Аквариум

      Этим же днем, утром. Маринетт проснулась в ужасной агонии: она резко распахнула глаза и, застав лицо молодого наследника империи Агрест вместо привычной картинки — воды и ненавистного стекла аквариума — отбросила одеяло в сторону.       Его лицо так близко она, кажется, не видела никогда. А! События ночи пронеслись перед глазами. Но она вспомнила все тогда, когда уже вскочила с постели, чудом подавив в горле крик и, широкими шагами отходя в сторону, врезалась лопатками во что-то холодное.       Резко обернулась. Так, что кончики длинных, волнистых, тяжёлых волос нещадно хлестанули по ляшкам. Её сердце билось так же отчаянно и бессмысленно, как пойманный в банку мотылёк.       Стекло. Жуткое, проклятущее стекло. От пола до потолка. Там, за окном жизнь в городе протекает размеренно и спокойно: едут машины, люди спешат к семейному очагу, на работу, в магазины, но русалка не видит этого всего. Она не смотрит сквозь стекло. Она смотрит прямо на стекло.       И видит в нем зло.       Аквариум — её самый страшный враг, даже если свершится девятое чудо света, и она каким-то образом сбежит отсюда, то этот страх — страх быть вновь взаперти — будет преследовать её до конца дней.       Всё ещё душимая дурными чувствами, Маринетт обнимает себя руками, проклиная свой тупой, необоснованный страх. Подумать только! Её испугало стекло. Она выживала в условиях и похлеще — океан не очень-то гостеприимен, а акулы и другие морские хищники явно не сжалятся над тобой за красивое личико.       Впрочем, это ложь. Дрожа и нервничая, девушка вперилась ногтями в кожу чуть выше локтей. Боль не отрезвляла, только раздражала ещё больше. Здесь что-то не чисто. Она вся горит, её тело пылает. На лбу выступила испарина.       Дело не только в стекле, аквариуме и Адриане, которого она увидела проснувшись. Она раскрыла глаза — и на неё сразу же обрушилась немыслимая усталость, ужас, шок. Её восприятие обострено до предела, все органы чувств реагируют на любой внешний фактор.       Несомненно, корень проблемы лежит в том, что она держала свою истинную сущность в заточении на протяжении года. На людской лад — это как если бы девушка любыми способами предотвращала менструацию, или оборотень обращение.       Паскудно сказывается на здоровье.       Поглощенная тщательным анализом своего самочувствия, она не сразу среагировала на шаги.       Русалка понимает, что Адриан встал с кровати следом за ней только тогда, когда его ладонь ложится на её плечо. Она вздрагивает от неожиданности и оттого, какой холодной оказалось его рука.       — Тш-ш. Это я, — приняв, очевидно, её дрожь за необъяснимый страх (и был не далёк от истины), Адриан аккуратно развернул девушку к себе лицом.       Маринетт не нашла в себе сил посмотреть на него. Потупила взгляд в пол. А потом… потом созналась, будто в преступлении, кивнув в сторону аквариума:       — Я боюсь его.       Адриан посмотрел в указанном направлении и нахмурился.       — Кого? Я никого не вижу.       — Ты просто не всматриваешься, — она горько усмехнулась, точно и не ожидая, что он её поймёт; и голос её был таким затравленным, словно у изгоя в школе. — Аквариум.       — Ах, это. — Парень на удивление взбодрился, погладил Мари по скуле, приподнял её лицо и вынудил посмотреть на себя — и, надо же! — улыбка его была такой понимающей, что можно подумать, будто он знает ход её мыслей наперёд. — Понял. Клетка. Я тоже не люблю свою комнату. И свой дом. И этот чёртов город, если честно.       Теперь Маринетт посмотрела на него немигающим, изучающим, тяжёлым взором — она испытывала его на прочность, но он оставался непоколебим, не поддавался её воздействию и был искренним. Он… понимает? Разве может он, человеческое дитя, понять её тоску по родному дому, боязнь аквариума, в котором она прожила целый год и её смертельной скуке?       Этот огромный особняк — хочет он того или нет, любит он его и признает или нет — это его родовое гнездо. Он здесь родился и вырос. Ему предоставляется возможность выбираться отсюда: на занятия в лицее, турнирам по фехтованию, фотосъёмку, либо встречу с друзьями. А она на чужой территории: на суше, где её возможности ограничены и она не может выбирать свою судьбу.       Она потеряла стаю, мать и единственную подругу, которые пали жертвами людских экспериментов. Саму её продали, как экспонат в музей или редкую зверушку в зоопарк. Куда ему до неё, до её утраты?       Молчание висело в воздухе, как желе — густое и тягучее. Адриан взял русалку под локоть и повёл за собой на диван. Усадил и, не напоровшись на возражения с её стороны, осмотрел её руки, не без удивления обнаружив немного крови, сочившуюся из локтей и уже запекшуюся под ногтями.       Хвала морскому дьяволу — он не стал задавать лишних вопрос или отпускать ироничных комментарием. Она не в настроении.       — Итак, вернёмся к нашей незавершенной беседе. Ты говоришь.       — Говорю, — Маринетт отвечала ровным, умеренным тоном, хотя это стоило ей некоторых усилий, ведь тело уже начали показывать иголочки неприязни. Излишняя впечатлительность Адриана ей сейчас не на руку. Ей нужен холодный рассудок. Как и Агресту. И вообще, им сейчас обоим необходимо сохранять ясность ума!       — Ваау! — И хоть чутье Маринетт в человеческой форме ослабло — она и без него видит, что делает Адриан. Какое… дурацкое позерство. — Что ж, в отличие от тебя я не отключился сразу же, как моя голова коснулась подушки, и долго думал.       — Что это? Я слышу в твоём голосе укор. Ты укоряешь меня за то, что я быстро заснула?       Голос Маринетт хрустел подлинным недоумением, точно снег под ногами; она уставилась на Адриана с вопросом; он смотрел через её плечо и, казалось, вспоминал что-то грустное. Его взгляд оказался настолько внимательным, что девушка не удержалась. Она резко обернулась, чтобы посмотреть, что же там такого интересного.       А-ах… Ясно. Рождество в Европе — это восхитительный праздник, в который дружная семья собирается вместе за одним столом, ужинает, обмениваются шутками и подарками. А ничто не сплочает людей сильнее, чем совместная трапеза. Это сложилось исторически. Те, кто разделяют с тобой пищу — союзники. Те, кто её отбирает, посягает или кого, собственно, едят — враги.       Семья Агрестов развалилась после смерти очаровательной Эмили, чей портрет в виде ёлочного украшения подвешен на верхнюю веточку, рядом со звездой.       Что ж, паренёк имеет право на ностальгию. Но Маринетт его решительно не жаль. Все страдают и живут с ранами на сердце — это естественно и нормально. Ненормально пялиться в одну точку и в упор не замечать ожидающего собеседника пред тобой.       — О, нет, — промолвил он, наконец, слабым, но тёплым голосом. — Я просто жалуюсь, что не выспался. Да и кто я такой, чтобы укорять за сон, в конце концов? Сон — это святое, и то, что ты так быстро заснула — это прекрасно.       — Тем не менее…       Русалка, напряжённая почти так же, как и в добрые времена плавания в океане на территории опасных хищников, смотрела на хозяина, ожидая резкого выпада. Он что-то недоговаривает. И это распаляет атмосферу между ними как горячие поцелуи или брошенные в лицо раскаленные угли.       — Мы о вас, русалках, оказывается, многое не знаем.       Под «мы» Адриан подразумевает всех ныне живущих людей! Нехорошо закидывать ногу на ногу и смотреть на Маринетт так, как будто она ему чем-то обязана. И не просто чем-то, а раскрыть все секреты своего происхождения, перевоплощения, рода. Словно за относительное спасение она вынуждена целовать ему ноги.       И хотя у неё нет преимуществ перед Адрианом — она на его территории и под его контролем — русалка все равно чувствует себя возмущённой.       Она бросает на него взгляд, полный красноречивого бешенства, и он отвечает ей с не меньшим пылом, насмешкой и, кажется, надменностью. Здесь и сейчас в ожесточенной битве взглядов схлестнулось не просто двое повздоривших, а прежде всего представители разных рас.       — Вы не боги. Вы не должны знать все.       Её тон — заточенная валирийская сталь. Агрест делает неверный жест рукой и как бы отмахивается от Маринетт, от напряжения и недомолвок двух рас.       — Правду. Я имею права знать правду, не находишь?       Маринетт вздыхает, словно ей на грудь возложили свинец, и сдаётся:       — Я могу доверять тебе?       — У тебя есть интеллект. Ты наблюдала за мной год. Реши сама, можешь ли ты мне доверять, и если да, то на сколько.       Как великодушно! В чем подвох? А если подвоха попросту нет, то насколько долго продлится это великодушие, и через сколько он расскажет о произошедшем папочке?       — Ты… ставишь меня перед сложным выбором. Ты помог мне. Но я не знаю, искренне ли это было. И год не прошёл бесследно. Ты не обращал на меня внимания. Вообще.       — Хах, — Агрест ухмыляется и фыркает в сторону: такой ответ его не устроил, но позабавил. И действительно, выглядит, как будто русалка переводит тему. — Это уязвляло тебя?       — Да, — ответила русалка, почувствовав укол в области рёбер. Для неё это было само самой разумеющиеся. Затем добавила якобы невзначай: — черт возьми.       — С чего бы это?       — В душе не ебу.       Адриан запрокинул голову назад и вновь засмеялся — и то был смех заразительный и искренний, он всегда смеялся так над нелепым поведением Феликса. Маринетт невольно залюбовалась. Ему идёт смех. Необычное свойство: девушка слышала, как злобно и противно смеются отрицательные герои в фильмах, но Адриан — даже если откровенно насмехался над человеком или сказанной им глупостью — никогда своим смехом не расстраивал и не обижал.       — Какие там фильмы тебе включал Феликс? — сквозь смех спросил парень, театрально сузив глаза.       — Не имеет значения. Ладно. Говори. Мне нужны наводящие вопросы. Что интересует тебя в первую очередь?       Одна из форточек приоткрылась из-за сильного завывания ветра, напоминающего жуткий, пронзительный плач сирены. Маринетт дрогнула и поёжилась. По степи её кожи вновь пронёсся стремительный табун коней-мурашей, вызывая дискомфорт и вновь заставляя почувствовать себя слабее, чем есть на самом деле.       Хрупкие, хрупкие люди. Как фарфоровая ваза. Разобьешь — придётся склеивать по мельчайшим кусочкам, и даже если удастся восстановить приблизительно похоже на оригинал, трещинки останутся все равно.       Девушка скользит взглядом вдоль руки Адриана — неужели, в кои-то веки он решил снять влажную рубашку и одеть сухую спортивную майку? — на которой как клеймо красуется шрам от предплечья до самой кисти. С некоторого расстояния напоминает укус акульей челюсти. Но если присмотреться, то становится понятно, что это не так.       Маринетт знает происхождение этого шрама. Нино, друг хозяина, впервые посетив его комнату и с ярым интересом все рассматривая, дойдя до шкафчика, на котором располагалась всякая ерунда, типа ракушек с моря, украшений, подделок, искусственных венков, замер напротив одной семейной фотографии в рамке.       Адриан в тот момент вышел из душа. Застав не приглашённого, но дорогого гостя, он поздоровался и пожал ему руку. Нино повернулся к Адриану со странной смесью эмоций на смуглом лице, и в оцепенении промолвил:       — Бро, ты же говорил, что в детстве попал под машину и так заработал этот кошмар. На этой фотке тебе как минимум пятнадцать. И у тебя нет этого шрама.       — Я не хотел, чтобы вы знали. Херовая история.       — Ты уже спалился. Рассказывай.       И Адриан рассказал. Всё, без утайки, на одном выдохе. Он сел в кресло — и Маринетт могла наблюдать за тем, как напряжённо сжимались и расслаблялись мышцы на его сильных руках, как пульсировали вены, и как восхитительны были его эмоции: ресницы трепетали, глаза застыли в немом ужасе от воспоминаний о прошлом, а кожа побледнела.       Серьезно, он… так упорно несёт бремя своей боли, проблем и тревог в себе, что нечасто увидишь что-то настолько глубокое и личное на его лице. Слабость. Уязвимость. И Маринетт это приносило садистское удовольствие. Потому что это даёт ей понять, что люди не всесильны.       Что они, русалки, могут им противостоять. Что эти две расы сотканы не из одних противоречий и различий. У них есть нечто общее: они все подвержены ранам, дребезжащих душу.       Мать Адриана славилась профессиональной актрисой. Она была вынуждена покинуть семью на несколько месяцев ради съёмок в Ирландии. Там фантастические пейзажи! Это было летом, шёл шестнадцатый год жизни Адриана, и он уговорил Эмили взять его с собой хотя бы на июнь. Мама поддалась на уговоры. Первые две недели были просто бесподобными: в свободное от работы время они ходили на море, в ресторан, ели мороженое и любовались закатом.       Пока в один день… Эмили не жалует каскадеров и дублеров. Она готова до последнего бороться за вещи, в которые верит, и несмотря на то, что у Адриана было дурное предчувствие насчёт этого дня, возражать он не стал. Если бы он уговорил мать не выполнять этот трюк, все могло бы обернуться иначе. Сына бы она послушала.       Выполняя особенно сложный трюк, женщина случайно оступилась и задела рукой какой-то аппарат. Все декорации развалились к черту. Адриан искренне верил, что успеет добежать и спасти Эмили, но лишь попал под удар. Его успели вытащить из-под балок, мать — нет.       Рука тем временем кровоточила, но ему было плевать. Он вырвался из рук людей, что держали его и хотел сделать хоть что-то. Криков не было, истерик тоже. Только ощущение беспомощности перед непредвиденными обстоятельствами и чувство вины, которое Адриан взрастил в себе до такого уровня, что этот негатив уже превратился в пышный цветок.       Преисполненная жалостью к юноше из-за недавнего воспоминания, Маринетт опустилась перед ним на колени и провела пальцами по всему основанию шрама. Глаза Адриана вспыхнули и он вздрогнул, но не подал ни единого знака протеста.       Она все ещё была голой, и длинные, влажные, солёные локоны её струились по полу. Девушка повела плечами. Прохладно. К тому же, ветер дует, её ноги уже пощипывают иглы мороза.       Когда Адриан заговорил, русалка поняла, что ей пора прекращать:       — Меня только одно и интересует. Плевать мне на то, что ты лялякаешь. Какого хера ты с ногами не в полнолуние? Вот что меня напрягает и не даёт покоя.       Она тут же резко отдернула руку и дала себе обещание больше не прикасаться к этому проклятущему шраму.       — День рождения, — пояснила Маринетт смотря в никуда; она сидела на полу, как потерянный слепой котенок, выпнутый на улицу с доброй ноги хозяйки. — Сегодня мой день рождения. Все русалки в дни, когда они родились, безболезненно перевоплощаются в людей.       — Ясно. — Лицо Адриана тут же озарилось лучезарной улыбкой. Она ожидала, что он начнёт задавать уточняющие вопросы, но никак не осыпет поздравлениями: — В таком случае, с днюхой! Ну, и сколько тебе исполнилось?       Нонсенс номер два: хозяин, которого она знала до этого, не только бы не гладил ее по спине, но и не поздравил бы с днем рождения.       — Восемнадцать.       — Круто, круто. Восемнадцать лет — лучший возраст, знаешь ли! — Наконец, когда блеск столь приятного известия поугас, Адриан не смог проигнорировать сконфуженности русалки. Он с нескрываемым участием спросил: — Тебе принести поесть?       — Благодарю, не стоит.       — Ну надо же, какая ты вежливая. Мой брат постарался на славу.       Глаза Маринетт распахнулись, стоило ей услышать имя своего «учителя» (которому она на самом деле была бесконечна благодарна за его информативные уроки). Она вскинула голову и, путаясь в словах и буквах, протараторила:       — К слову, о Феликсе… Что ты ему сказал обо мне?       — Ничего, — Адриан равнодушно пожал плечами, не догоняя, куда она клонит и почему он вообще должен был что-то говорить Феликсу о ней.       — Я буду с ногами до конца дня. Он не должен видеть меня такой. Он же ещё ребёнок, он может рассказать об этом!..       Ах. Вот в чем дело. Не беда.       — Не паникуй. — Наследник компании Агрест выглядел как самый расслабленный человек на земле, у которого нет проблем и забот. Феликс действительно не предоставлял хлопот, стоит лишь знать, на что его отвлечь. Однако Адриан недооценил жажду младшего к обучению кого-то. — И прикройся.       — Смущен? — Маринетт ухмыльнулась, точно чертовка, вышедшая на охоту за молодыми парнями.       Ей бы ещё и рога — настоящая дьяволица! Она эффектно откинула прядь волос, закрывавшую практически всю её грудь, обнажая сосок и заманчиво облизнула губы. О… морской бог, ущипни её! Что она творит? Почему ей так нравится дразнить человеческого ребёнка?!       — Не-а. Это другое. — Адриан нагнулся к ней так близко, что их носы почти соприкасались, что она ощущала его тёплое дыхание на своей щеке. — А вот ты — да, смущена. Твои щеки горят.       «Гребаное человеческое тело».       Русалка инстинктивно дотронулась до щеки, но не ощутила жара, зато прекрасно проследила за тем, как внутри неё с шипущей пенкой поднимается гейзер ярости. Он вздумал шутить над ней! Ну, она ему покажет!..       — В шкафчике на верхней полке чистые футболки. Они даже мне длинные, так что тебе, думаю, будут в самый раз. Извини, пока ничего лучше предложить не могу.       Маринетт не отвечала. Она тут же позабыла все обиды и оживилась: перспектива мёрзнуть её не прельщала, а возможность одеться — о, боже мой, как волнительно, она впервые в жизни наденет людскую одежду, даже если это всего лишь футболка парня — крайне радовала. Девушка как ошпаренная вскочила с пола и понеслась к шкафчику, сопровождаемая ехидным хихиканием со стороны хозяина.       Допрыгнув до указанной полки — высоко, зараза! — она вообще не разглядывая, выхватила первую попавшуюся белую футболку с каким-то ярким принтом и натянула через голову — прямо как в фильмах! Ух, в этот момент она почувствовала себя человеком от макушки до самых пят. Уа-ау! Она в одежде. Прямо как эти двуногие.       Русалка пощупала свой животик через хлопковую ткань, сделала пару физических упражнений, удостоверившись, что ткань свободная и не сковывает движений. Честно говоря, хвостатые насмехались над людьми в этом плане — что за смехотворные тряпки они на себя напяливают, зачем? — но сейчас, пребывая в их шкуре, Маринетт понимала, что одежда спасает от холода и, к тому же, она довольно комфортная. Со временем привыкаешь.       Затем Маринетт с блаженством потянулась, размянула мышцы и суставы, и со стоном плюхнулась на кровать Адриана. Он обернулся и, выгнув бровь, наблюдал за подопечной. Он начинал ощущать ответственность за неё, за её дальнейшее безопасное проживание. И это впервые за год. Кто бы мог подумать?       Заметив его пристальный взгляд, русалка наклонила голову вбок и, улыбнувшись, принялась игриво загинать пальцы:       — Мы спали в одной кровати. Ты видел меня голой. Ты дал мне свою футболку.       — Ну и?..       — Обычно такое происходит после секса. — Парень несколько оторопел, а потом состроил такую гримасу, словно меньше всего ожидал услышать от неё нечто подобное. Маринетт издала ироничный смешок и поспешила пояснить: (или оправдаться?) — Эй. Это все кино. Там показывают так.       Адриан посмотрел на русалку с демонстративным вожделением, и на миг она ощутила себя добычей, но немедленно отделалась от этой мысли, когда Адриан произнёс:       — Считай, что я оттрахал тебя глазами.       Она открыла рот, чтобы как-то прокомментировать, но её прервал настойчивый стук в дверь и последовавший за ним возглас:       — Адриа-ан. С чего это ты закрыл дверь? Что, секретики? Брось притворяться спящим! Я знаю, что ты встал и позавтракал! А ну-ка открывай!       — Проклятие, — выругался хозяин комнаты себе под нос. — Я все улажу.       Маринет юркнула под одеяло. Уладит, да? В это хочется верить, но русалка знает своего «учителя» лучше других, и она с уверенностью может сказать: этот мальчишка всегда получает желаемое! Если он хочет проникнуть в комнату братца — он сделает это любыми способами.       Стоит отдать должное, Адриан выглядит надёжно, но…       — Иначе я позову гориллу и мы вышибем эту дверь.       Адриана бесит последняя фраза — он ненавидит, когда ему угрожают или посягают на личное пространство, поэтому он резко отмыкает замок, открывает дверь, чтобы угомонить младшего, но он, пользуясь ситуацией, шустро проникает на территорию. Подбегает к аквариуму, судорожно оглядывается по сторонам и, не найдя русалку, едва ли не хнычет.       Хочет устроить тираду о том, где же его хвостатая ученица, но вовремя замечает на обычно заправленной кровати Адриана бугорок. Догадка сносит крышу, и Феликс летит на крыльях предчувствия, сбрасывает одеяло и…       — Ма… Маринетт?