***
Адриан распахнул очи — и ему в лицо ударил теплый, нежный солнечный свет. Это благое знамение для столь ответственного дня! Ему предстоит подготовить все для комфортного перевоплощения Маринетт в двуногую особь. Всю зиму в Париже царила серость. Но не сегодня. Парень не удержался от широкой улыбки человека, влюбленного в эту жизнь безмерно, и, резко осев на кровати, быстрым движением руки схватил красный маркер, лежавший на тумбочке, и вычеркнул из календаря, который специально висел у него над кроватью, пятое января. Ухх, как восхитительно звучит эта мысль! Уже завтра полнолуние. А это значит — полноценная возможность пообщаться с русалкой. Поскольку перед отъездом Габриэль распустил почти всю прислугу, кроме неустанной трудяжки Натали, пары горничных и одной кухарки, то Адриан планировал спуститься с Маринетт в кухню на первый этаж и там отужинать, как полагается великосветским лицам: с множеством столовых приборов, красиво сложенными в форме лебедей салфетками, красной скатертью и дорогими блюдами. Конечно, присутствие бывшей девушки несколько обременительно, но ей ведь незачем присутствовать на первом этаже и в его комнате в поздний час, верно? Адриан вздрогнул, когда услышал стук в дверь, ведь в эту минуту думал о сокровенном. Скорее всего, это Феликс. Парень поднялся с постели и, натянув одни лишь серые трико, открыл дверь. Он смотрел вниз, поскольку ожидал увидеть младшего брата, поэтому очень смутился, когда вместо ожидаемого детского личика напоролся лишь на обнаженные женские ноги. Он, все ещё сонный и не до конца отдающий себе отчёт в происходящем, удивлённо вскинул голову, но получил новый удар — в грудную клетку ему упёрся серебряный поднос, и настойчиво проталкивал его обратно в комнату. Напор был слишком велик, чтобы парень мог сопротивляться. И он сдался, пропуская Хлою вперед. Она зашла в комнату, ловко прикрыв за собой дверь ногой, даже не глядя, и бесцеремонно сунула Адриану в руки поднос с едой. За все это время он, бедняжка, не проронил ни слова. Ошарашен, сбит с толку. Мог лишь слепо смотреть на завтрак и хлопать глазками, точно новорожденный котенок. — Адрикинс! Доброе утро! — восторженно пропела Буржуа, которая, судя по всему, не обращала внимание на состояние блондина. Ее голосок, наконец, помог ему проснуться, и он, полностью сморгнув мираж сладкого сна, уставился на нее. Она явилась к нему в белом топике с принтом уточки и в голубых домашних шортиках, больше напоминающих пижаму. Мнение о сем наряде предлагаю составить читателю. — Я уже позавтракала, но ты ведь только проснулся? — Да… — сиплым голосом отвечал Адриан, теперь вновь повесив голову и смотря на свой завтрак, будто на нечто весьма увлекательное. — Твой любимый экспрессо и бутерброды с икрой. Не за что. И, изящно откинув прядь светлых волос за плечи — Адриан выхватил цепким взглядом на девичьем запястье увесистый браслет из бабочек, который он дарил ей в прошлом году на восьмое марта — блондинка подошла к Маринетт и просканировала ее изучающим взором. Хозяин комнаты тем временем уплетал бутерброды за обе щеки — свежая икра буквально расцветала во рту, как бутоны тюльпанов в пору, и подавился, когда девушка обернулась к нему и выдала, не то чтобы презрительно, но и не восторженно тоже: — Ба, какая рыбёха. — Магибетт не гхыба, — обиженно возразил Адриан, приняв это «оскорбление» будто бы на свой счёт, и даже закашлялся. А затем поразился, припомнив, как раньше Феликс так же заступался за права русалки. Что изменилось с тех пор? Ведь теперь Адриан на его месте. Хлоя улыбнулась бурной реакции Адриана и, насмешливо приподняв бровь, заботливо посоветовала: — Прожуй сначала, защитник слабых. И… Маринетт? Оу, у неё есть имя? Как мило. Русалка с ее чутким слухом все расслышала, и морской дьявол в эту секунду завладел ее сознанием — она отплыла на безопасное расстояние, разогналась — и как хлестанула плавником по аквариуму, что едва ли не пошли трещинки, и Хлоя даже подскочила на месте. Довольная своей работой, Мари злорадно ухмыльнулась и с нехорошим задором посмотрела прямо в глаза Буржуа. — Говорят, у них нет разума, — говорила Хлоя даже не столько для Адриана, сколько озвучивала свои мысли. — Но её взгляд такой осознанный. Так может… этот взгляд натолкнул тебя на тот пост в твиттере? Да что ж такое? Слова девушки — подножки, об которые Адриан неоднократно запинается. Он вновь поперхнулся. Принесла аппетитный завтрак и сама же толком не даёт поесть. — Ты знаешь? — Найди мне человека, который не знает. Об этом трещат в новостях. На завтра назначен митинг. Хотят, чтобы ты был что-то типа «лидером восстания». Чувствуешь? Это великая французская революция: перезагрузка, версия 2.0. — Какого хера я узнаю об этом только сейчас? — Новости следует смотреть чаще. Было бы вообще отлично, если бы ты хотя бы на полчасика посетил это мероприятие, провокаторам которого стал. — Невольно стал, — невозмутимо поправил Адриан, а принципы Хлои взбунтовались, и ей на язык словно капнули змеиный яд, и она принялась им брызжать: — Блин, какой ты интересный. У тебя большая аудитория. Забавно и наивно думать, что такие громкие слова пройдут мимо тысяч людей и быстро забудутся. Чем больше людей следят за тобой и твоей жизнью — тем больше ты ответственен за публичное выражение своих умозаключений. Странно, что ты действовал так непредусмотрительно. Неужто на эмоциях? Мысль Хлои не лишена здравого смысла, но Адриан воспринял ее в штыки и насупился, поскольку ранее получил выговор от отца за эту маленькую вольность, и теперь все, что касалось этого треклятого поста в твиттере, вызывало в нем дикий протест. Маринетт все слышала и злилась; злилась так, что будь она в человеческой форме, вспыхнула бы алым закатом. Но единственное, чем она могла выразить свое неодобрение сейчас — это запугиванием. И она звонко колотила плотно сжатым кулаком по стеклу. Хлоя не могла проигнорировать столь явное возмущение даже от***
Феликс всеми правдами и неправдами самозабвенно клялся не спать и следить за Хлоей, чтобы она, упаси Боже, не вздумала сунуться к Адриану в комнату в поздний час под каким-нибудь предлогом. Ох, а выдумывать предлоги она была та ещё мастерица! Дети — народ проницательный, зачастую они даже не осознают того, как хорошо чувствуют людей, но Адриан отличался некоторой суеверностью на этот счёт, поэтому брал мнение младшего брата на заметку, а Хлою тот не возлюбил с самой первой минуты. Как таковой причины не было, она всегда держалась с мальчонкой милой и обходительной, но что-то в ней дурное ощущалось, отталкивающие. Старший впервые задумался об этом всерьез, когда он порвал с Хлоей. И правда, когда любимый человек впадает в немилость, когда былые чувства охладевают — сразу вспоминаешь некогда похороненное плохое и отрицательное. Адриана этот дефект тоже не минул. Впрочем, довольно о Хлое; скоро полночь. Подготовка к перевоплощению Маринетт шла бурным ходом: к десяти часам работники принесли русалке еду, и Адриан попросил их оставить лестницу на том же месте и не накрывать аквариум чехлом, на что они после непродолжительных уговоров с плохо скрываемой радостью согласились. В конце концов, юнец освободил их от лишней хлопотной работы. Адриан сдержанно торжествовал. Пока что все шло замечательно. Единственное, что беспокоило Адриана — это сам процесс трансформации хвостатой. Он видел, как она изгибалась и корчилась от боли, и это так глубоко поразило его в самое сердце, что он духовно страдал не менее оттого, что никак не мог облегчить ее муки, но и не смотреть он тоже не мог. Чувствовал, что это его долг; что это немногое, что он может для нее сделать. Глупый не понимал, что Маринетт и так была чрезвычайно благодарна ему за все, что он сделал для нее, что сохранил ее тайну, что развлек, и то, что для него было «немногим», для нее ценилось на вес золота. Одежда для Маринетт — воздушное платье и розовые тапочки — покоилась на диване, терпеливо ожидая своего часа. А парень особым терпением не отличался: бесцельно сновал туда-сюда, проверял, закрыта ли дверь, нервно теребя пальцами и чуть ли не каждую секунду поглядывая на часы. Даже Мари, которой и предстояла адская пытка, держалась спокойнее, с каким-то прохладным величием. Долгожданный час пробил как раз тогда, когда Адриан почти успокоился. Он потряс брелком в кармане трико, который лежал у него там с незапамятных времён без предназначения, и, собравшись с духом, обернулся всем корпусом к аквариуму. Началось. Русалка крепко зажмурилась, веки ее задрожали. Лунный свет очертил стройные изгибы ее фигуры, абсолютно каждую чешуйку на массивном хвосте, и она выгнула свой изящный стан, и Агрест отдёрнул себя на мысли, как она божественна в своей русалочьей природе в эту минуту, даже застывший миг страданья не убавляет ее неземной красоты. Она раскинула руки в стороны, словно хотела обнять целое небо, и тут же ладони ее сжались в кулаки — пальцы впились в кожу, и Адриан вместе с ней терзал себя: инстинктивно прикусил нижнюю губу, наблюдая за тем, как посыпались одна за другой чешуйки. Как ее с ее хвоста чешуйки — так и из его губы тонким ручейком хлынула горячая кровь, стекая по подбородку, капая на майку, но, черт, как же не до этого сейчас. Самоистязания Адриана излишни, но ему делалось легче, что в эту минуту он, хоть и в гораздо меньшей степени, но разделяет боль Маринетт. Даже если она этого не узнает, не оценит, он хотел, чтобы она не была одинока в своем испытании. Он встречал этот вызов судьбы на выносливость вместе с ней. Когда хвост русалки начал разделяться надвое, вот так, резко, будто ножем от таза до плавника рубанули с плеча, она вынырнула, глотнула воздуха, в котором уже стала нуждаться, прильнула ладошками и грудью к холодному стеклу — и до того пылким, огненным оказалось ее дыхание, что стекло запотело. Адриан не на шутку испугался за ее состояние: вдруг, у нее жар, как в тот раз? Он, гонимый предчувствием чего-то, опрометью бросился к ней, скорей взобрался по лестнице, залез на крышку аквариума, нагнулся и с трудом дотянулся до ее макушки. Она уловила невесомое касание его пальцев и выгнулась на встречу его руке, подобно ребенку, ласкающемуся к родителю. А когда она медленно открыла глаза — длинные ресницы раскрылись и встрепенулись, точно крылья бабочки — Адриан ахнул: ее взглядом словно журчало и говорило целое море. Такую нагую, честную, ничем не испорченную и не омраченную признательность и преданность он всем существом прочувствовал в ее взгляде, что замер, пораженный. Ее взгляд — миллион чистосердечного спасибо. Спасибо, которого он едва ли заслуживал. Он поступил по долгу совести, так, как посчитал правильным, не рассчитывая ни на что, но здесь впервые понял, как это, оказывается, многое для нее значило, и какую жестокость это разумное существо знало от людей до его помощи. Ему сделалось совестно; совестно оттого, как ранее он чудовищно недооценивал все, через что ей пришлось пройти. Девушка медленно отпрянула от стекла и на ощупь схватила его за руку, потянув за собой в пучину морскую. Агрест, не ожидавший такого выпада, потерял равновесие и поначалу даже испугался. Он рухнул в шёлк воды, и сердце его будто бы размножилось и било в пятках, за пазухой и пульсировало на шее. Ах, это пульс! Но до чего же бешеный, право, сейчас его душа вылетит от страха. Он чуть не захлебнулся и не пошел на дно, но когда русалка приобняла его за плечи и легонько похлопала, как матери подталкивают малышей к самостоятельным первым шажкам, по спине, Адриан сам всплыл на поверхность. Маринетт обвила его шею руками и прижалась к его щеке своей — и тогда все сомнения, безумные выдумки в приступе панике вылетели из головы Адриана немедленно: он уверился окончательно и навсегда, что бояться ему нечего. Это же Маринетт. Его милая, родная, хвостатая Маринетт. Их лица находились в паре сантиметров друг от друга, и русалка чуть отплыла в сторону, и прерывистое дыхание ее задрожало у Адриана на устах, и он дышал с ней одним кислородом на двоих, и осознание этого порождало другое, ещё более теплое чувство. Распаленность Маринетт, точно сладкий недуг, перешла и на него вскоре. И Адриан занемог. Такая нежность по отношению к Маринетт овладела им, что ему немедля и без возражений хотелось расцеловать ее в обе щеки, в ее прелестные руки, лоб, а может, и в менее целомудренные места… Эти мысли всё ещё граничили с расчётливым разумом, но парню окончательно снесло крышу, когда девушка обвила его ноги своими, недавно выросшими вновь, словно по волшебству. А это оно и было, самое настоящее волшебство. В словах не было необходимости. Она отпала, стоило Мари обхватить его лицо в свои маленькие ладошки и неуверенно чмокнуть в нос. Теперь ее намерения ясны. Нет смысла ей отказывать в этом желании, если оно обоюдно, не так ли? Да разве это поцелуй? Адриана умиляла это неловкая невинность, и он тут же, с новой силой, будто только что возродившийся из пепла феникс, взмахнул могучими крыльями и взмыл в небо — клюнул в рот Маринетт, требовательно протолкал свой язык ей в рот, расцеловал всю, наверное, а она мычала что-то нечленораздельное, поражаясь новизне новых ощущений. Она отвечала на его ласки неловко, неумело, но с завидным пылом. Ее ноги подкашивались, едва держались на плаву, и она хваталась за Адриана как за спасательный круг. А он, напоенный адреналином, весь источал силу и мужество. Он подхватил ее за зад, прижал лопатками к стеклу и спустился ниже, покрывая трепетными поцелуями ее нежную шею, покусывая, постанывая. Она дрожала в его объятиях, не зная куда себя девать меж перерывами в ласках, поэтому просто закрывала глаза, отдаваясь наслаждению только так, как и умела — на максимум. Честно говоря, устав от однообразия и даже несколько заскучав, Маринетт принялась стягивать с Адриану майку, и, разорвав поцелуй и проследив за полосочкой смешанной слюны, тот захохотал. Уж он не знает, какие фильмы ей врубал Феликс, но они явно не прошли даром. Блондин нырнул, чтобы девушке было легче снять мешающий элемент одежды — и Маринетт распрощалась с ней, кинув куда подальше: некоторое время она была на плаву, но потом потонула, как и эти двое в порочном омуте сладострастия. Она смотрит через плечо партнёра из-под полуприкрытых век и внутренне истерически смеётся: как комично! Она занимается сексом в своей тюрьме. Выходит, и умрет в этом проклятущем аквариуме? Русалка провела рукой по обнаженным плечам Адриана, его груди, прессу и восхитилась: русалы отличаются от человеческих мужчин больше, чем она предполагала ранее. На этом русалка не остановилась — очертив бедра парня ногами, словно обезьянка, она принялась стягивать с него трико и заодно боксеры, и ее попытки так забавляли Адриана, что он не спешил ей помогать. Так сосредоточенно было ее лицо. Он горячо и чувственно прижался губами к ее ключице и, наконец, распустил туго перевязанные трико, а следом за ними и боксеры. Мокрая ткань и так оттягивала вниз, так что избавиться от нее — облегчение. Брелок в форме Эйфелевой башни, некогда подаренный отцом, выпал из кармана и шлепнулся на дно аквариума. Маринетт увернулась от очередного припадка страсти, чтобы удовлетворить свое любопытство: она беззастенчиво уставилась на продолговатую, пульсирующую плоть, и обхватила ее рукой, вырвав изо рта Адриана, пожалуй, самый резкий, громкий и отрывистый стон. Она провела вдоль всего пениса, надавив на головку, и на лице Адриана отразилась такая истома, что Маринетт поколебалась с выводом: нравится ему это или нет? Но в следующую секунду, когда он осторожно оцарапал кожу на внутренней стороне бедра, развел ноги в сторону, она поняла, что все делает правильно. За все время этого безумия он посмотрел на нее совершенно прямо, с немым вопросом, и Мари, хоть и чуть поразилась тому, как увеличились его зрачки, кивнула: и этого хватило, чтобы он проник в нее всю до основания. Ее хриплый, приглушённый его стоном, вскрик повис в воздухе, словно тягучая нега. Он вошёл медленно, плавно, и она откинула голову назад, прислушиваясь к себе, к своим ощущениям. Приятного мало, но это ни в какие подмётки боли от перевоплощения не годится. Адриан замер — он хотел, чтобы она привыкла, но к боли по всему нутру, будто тебя давят, рвут и режут — привыкнуть нельзя. На глазах Маринетт навернулись слёзы, и она заёрзала. На этой ноте ей перестал нравиться сей процесс. Она кусала губы, давя жалобные, хнычущие стоны и мольбы о прекращении, но от хозяина комнаты не укрылась борьба на ее лице. — Маринетт… — шепнул он в ужасе от ее отчаянной попытки сохранить контроль; меньше на свете он хотел принуждать ее к чему-то, особенно к сексу. Каким чудовищем он будет, если решит, что может брать то, что заведомо принадлежит женщине — ее тело, ради ублажения собственных грязных желаний? — Я должен остановиться, если тебе это не нравится. — Стой, — ее тонкий голос шелестел тихо, мягко, но настойчиво, — я привыкла заканчивать начатое. Это — не исключение. — Как скажешь. О, он был знаком с этой интонацией. Это неслыханное упрямство, сохранение «лица» до последнего. Адриану ничего не оставалось, кроме как продолжить: он начал двигаться в Маринетт все с той же робостью, неуверенностью, но, почувствовав, как она расслабилась, выдохнул с облегчением и нарастил темп. Он вбивал ее в стекло аквариума, и чувствовал, как силы покидают его: он вот-вот кончит. Их дыхания сплелись, как цветы в венке: такие разные, но отныне составляют одно целое. Он излился в нее, и они глубоко вдохнули одновременно. Адриан поцеловал Маринетт в висок и утер каплю пота с ее лба. Незабываемые ощущения. И хотя не так он представлял свой первый раз, оно того стоило.***
— Разве мы будем есть не здесь? — Маринетт демонстративно очертила пальцем круг вдоль всей комнаты, не обнаружив ни намека на скорую праздную или хотя бы скромную трапезу: ни пищи, ни ее остатков, ни подносов, ни столовых приборов. Она уже переоделась в предложенное ей платье и тапочки и теперь с вопросом воззрилась на Адриана, который выжимал в цветок свои мокрые трико. На его плече висело махровое полотенце, которым он свободной рукой вытирал шею и лицо. — Как видишь, нет. Сегодня у меня для тебя сюрприз. — Да что ты? — Русалка, сидевшая в кресле, хлопнула себя ладошкой по коленке и метко заметила: — Не все сюрпризы в радость. — Тебе нужна гарантия, что тебе понравится? — Да. — Извини, гарантировать я тебе ничего не могу, но клятвенно обещаю, что ты не пожалеешь. Адриан закончил свои занимательные махинации с трико и, наконец, оставил несчастную вещь в покое, повесив ее на вешалку вместе с майкой. — Ладно-о, — прищурив глаза, с шутливым недоверием протянула девушка. — Поверю тебе на слово. Чуть покачиваясь, она встала с кресла, подошла к Адриану и повисла на его шеи. Он, не готовый к такому порыву телячьей нежности, неловко приобнял ее за плечи. Его руки всё ещё влажные и прохладные. Маринетт поёжилась и, привстав на носочки — ах, как приятно утопали ее ступни в ласковом бархате пушистых тапочек! — порывисто чмокнула парня в щёчку. А он горячий. Она провела языком по кончику его губ, и ее поразил этот контраст холода рук и жара лица. — То, что мы делаем — это неправильно, — аккуратно возразил Адриан, предприняв слабую попытку вырваться из кольца рук русалки. Маринетт властно возложила руку ему на грудь и взглянула так пронзительно и остро, что он нервно сглотнул. А когда она заговорила, то ее голос эхом отдался во всем сознании, разительно ясный и внятный: — Адриан, если ты честно проанализируешь свою жизнь, то ты пожалеешь как минимум о половине своих поступков и поймёшь, что они были неправильными. — Философия на русалочий лад, — нервно хохотнул он, запустив пальцы во взъерошенную от недавнего купания шевелюру. — В некоторых аспектах мы гораздо счастливее, чем вы, — с той же пугающей серьезностью продолжала русалка, будто бы не обращая внимания на дискомфорт Адриана; отшучиваясь, он уходил от темы. — Мы свободны. Свободны от сомнений. А вы, люди, слишком много думаете. — Приму к сведению. — Уж постарайся. Маринетт, наконец, ослабила напор и перестала грузить парня своими мрачными нравоучениями, и когда она отошла от него, всем видом излучая любопытство и уверенность в предстоящем сюрпризе, Адриан почувствовал к ней даже некоторую зависть; до того неприятна была щекотка под боком. Как бы неприятно для него не звучали уроки, которые она в него настойчиво вливала, он не мог отрицать, что в них совсем уж не было смысла. Поправив зелёный в полосочку галстук, что так выгодно подчеркивал цвет его глаз, он отточенным движением выставил руку вперёд в приглашающем жесте следовать за ним. Маринетт с энтузиазмом подхватила идею его пафосного официоза и склонилась в смелом, несколько неуклюжем реверансе, приняв руку блондина. Агрест старший попросил Феликса заранее доложить ему, как обстоят дела в доме, преимущество на первом этаже: Хлоя утомлена играми с Феликсом и без задних ног спит в своей комнате, кухарка и горничные тоже разошлись по своим жилищам, а Натали запаслась кофеином и будет работать сверхурочно, не выходя из своего кабинета (разве что в туалет), так что никаких препятствий типа столкновения с кем-то из работников возникнуть было не должно. Парень отомкнул замок, про себя молясь, чтобы тот щёлкнул как можно тише, ведь кабинет секретарши всё-таки неподалеку; дверь скрипнула и приоткрылась, и ребята выскользнули из комнаты, точно длинные тени, незаметно ползущие по стенам в безлюдных коридорах. Парень наивно верил, что опасность миновала, но когда они с Маринетт, по-прежнему держась за руки, проходили мимо двери, за которой Сёнкер печатала так быстро, что это слышали даже они — этот мирный, убаюкивающий звук, прекратился. Адриан замер, укушенный страхом. Маринетт остановилась тоже, не осознавая всю глобальность возможной трагедии, а потому смотрящая на спутника с угадываемым укором. Благо, растерянность отступила, и блондин настойчиво схватил русалку за локоть и скорей поволок за собой, в тень. Его опасения подтвердились: вскоре тонкая полоска света прорезала тьму коридора, расширилась, и оттуда вышла бледная, худая, непривычно неряшливая Натали. Она с осунувшимися плечами прошмыгнула в туалет. Ее вид оставил Адриана биться в сомнениях; так ли хорошо обстоят дела в компании, если секретарша его отца работает, изводя себя до такой степени? Впрочем, думы об этом вопросе стоит отложить на дальнюю полку сознания. Сейчас он посвятит себя всего дорогой гостье. Пока Натали не вернулась, он и русалка вышли на лестницу. Девушка сделала широкий шаг вперёд, но Адриан придержал ее, уточнив: — Ты точно сможешь спуститься с лестницы? — Конечно, — ее губы дрогнули в хитрой улыбке, — ведь ты со мной. Что правда, то правда. Заручившись опорой в виде Агреста, Мари смело и бодро спускалась по ступенькам, а он весь источал томительное напряжение, как если бы один посреди пруда ходил по тонкому льду, который грозил надломиться при одном неверном движении. Адриан весь был на иголках, пока они спускались, но как последняя ступень осталась позади — он расслабился и теперь с рокочующим предвкушением отсчитывал шаги до кухни; столь интересна ему реакция Маринетт на его старания. Наконец, они переступили порог кухни, и Маринетт сразу окунулась в домашнюю атмосферу человеческого быта; изысканные свечи освещали стол и ароматные блюда на нем; стулья, обтянутые дорогими тканями, выглядели поистине роскошно и величественно, точь-в-точь такие Маринетт видела в фильмах про средневековые королевства. — Прошу, — любезно промолвил Адриан, когда они очутились подле этого праздного великолепия, и отодвинул стул. — Ах, благодарю, — елейным голоском прощебетала русалка, старательно пародируя интонацию светских барышень из просмотренных ею фильмов. Они с Адрианом тихо рассмеялись, и какой-то это вышел глупый, но искренний смех людей, у которых один секрет на двоих, и понять его могут лишь они. Адриан разлил по бокалам заранее открытое шампанское и поднял тост: — За нас. — За нас, — поддержала Маринетт, стукнувшись с парнем бокалами. Не имея опыта и не зная, как пить, она выпила все разом, залпом и, опустошив бокал, икнула, испуганно схватившись за горло. — Что это… ик… со мной? — О, не переживай, — добродушно хохотнул Адриан, но смешок его потонул в глотке алкогольного напитка, — такое случается, когда слишком быстро пьешь. Девушка едва сдержала желание цокнуть и озвучить мысли о том, какие же всё-таки люди хрупкие, но вовремя прикусила язык. Они неторопливо беседовали о том и о сем, иногда вступая в перепалки, ведали друг другу о своих памятных событиях в жизни, и, милостивый создатель, как же хорошо текли эти минуты, прямо как в детстве, таком беззаботном, веселом и ярком. Адриан с благовейным трепетом относился к своим детским воспоминаниям; они были для него священны. Во многом благодаря матери, в любви и заботе которой он буквально-таки купался. Здесь, с Маринетт, он так легко выставил свою душу на распашку, и размеры этой открытости были такие всеобъемлющие, что Адриан, давясь смешками, представлял, как он рвёт на себе рубашку, обнажает грудь, раскидывает руки в стороны и кричит: «Вот она, моя душа! Смотри, это я настоящий!..» Но счастье, по закону жанра, не длится долго. Благо, Адриан поспал днём, поэтому сейчас был на веселе, но он видел, что Маринетт уже клонит в небытие, да и слушала она его вполуха, глаза ее уже закатывались, и она время от времени опиралась щекой на ладонь, видимо, чтобы не клюнуть носом без сил прямо в тарелку. А когда Адриан глянул на время, его догадки подтвердились: уже почти два часа ночи, пора сворачивать это мероприятие. Только он открыл рот, чтобы объявить о своем решении — за углом мелькнул силуэт и послышался вскрик. В следующую секунду все погрузилось в мертвую тишину; никогда ещё тишина так сильно не звенела в ушах, как в этот миг.