ней. С ума сойти! Адриан никогда с ней не разговоривал, не смотрел в её направлении и, вообще, жил так, словно она здесь и не присутствовала. И он что-то сказал про неё! Любопытно, что же?       К тому же, Феликс тут же вспыхнул, словно спичка, укушенная языком пламени, и с импульсом возразил:       — Неправда! Откуда ты можешь знать, что она не понимает?       — Это же очевидно, глупый. Русалки не разговаривают, а лишь подают сигналы, как дельфины. Как ты можешь научить речи рыбу?       Слова Адриана так и курились дымком иронии, который тут же впитывал в себя младший брат, точно губка, и уже практически трясся от бешенства. О, дьявол побери! Да провались все в Преисподнюю! Серьёзно?! Пока он каждый день, приходя со школы, даже не сделав уроки спешит к Маринетт, этот засранец смеет насмехаться над его ученицей?       Нет! Решительно: НЕТ! Эго задето, и Феликс такого отношения, такого несусветного хамства не простит. В бессильной злобе он поджал губы, с холодным вниманием проследил, как Адриан стянул через голову майку и бросил на кровать, и пока старший Агрест не принялся снимать штаны (Феликс бы смутился смотреть на него в таком случае!), мальчик положил на стол лазерную ручку и фонарик, и со скоростью кометы бросился на брата с кулаками.       — Маринетт не рыба! — сквозь ручей слез, хлынувших из глаз, почти что задыхаясь, истерил Феликс. Принялся лупить Адриана и все не унимался: — И мне кажется, что она все понимает получше некоторых. И ей неприятно. Ты её обижаешь и должен извиниться!       Адриан совсем не обиделся; напротив, он от души рассмеялся, и смех его был добродушный, заливистый, непременно располагающий к себе, что подействовал на младшего как лекарство: его пыл поугас, он тотчас успокоился и отстранился, лишь искоса глядел из-под густых, нахмуренных бровей.       Хозяин комнаты повернул лицо к Маринетт — и она обомлела, и дыхание у неё затрепетало под водой, кузнечики теснили грудь и прыгали высоко, стрекотали — взгляды их на миг сошлись в поединке, переплелись, и она с восторгом поймала себя на том, что он на неё наконец-то посмотрел. Нет. Не просто на неё. Прямо в её глаза.       Он поднял руки вверх в сдающемся жесте и, все ещё улыбаясь, но усиленно сдерживая улыбку, промолвил:       — Ладно-ладно, прости меня, Маринетт-рыба.       — Да блин! По телеку показывали, что у русалок есть голосовые связки. Для чего-то же они им нужны!       — Лучше бы пошёл в волейбол поиграл, вон твоя подружка уже несколько дней зовет тебя.       Адриан закатил глаза, проигнорировал попытки Фела отстоять свою точку зрения и был таков.       — Какая из? Джулия? — тут же оживился мальчонка: очи его озарились каким-то особенным блеском, который мог быть вызван только одним обстоятельством — влюблённостью и сексуальной заинтересованностью.       — Ага.       — Что же ты сразу не сказал?!       С Феликсом что-то случилось, его словно подменили: он весь в волнении сжимал и разжимал кулачки, и эмоции на его лице сменяли одну за другой, и все его тело напоминало одну огромную молекулу робкого, застенчивого, мальчишеского возбуждения, которая непременно взорвалась бы, выпуская наружу всю свою нервно-приятную энергию, если бы к нему в этот момент прикоснулась девочка.       — Чтобы ты спросил, юный ловелас.       Феликс со своим непомерно раздутым чувством собственного достоинства мог бы оскорбиться, если бы время не поджимало; поэтому он просто бросил брату в след, выбегая из комнаты и предвкушая встречу с весёлой подружкой:       — Бе-бе-бе, я дураков не слушаю!       Дверь захлопнулась с таким шумом, что будь слух Маринетт ещё более чутким, её барабанные перепонки несомненно бы лопнули. Фонарик и ручка остались лежать на столе. Как бы сообщая, что урок окончен. Феликс не вернётся. Как ни странно, он предпочёл общение с двуногой сверстницей урокам с ней, хвостатой особью, у которой непонятно, есть ли вообще интеллект.       Повеяло тоской и унынием. Словно единственный приятель, единственный союзник предал, и Мари смотрела на эти предметы на столе, тянулась к ним глазами и руками, но не могла достать. Между ней и миром людей прозрачная стена. Аквариум, будь он живым, сейчас злорадно загоготал бы.       Адриан снял спортивки, прихватил полотенце и сменную одежду, отправился в душ: но Маринетт уже ничего не видела, кроме своей тюрьмы — прозрачной, создающей обманчивое ощущение свободы.       В тот день Феликс действительно убежал играть с некой Джулией в волейбол. Но это не было бедой, ведь диалог со старшим братом, похоже, сдвинул какие-то спусковые механизмы в мальчике — может быть, это была задетая гордость, обида за русалку или желание доказать обратное, неизвестно — он принялся за обучение Маринетт пуще прежнего. С какой-то новой силой, необъятным пылом.       Стоит заметить, что эти уроки оказались полезными для них обоих: Феликс брал из личной библиотеки книжки, читал их вслух для русалки, а она внимательно слушала. Благодаря этому он стал больше читать, его кругозор расширился, а мозг работал, не тупел. Ведь чтение развивает мысль. Не врут, когда говорят, что мы — то, что мы читаем.       К тому же, мальчик приобрёл полезный навык — он читал выразительно, невероятно вживаясь в роль. Перестал бояться читать вслух, перед классом, на публике.       Приносил планшет, ставил его на стул, который пододвигал к аквариуму и прислонял его экраном к стеклу плотно-плотно, чтобы было лучше видно Маринетт — и включал фильмы всех времен и народов: и исторические драмы, и автобиографические фильмы, и кино для подростков, и даже сериалы для взрослых, с сексом и матами! И видео лекции по биологии, литературе, обществознанию. По всему, чему только было можно.       С того дня Адриан ни разу не поднимал вопроса о бесполезности обучения русалки, ведь он не был слеп и видел, что это положительно влияет на братишку. Ну, хочет обучать зверушку, ради бога. Хорошо хоть не играет в компьютерные игры двадцать четыре часа в сутки.       Маринетт к тому времени тошнило. От всего этого однообразия и скуки. Да, в океане приходилось перемещаться осторожно, прятаться от акул, противостоять им, стараться не попасть в их поле зрения и избегать некоторых зон, в которых их водилось особенно много, но это была жизнь. Жизнь, напоенная приключениями, адреналином, выживанием, необходимостью постоянно ставить пред собою испытания. А это что? Какую цель поставишь, находясь в таком безнадёжном положении? Не помереть от скуки?       Или от голода! Может, ей забастовать? Люди издеваются над ней — они подают ей пищу, как настоящей рыбе: молодые парни в какой-то непонятной форме берут лестницу, залезают и приоткрывают аквариум с опаской, будто Мари может на них напасть (а они ей к чёртовой матери не сдались!) и из баночки высыпают ей сушёную рыбу, моллюсков, икру и иногда — за редким исключением — живую, все ещё барахтающуюся рыбку.       Конечно, не сказать, что её трапеза была более богатой и насыщенной, когда она плавала в океане, но, побери вас всех морской дьявол!.. Есть отличие в еде, которую ты добыла сама, и кормом, которым тебя с короткой руки накормил хозяин.       К тому же, в полнолуние, чтобы свет луны не пал на неё, все те же люди приходят к ней, все с той же металлической лестницей и накрывают её аквариум огромным, плотным, темно-синим — под стать цвету её волос — чехлом.       И лунный свет обходит русалку стороной — не ласкает очертания её тела, груди, хвоста. Все погружается во тьму.       И в эти моменты с душой Маринетт происходит что-то невообразимое: ночное светило точно зовёт её в свои объятия, и плавник русалки — самое его нервное окончание, какой-то импульс болит, ломит и чешется. Это так странно! И пугающие тоже. И интригующе. Обычно хвост — это самая менее восприимчивая к ощущениям часть тела.       Но каждое полнолуние… Та сущность её, что обычно скрыта глубоко внутри, кусалась, поднимала бунт и неумолимо рвалась наружу.       Благо, близится день рождение Маринетт, а людям об этом неизвестно. Есть вещи, которые нельзя доказать, оправдать, опровергнуть — они просто есть и все, и когда ты знаешь о них, ты оказываешься в числе победителей.       Во время дня рождения — вне зависимости от фазы луны — русалкам даруется возможность перевоплотиться в человека. К тому же, в собственный день рождения трансформация протекает безболезненно. Ах, как здорово, что двуногим об этом неизвестно!       Она знала французский язык. Уроки не прошли даром. Каждое занятие она пропустила через себя, свой мозг, свое сознание и, извиняюсь за пафос, даже душу.       Соответственно, понимала большую часть того, что Феликс объяснял ей; что обсуждал Адриан по телефону с неким Нино; о чем перешептывались те работники, что приносили ей пищу.       Но с тем, как устроен её язык, гортань и голосовые связки — говорить на их языке будет затруднительно.       Пора отбросить наивные иллюзии — ей не сбежать отсюда! Ей известно положение семьи Агрест в обществе — и они богаты, дьявольски богаты. У них камеры наблюдения по всему дому, охранники патрулируют территорию здания. Действительно, как тюрьма. Золотая клетка.       Роковой день настал. Декабрь. Маринетт родилась в декабре, на канун рождества. Город утопал в счастливой суете, гирляндах, вывесках о подарках для семьи, многочисленных скидках. У Адриана в комнате стояла большая, пышная, зелёная елка. Самая настоящая! Она уже медленно умирала — иглы усыпали пол. Тем не менее, она была очаровательна, как юная дева — её веточки украшены игрушками, непонятными шариками, на верху горит звезда.       Феликс к ней сегодня приходил, спешно поклонился, как джентльмен — на нем был одет красивый фрак с голубым галстуком, выгодно подчеркивающим холодок его очей — и с сожалением проговорил:       — Маринетт, прости! Урока не будет. Я хотел начать читать тебе «Портрет Дориана Грея», но… Сегодня мы празднуем Рождество, приедут гости, мне придётся играть роль сынка-паиньки. Не скучай!       Хаа? Не скучать? Легко сказать! Так же быстро, как пробормотал извинения, мальчик удалился, оставив русалку в полном одиночестве. Адриан сегодня не заходил. Младший Агрест говорил, кажется, о гостях? Наверняка на этом званном ужине будет присутствовать невеста Адриана!..       Мари тряхнула головой — волосы рассыпались по плечам. Точно змеи взвились под водой. Почему-то думать о молодом хозяине, об его невесте в тягость.       Ну, вот. Пробили куранты. Началось. Уста русалки изогнулись в блаженной улыбке. Она всплыла на поверхность воды, приоткрыла свою тюремную камеру, откинула голову, готовясь обуздать новые ощущения — чудеса перевоплощения в двуногую особь, которой она не была целый год.       Весь хвост — от начала до самого плавника пронзила острая боль. Каждая чешуйка словно зажила своей жизнью: зачесалась, зашипела и желала оторваться от корня и стать самостоятельным организмом. А потом — все. Все прошло — и Маринетт резко потянуло вниз, словно к её новым ногам привязали два булыжника. Она отчаянно забарахталась, зашевелила ногами и не чувствовала их — они будто онемели.       Русалка слишком долго прибывала в своей урожденной форме. Первая часть тела не принимает вторую. Отторгает буквально. Ноги истолкуются мозгом как чужеродный вредитель. Вот дерьмо!       Аквариум, в котором она прожила целый год, теперь топил её. Жаждал её смерти. Когда она уже почти сдалась — пальцы на её ногах запылали какой-то адской, горячей болью, будто она жарилась в котле лавы. Она чувствовала их, чувствовала свои ноги! Маринетт не сдастся аквариуму. Она сильнее своей тюрьмы. Ничто не сломит её. Девушка перестала паниковать, усиленно загребла вверх руками и ногами, и вот, когда вынырнула, широко раскрыла рот и вздохнула. Она дышит! Дышит воздухом. Прямо как это делают люди: вдох и выдох, и так по бесконечному кругу, до самой смерти. Наконец-то!       Распахнула глаза. По её лбу стекала струя воды. Маринетт выставила перед собой руки и изумилась: её тело покрылось крупными мурашами, кисти дрожали от холода. Русалки хорошо переносят низкие и высокие температуры, но люди — нет. Ей нужно выбираться, пока конечности не перестали двигаться.       Она потянулась вверх к открытому окошку, через которое ее погружали в аквариум в первый раз и, оперевшись о руки, поднялась на верхушку аквариума, отметив, что её ноги гораздо легче, чем хвост. Оказавшись с наружи и беспомощно воззрившись на комнату хозяина, оторопела: ей не спрыгнуть с такой высоты. Нужна лестница, которую обычно приносят те люди, что кормят её.       Вот же!.. И что ей теперь делать?       Так она просидела около пятнадцати минут, совершенно без сил и без мыслей. Какой-то зверь терзал её живот. Ах, да, этот зверь — голод. Она очень хотела есть, спать и ещё… тепла.       И чего ради эта борьба? Кому она бросала вызов? Хм… если она с разбегу спрыгнет с такой высоты в виде человека, то умрёт? Переломает себе все косточки? Было бы неплохо! Потому что её жизнь потеряла смысл в тот момент, когда она попалась в сети людей.       Она сдавленно, приглушенно, даже как-то скованно засмеялась, и раскаты этого смеха не принесли ни облегчения, ни мотивации жить дальше. Вообще ничего. Маринетт спрятала лицо в ладонях и почувствовала, как по её щекам, ладоням течёт что-то горячее. Слёзы… вот ещё чего не хватало!       Русалки не плачут. Но сейчас она не русалка, а всего лишь человек. Жалкие, плаксивые, малодушные люди! Девушка яростно растерла солёные слезы по лицу, ненавидя ноги, людей, свою постыдную уязвимость и слабость в этот момент. Должно быть, если бы сородичи увидели её сейчас, они бы презрительно отвернулись.       Дверь скрипнула. Приоткрылась. Полоска света проникла в комнату, растянулась по всему полу, до самой батареи, но тотчас исчезла, стоило Адриану войти внутрь. Он выглядел уставшим и потрепанным. В сторону Маринетт не глядел. Только прошёл до дивана и, по пути стянув галстук и пиджак, небрежно бросил их в сторону. Странно. Обычно хозяин бережлив и аккуратен со своими вещами.       Маринетт впилась зубами в верхнюю губу. Сжала ладонь в кулак. Она не думала об этом. Об Адриане. О его реакции на её ноги в ночь, когда луна только нарастает. Как непредусмотрительно с её стороны! Она должна была предвидеть, что он может поднять шумиху, рассказать отцу, а тот непременно вызовет этих… ученичьих… учёных. Словом, людей, которые будут проводить на ней опыты и ставить эксперименты! А стать лабораторной крысой ой как не хочется.       Хозяин растянулся на диване и закрыл глаза. Он… спит? Если так, то это отлично! У неё появился шанс — шанс найти способ выбраться отсюда любой ценой. В критических ситуациях кровь ударяет в наш мозг, адреналин охватывает все тело и, как правило, наш ум посещают самые незаурядные идеи.       Вот и Маринетт открыла у себя второе дыхание: с приливом новых сил и возможностей она осторожно, стараясь не создавать лишних звуков, перебралась к другому краю аквариума и посмотрела вниз — нет ли поблизости каких-нибудь подушек или матов от спортивного уголка, чтобы смягчить приземление. Ни черта. Аквариум высотой в пять-шесть метров. Она точно сломает свои новообретенные ноги, если решится спрыгнуть. Она посреди пустой комнаты. Делать нечего.       В смешанных чувствах девушка добралась до той половины, в которой находилось окошко, вход в тюрьму. Она задержит дыхание и порыщет в воде, может быть ей удастся найти что-нибудь. Если она выгребет песок и скучкует водоросли, то спрыгнет без риска раздробить себе что-нибудь. А хотя… к чему все усложнять, если можно разбежаться и допрыгнуть до дивана?       Мари устремила взгляд на диван. Расходимся. Не получится. Диван слишком далеко. Со слабым, истощенным, человеческим телом она не допрыгнет. Вариантов нет. В любом исходе её ждёт та же участь — расплющится. Чуть больнее, менее больнее, средне. Суть одна. И если ей придётся выбирать между одной болью и другой, то она предпочтет не выбирать вообще.       И… только что до неё дошло, что Адриана нет на диване. Пиджак и галстук по-прежнему валяются на полу. А Адриан — нет. О боги Олимпа! Она лихорадочно заморгала. Не помогло. Хозяин комнаты так и не появился.       Пока снизу не раздался знакомый, шокированный не менее, чем она, голос:       — Мать, роди меня обратно. Какого хрена?       Феликс рассказывал, что страусы прячут голову в песок, когда боятся. Неважно — вымысел это или правда. Сейчас больше всего на свете Маринетт хотела бы стать одним из этих страусов.       Она не видела Адриана — боялась взглянуть. Но терпение никогда не было её сильной чертой, и она поддалась искушению — своему любопытству. Она хорошо улавливает эмоции людей и смело может заключить, что наследник империи Агрест не живёт даже, а скорее волочит бессмысленное существование, иногда отбрасывая саркастические комментарии насчёт всего, что его окружает.       И тут… лицезреть его вытянутую физиономию. Как интересно!       Мари подползла ближе, глянула вниз — и у неё закружилась голова. Она чуть пошатнулась и прикоснулась к вискам. Какое же у людей хилое тело, если не восполнить основные потребности — еда, сон, тепло, нужда.       Хах. Как всегда. Парень скрывал свои эмоции: лишь брови, приподнятые выше, чем обычно, свидетельствовали о его участливости. К чему весь этот фарс с усиленным подавлением того, что естественно — эмоции? Они вдвоём. Никто посторонний не наблюдает. Скорее, впрочем, он делал это неосознанно, что-то вроде привычки.       Вдруг Адриан раскрыл руки, будто бы для объятий, и вполне серьёзно прохрипел:       — Прыгай — я поймаю.       В его тоне отчётливо угадывалась просьба довериться ему, не бояться, и одновременно какая-то грубая, непреклонная настойчивость. Маринетт передернуло. Она устала — она психанула.       К черту все! Хуже уже некуда. Кто не рискует, тот не пьёт шампанское.       Девушка на ватных ногах присела на корточки и, что было мочи оттолкнувшись о поверхность своей тюрьмы, прыгнула в объятия то ли смерти, то ли неизвестно кого, но точно не Адриана Агреста. Потому что человек, что после того, как поймал её и, удерживая своими сильными руками, сел на тот самый злосчастный диван, ласково гладил её по голой спине, выпирающем лопаткам, не мог быть тем самым хозяином, для которого она всегда являлась не менее, чем зверушкой. Домашним питомцем. Нет, не так… домашних питомцев любят и играют с ними. А она же выступала в роли живой декорации. Красивая, но бесполезная. Просто украшение, как картина, настенное оружие или декоративное растение.       Русалка сидела у него на коленях, дрожа от холода и обвив руками его шею, уткнувшись носом в его грудь, ощущая его сердцебиение так же отчётливо, как и свое собственное. Его рубашка промокла, впитав в себя влагу её тела, и очерчивала кубики пресса, стройную, гибкую фигуру.       От холода её соски затвердели и бусинками припали к его телу. И когда она чуть отстранилась, он резко выдохнул, и Маринетт изогнула изящную бровь, потому что она не поняла назначение это выдоха. Или не хотела понять…       А потом она медленно приоткрыла рот и поймала взгляд Адриана — странную мольбу выражали радужки её глаз — и пролепетала низким, осипшим, словно у простуженной, голосом:       — Ад-ри-ан. Есть хочу. Еду. Не для меня… вашу. Человеческую.       Ад-ри-ан. Язык трижды ударился о нёбо. Ад. Ри. Ан. Ха-ха! Как забавно! Первое слово, произнёсенное русалкой на бархатном французском — это имя молодого парня, который весь год не оказывал ей ни малейшего признака внимания.       Вот так просто, произнеся его имя по слогам, она выбила почву из-под ног. Хозяин молча выпустил Маринетт из кольца своих рук и вышел из комнаты. Хочется верить, что за едой. Дверь зачем-то оставил приоткрытой.       Мари удобно уселась на диване, поджала ноги под себя и уткнулась лбом в колени. Живот заурчал. Боже… ну и тела у людей невыносливые! Как они только с ними живут?       Девушка давно сбилась со счету времени. Но когда Адриан вернулся с целым подносом — из чистого серебра, к слову — многочисленных блюд, Маринетт уже практически засыпала. В комнате довольно тепло, поэтому она быстро согрелась. К тому же, Адриан поднял с пола вещи — галстук положил на диван, а пиджак набросил на худые плечи Маринетт. Она благодарно кивнула головой.       Теперь понятно, почему он не закрыл дверь до конца. Хм. Какая предусмотрительность. Ей этого как раз и не хватало.       Он поставил поднос на стол перед диваном и расположился в кресле сбоку, задумчивым, проницательным, немигающим взором вперившись в Маринетт.       Она же в свою очередь беззастенчиво взяла в руки длинную, сочную, измазанную в кетчупе, спагетти, повертела её в руках, рассмотрела и с хлюпом втянула ртом. Ммм. Прелесть. Немного кетчупа осталось на губах, и русалка, не без удовольствия заприметив красиво сложенные салфетки с краю, взяла одну и элегантно промокнула ею губы.       А затем взяла в руки вилку и как ни в чем не бывало продолжила трапезу. Так, словно для неё это была привычная обыденность, ежедневный ритуал, словно она каждый божий день проворачивала это — пользовалась столовыми приборами типа ложки, ножа и вилки, а не вгрызалась в добычу, как дикарка. Конечно, уроки этикета от Феликса не прошли даром, и она знала, как пользоваться вилкой. Хозяин удивлён, что она не стала расчесывать ею волосы, как Ариэль? Не. Это пройденный этап.       Мари заметила, как Адриан едва слышно охнул и побелел до оттенка почти такого же, как полотно художника, которое вскоре должно покрыться чудесным цветами, оттенками синего, жёлтого и голубого. Но до тех пор — томительная белизна.       — Ты говоришь.       И только сейчас Маринетт поняла, что она изначально неверно оценила степень ошарашенности Адриана по десяти бальной шкале. Он удивлён? Шокирован? Нет. Все мысли вылетели у него из головы. Он может лишь созерцать происходящие как сторонний наблюдатель.       Это ещё одна слабость людей: стоит им стать первооткрывателями какого-то необычного явления, столкнуться с проблемами или просто выйти из зоны комфорта — они цепенеют.       — Сейчас — нет. Я ем, — беспринципно заметила Маринетт, сделав освежающий глоток апельсинового сока. Да, Адриан. Она даже знает, как пить из стакана, подними уже челюсть.       — И говоришь.       — Если тебе от этого легче… — Русалка подарила ему кислую улыбку, точно терпеливая учительница навязчивому ученику. — Да. Я говорю. И хочу спать. Завтра. Я объясню тебе все завтра. Хорошо?       Русалке нравилось звучание её голоса — оно было тягучим, медленным, сладким, как мёд или растопленный тёмный шоколад. Как говорится, с перчинкой. И ещё больше ей нравилась реакция Адриана. Он смотрел на неё неотрывно, она буквально купалась в его внимании.       Да уж! Сейчас он компенсирует ей отсутствие всякой заинтересованности за целый год, ибо то, как он на неё смотрит — это вода, утекающая сквозь пальцы.       А Маринетт и не была против. Она слишком хотела насытиться и поспать, слишком.       — Спасибо за ужин.       Она зевнула. Будучи русалкой, она бы съела все до последней крошки, а здесь было, чем полакомиться. Крылышко и ножка курицы, два салатика, морепродукты (Маринетт едва сдержала рвотные позывы!), розовые макаруны и, кажется, яйцо. Но сейчас она сыта.       — Да на здоровье.       «Ты сама ходячий ужин», — мысленно прибавила девушка. Не до конца понимая, с чего вдруг такая мысль всплыла у неё в сознании, она пожала плечами и ответным взглядом посмотрела на парня.       Художник добавил красок на полотно — лицо Агреста прояснилось и он более не выглядел потрясенным. Напротив, он смотрел на Маринетт как-то миролюбиво и внимательно, словно отец, наблюдающий за тем, как бы дочь ничего не натворила, но не сующий нос в её дела до тех пор, пока она по уши не окажется в дерьме.       — Хорошо. Спи, — несколько запоздало ответил Агрест на её прошлую речь. — Я обо всем позабочусь. А ты уж потрудись мне все объяснить завтра.       Честно? Он позаботится обо всем, обо всем? Даже о работниках, которые обычно приходят накормить Маринетт? Она хотела задать множество вопросов, но ещё больше спать. Адриан подошёл к ней, легко взял её на руки, стянул пиджак и уложил в кровать — свою кровать — накрыв одеялом. А где же будет спать он? Что насчёт еды, она не испортится? Разве покрывало на диване не стоит высушить? И почему он, дьявол его побери, все это время был в мокрой рубашке? Так нравится дискомфорт?       О многом хотелось подумать. Но голова уже становилась тяжёлой от количества терроризирующих ее вопросов, а тело обмякло. Прежде чем провалиться в глубокий, безмятежный сон на суше, а не в воде, Мари потянула носом запах и подумала, что приятно. От Адриана пахнет приятно. И засыпать в постели человеческого парня — это что-то неописуемое.