Ca Ira

      Весна бурлила, журчала, пыжилась новизной и свежестью. Деревья сменяли белые пуховые шапки на зеленые шляпы. Резко и быстро потеплело.       Балконная дверь и окно были распахнуты настежь, так что комната глубоко вдыхала свежесть близлежащего сквера. Нетерпеливый ветерок норовил приподнять занавеску-вуаль, чтобы сквозняком вторгнуться внутрь. Он бы так и поступил, не сдерживай его невидимая сила.       Кроули посасывал чубук, кутался в баньян и хмуро наблюдал за ленивым вечером.       Вдоль по улице вереницей плелся народ: в массе своей подёнщики, возвращавшиеся с дневных заработков в пучившиеся от перенаселения предместья. Алые маковки колпаков теперь мелькали все реже. С казнью эбертистов патриотический пыл у Парижа обездоленного пошел на убыль. Напрасно теперь старьевщики пытались нагреть руки на растасканном у аристократов и церкви добре. Даже возгласы редких недотеп «слава Республике!» упирались в равнодушные затылки прохожих.       С арестом Дантона и компании Париж состоятельный, вопреки стоявшей на улице теплой погоде, тоже погрузился в оцепенение. Кроули разделял чувства народа. Правда, Дантон его волновал мало.       Азирафаэля не было. Совсем. И если Кроули в первые пару дней глушил беспокойство работой в секции, то теперь паника постепенно накрывала его.       Он написал отчеты и нарисовал на полу спальни круг со строчками из Гигантского кодекса [1]. Без вызова спустился в Ад, чтобы сдать хвосты и снести тяжелый взгляд Вельзевул. И пускай разговаривать он научился раньше, чем молчать, он приобрел и этот ценный навык. Промозглые голубые глаза обещали убить, если он раскроет рот. Он не раскрывал и раболепно стоял на коленях.       Он понял, каким был идиотом. Своим безответственным отношением к работе он мог подставить Азирафаэля. И если раньше оправдание «это просто соблазненный мною смертный» при непредвиденной ситуации казалось достаточным, то теперь подумать было страшно, что случилось бы, застукай Вельзевул их в постели. Вероятно, тот еще circus maximus [2]. Эта парочка знала друг друга в лицо. И едва ли они не стравились бы, как дикие звери на арене.       Кроули стряхнул пепел из чашечки трубки. Как жаль, что вместе с ним он не мог стряхнуть весь ворох проблем, повисший на плечах.       Он уже хотел снова вернуться в ванну, чтобы горячая вода забрала бушующее волнение, но скрежет замка отвлек его.       Он не обернулся, услышав шаги в коридоре.       — Miles gloriosus [3] вернулся, — констатировал Кроули, когда почувствовал руки на своей талии и теплое дыхание на шее. — А ты не торопился. Пришел развоплотить и меня? Будь спокоен, фехтую я отвратительно.       — Зачем ты так? — ответил Азирафаэль надтреснутым голосом и ткнулся лбом ему в плечо.       Те самые руки, которые так легко могли отправить Вельзевул в небытие, теперь нерешительно касались его, вызывая холодок по спине.       — Может, расскажешь о себе получше? Я, оказывается, тебя совсем не знаю. Ты там случайно за тумбочкой вереницу перечеркнутых зазубрин не прячешь? Мне стоит отодвинуть?       — Там пусто, — пробормотал Азирафаэль. — Вельзиэль был моим куратором. Моей части. Учил навыкам ближнего боя. Если тебе интересно, откуда я его знаю. Её.       — Почему котенок?! — встрепенулся Кроули. — У вас что-то?..       — Из-за истинной формы, Кроули. Тренировки были не только в человеческих оболочках. И нет, не проси, я тебе ее не покажу.       — Я думал, ты другой.       — В каком смысле? — голос Азирафаэля дрогнул.       — То трясешься над каждой вошью, то рвешься укокошить мою начальницу. Между прочим, совсем недурную. Чем-чем, а своим лицемерием ты меня все еще поражаешь.       Азирафаэль с шумным вздохом потянул его за локоть, заставляя повернуться. Взял лицо в ладони, будто этот жест мог прогнать засевший внутри страх.       — Кроули. Подумай хоть немного.       — Над чем?!       — Почему я это сделал.       — Потому что ты исполнительный ангел. Потому что один изверг, которому раскаленной кочергой в заднице надо повертеть, написал Высочайшие инструкции. Потому что мы оказались не в том месте, не в то время.       — Ты растерял всю проницательность. Я чувствую любовь, Кроули. Я же говорил.       — Какую к черту любовь?! Ты мою-то пять тысяч лет разнюхать не мог!       — Я приобрел этот дар недавно. Но, поверь, любовь я определяю безошибочно. В том числе наших «непримиримых» начальников друг к другу. Почувствовал, как только вы вошли в парк. У меня там была встреча с Гавриилом. Я уже хотел от него отделаться, а тут такое. Я сделал ставку и не прогадал. Я знал, что он ее защитит. Не мог не защитить.       — Ты… манипулировал? ЛЮБОВЬЮ?! Ты страшен, ангел.       — Поймай они нас на том же, они бы не церемонились. А так… так у меня и Уриэль, и Гавриил в ежовых рукавицах. Не дернутся.       — Я У ТЕБЯ ТОЖЕ В ЕЖОВЫХ РУКАВИЦАХ?!       — Прими мою страховку, Кроули. Может, не как знак нашей любви, так хотя бы в обеспечение нашего Соглашения.       На этих словах Кроули проклял тот день, когда подкинул Азирафаэлю идею с этим соглашением. Уже тогда он испытывал к нему чувства, весьма далекие от деловых отношений. Лет двести он выгадывал момент. Наконец в уме созрело красивое признание, достойное пера Петрарки, но при первой же встрече признание растерялось на полпути, и до адресата дошло жалкое подобие в виде «мы так долго знаем друг друга, давай сотрудничать!»       — Меня, надеюсь, бить не будешь?       — Я защищаю тебя. Нас. Неужели ты не понимаешь?!       — От Рая и от Ада сразу? Аж третья сторона какая-то.       — Называй, как хочешь, — Азирафаэль подался вперед, выдыхая ему в губы страшные слова, — у меня новый Бог, Кроули.       И поцеловал с отчаянной решимостью, не давая ответить. А может, боялся, что захочет взять слова обратно? Слишком опасные и тяжелые. Выдержишь ли, Азирафаэль?       Я не просил       Любовь — это маленькая смерть. Или даже смерти. Азирафаэль был их рассадником в темном плаще. Он опустил бы глефу, не защити Гавриил даму сердца. И рука не дрогнула бы.       Во имя любви       Но сейчас рука нерешительно дрожала, развязывая пояс баньяна, и Кроули ощущал сладкую власть вместе со скольжением ткани по телу. Тот, кто натянул поводки, сам невольно надел ошейник. И это бесценное знание опьяняло лучше вина и сигаретного угара.       На губы лезла незваная улыбка. Кроули пытался прогнать ее, но уголки рта укрывали ее, как преступницу.       Азирафаэль легко опустился на колени, будто делал это каждый день.       — Я, кажется, обещал тебе приятное пробуждение? Как насчет просто «приятного»? — спросил он.       — Я хочу стать твоим.       — Ты и так мой, — сказал Азирафаэль и всё понял.       Римляне называли это состояние «raptus» — вознесение человека над самим собой. Кроули сказал бы проще: смелый трус наконец решился. С косой дорожки уже не свернешь, так какой смысл в надуманных ограничениях?       Благородная аскеза, отказ от слабостей бренного тела? Нет, Азирафаэль о таком не слышал.       Часы оттикали четверть часа Рабле [4]. Неприятностей больше не будет. Не сейчас.       Кроули простился с теплом баньяна, думая, что Богу нечего стесняться своей наготы. Бог совершенен. У него не может быть кривых ног или отталкивающей худобы.       Азирафаэль потерся щекой о выставленное вперед колено. Котенок. Что ж. Ему идет. Только в кого ты вырос, котенок? В какое кошачье?       Язык у Азирафаэля был гладкий, горячий и бесстыдный. И он им старательно пользовался, получая досадно быстрый отклик.       Кроули пожурил бы себя, но понимал — бесполезно. Он вспыхивал легко, как сухостой в летний зной. Достаточно одной искры.       «Я раздую. Мне не надо много».       Но Азирафаэль упрямо разводил пожар и стоял в его сердце. Огонь призывно гудел, заставляя воздух нагреваться, а тело бросать в пот. Сгорит все.       Кроули сжал короткие седые волосы, подаваясь бедрами вперед. Теперь он видел. Седые. Его ангел был старым, как мир, и очень усталым. А он тут, идиот, смел сарказмами в него бросаться.       Азирафаэль не противился пальцам в волосах. Подстраивался под желаемый темп, лаская губами, языком и рукой. Он хотел и умел сделать приятно. Кроули натягивал мягкие прядки и толкался, слепо, рвано и глупо, будто Азирафаэль в любой момент мог передумать и уйти. Азирафаэль сжимал его ягодицу и бросал укоряющий взгляд из-под ресниц. Этот взгляд — кристально ясный, не замутненный маревом возбуждения — разрывал на части. Заставлял сердце превращаться в мокрый размякший комок, бесполезный и ни к чему непригодный. Азирафаэль проводил языком по сизой выпуклой венке, плотнее сжимал губы и никогда не обещал что-то напрасно. Даже взглядом. Даже в порыве страсти, когда любовники дают друг другу лживые клятвы «быть вместе всегда» и «никогда-никогда не расставаться».       Когда Азирафаэль выпустил член изо рта, оборвав тягучее удовольствие, Кроули громко выдохнул, возмутившись. Но его порывисто повернули спиной, легким тычком в поясницу заставляя наклониться и опереться о подоконник. Кроули старался не думать, как смотрится со стороны с оттопыренным задом. Лишь памятуя о том, что Азирафаэль ниже, шире развел ноги.       Занимаемая им поза располагала к созерцанию окрестностей: распахнутое окно как раз выходило на сквер, за которым высились две башни-близнеца — развенчанная революцией церковь Сен-Сюльпис. Но Кроули не было дела до тяжелой годины столпов веры. Под еще воздушной сенью вязов разворачивалась драма более примечательная. Мальчик лет двенадцати терзал ветхую шабретту [5], в то время как второй савояр [6] задавал ритм барабанной дробью. Их лохмотья скрашивали разве что яркие кокарды. Дополнял ансамбль похожий на бесхвостую крысу сурок, восседавший на коробочке, небрежно обклеенной цветастыми нашлепками.       — Доро́гой из Овéрни,       Овéрни дорого́й       Прошел я по Лимани,       И мой сурок со мной.       Станцуем — ведь недаром       Рожден я савояром [7], — завывал зычным голосом мальчик, а сурок доставал из коробочки растроганным прохожим билетики счастья за десять су.       «Да что ты знаешь о счастье, глупая крыса».       «Счастье сейчас будет у меня в заднице».       Впрочем, детская песенка шла на «ура», как и дела у этой троицы. Мальчик-зазывала проворачивал с карманами подошедших такие акробатические трюки, которым позавидовал бы и Кроули.       — Feuille de rose [8], — с насмешкой объявил Азирафаэль, укусив его ягодицу. — Или дети в окне интереснее?       — Нет, — возразил Кроули, а затем, осознавая, что сказал Азирафаэль, разъяренно посмотрел на него через плечо. — Ты откуда такой терминологии понабрался?! У де Сада не было.       — Красиво, правда? — загадочно протянул Азирафаэль, — «Лепесток розы». Мне нравится. Там, где я жил с Уриэль, много борделей. Мне пару раз предлагали, когда я проходил мимо.       — Точно мимо?!       — Точно, дорогой.       Кроули фыркнул, понимая, что выглядит глупым ревнивцем, но ничего не мог с собой поделать. Раз ввязался во все это, изволь доверять. Ну, или хотя бы делать вид.       Тихий смех заставил его ягодицы стыдливо поджаться. Азирафаэль поцеловал их поочередно:       — Кто сравнится с тобой, Кроули?       Это был риторический вопрос.       Азирафаэль вылизывал его, и с члена липко и предвкушающе закапало на пол. Придумал тоже. «Лепесток розы». Кончал бы он с этими нежностями. Кроули из последних сил смотрел на прохожих и пытался не рявкнуть на Азирафаэля. А тот делал все, чтобы он пустился ерзать и извиваться на зависть любой подвязочной змее. Влюбленному Кроули это, может, и было позволено. Для демона Кроули слишком позорно, мелко.       Но Азирафаэлю нравилось дразнить. Вызывать в нем это пыхтение вперемешку с предательскими тихими стонами. Иначе к чему такое старание?!       Кроули ожидал, что на смену языку придут пальцы. Это было бы в стиле Азирафаэля: растянуть прелюдию и сделать все основательно и неторопливо. Он же как-то обмолвился, что ему интересен процесс, а не результат.       Но язык сменился членом. Яйца влажно шлепнулись о ягодицы через один удушливый вдох. Подозрительно легко, но как-то не по-джентльменски. Где черепашья медлительность с дотошными вопросами «не больно, дорогой?»       Где боль?!       Азирафаэль замер, сжав его бока. Ожидаемых вопросов не поступило.       — Ты мухлюешь! — догадался Кроули, чувствуя, как знакомая целительная сила разлилась по телу легкой щекоткой. — Ах, наглец!       Азирафаэль не ответил на нападки. Но высказать ничего не дал. Разве что только языком тела — ногти заскребли облупившуюся краску на подоконнике — и глухими стонами, сдерживать которые стало бесполезно. Плавные толчки и рука, обхватившая член, творили чудеса. Возможно, более обыденные, чем «настоящие», но Кроули не променял бы их ни на что.       Чувства обострились. Кроули украдкой взглянул на Азирафаэля через плечо. Красивый. Прекрасный. Незаменимый. Потный, взволнованный и возбужденный. Азирафаэль прижался к его виску губами, будто не видел, что там навсегда выжжено клеймо.       «Сотри его. Сотри!»       Азирафаэль не мог его стереть. Зато убедить, что оно ничего для него не значит — да. Возможно, это было даже важнее. Честнее.       Кроули подался назад, желая прислониться спиной к груди Азирафаэля: почувствовать его тепло. Но тот с насмешливым цоканьем двинул бедрами. Понял порыв нежности на свой лад.       Сволочь!!!       В итоге Азирафаэль не сдержался и послал к чертям святую вежливость. Его тяжелое дыхание жгло загривок, и он ненасытно ускорял темп. Неуверенность? Удушливый трепет? Возвышенный слог и платоническая любовь? Азирафаэль надавил на лопатки, заставляя лечь на подоконник. Намотал на пальцы волосы, будто вожжи натянул. Хозяйский жест. Не то чтобы унижающий, но показывающий истинную сущность. «Я — твой, а ты — мой». Кроули застонал так, что савояр с улицы одобрительно засвистел.       Демон Кроули сдал позиции, оставив влюбленного глупца-тезку почивать на лаврах. Демон Кроули был никому не нужен. Влюбленного глупца возвеличили до Бога и опустились перед ним на колени. Глупец трепетал в объятиях среди выжженной пустоши и совсем не сопротивлялся, когда его, вымотанного и довольного, подхватили на руки.       И даже замершая на улице парочка гражданок, имевшая честь наблюдать его концерт (интересно, насколько его было видно с улицы?), не могла испортить ему настроение. Напротив. Пока они ахали и тыкали в него с Азирафаэлем пальцами, савояр лихо обчищал их карманы.       Азирафаэль сдул липнувшие длинные пряди с его щек, а Кроули сжал пятками крепкие ляжки. Захохотал, запрокинув голову. Он знал, что Азирафаэль его надежно держит. Он больше не упадет.       Гражданки швырялись в него ханжескими комментариями даже с улицы. Прилипалы.       Кроули прислонился лбом ко лбу Азирафаэля и закрыл глаза.       Пускай завидуют. И так дома их уже ждет суровый урок жизни. Но ничего. В следующий раз пусть приглядывают за своими карманами, а не за парочками в окнах.       Творец эгоистичен. Творец хочет преклонения перед собой и перед своими «детьми». Поэтому Кроули совсем не противился лежащему Азирафаэлю на его бедрах (чем-то напоминало преклонение).       Его плавное дыхание гоняло волоски на животе, как ветер степные былинки. Азирафаэль касался губами кожи у пупка, будто все хотел попробовать на вкус, но не решался. Наслаждался, дразнил сам себя лишь невесомой дегустацией, а затем вдруг взял и укусил смешную складку, которую непонятно как вообще нашел.       — Не кусайся, — возмутился Кроули, ткнув его в морщинистый лоб пальцами. — Ненавижу боль.       Его укусили еще раз.       — Непослушный котик. Отшлепаю. В ссанину ткну. Кастрирую! — градация угроз была притворной. Ухмылка распускалась на зацелованных губах с каждой все ярче.       — Мм-м-м?       Играющий Азирафаэль. Опасный Азирафаэль. Всепожирающий Азирафаэль.       Сонный, сытый и удовлетворенный.       — Убьешь меня? — спросил Кроули, резко дернув за короткие светлые прядки. Он избежал третьего укуса.       — Только если немножко.       — Я не про это. Про Армагеддон. Я хочу, чтобы в будущем ты меня нашел. И сделал то, что должен. Ты. И только ты.       — Кроули! — Ухмылка потухла. — Мы что-нибудь придумаем. У нас есть еще два столетия. Не бойся. Я защищу. В крайнем случае сбежим. Вселенная так огромна. Может, у тебя есть на примете какая-нибудь планетка…       Его впечатали в постель, навалившись сверху. Тяжелый Азирафаэль. Прекрасный Азирафаэль. Защищающий.       — А, если напрямую, поверь. Тебе будет плевать, кто выпустит из тебя кишки. Не делай смерти красивые жесты. Она только посмеется. Ты бы еще сказал, что последнее, что хочешь увидеть — мои прекрасные глаза. Голубые, как Небо, с которого тебя попросили. Романтик.       — Почему ты все портиш-ш-ш-шь?! — прошипел Кроули.       — Потому что не торопи время. Её пути неисповедимы, ты сам свидетель. Так наслаждайся тем, что происходит сейчас. Хочешь вина?       Азирафаэль отпустил и встал с кровати. Исчез на кухне, но уже через минуту вернулся с бутылкой. Только сейчас Кроули увидел, что рана на икре затянулась в бугристый белесый рубец, похожий на мерзкого жирного червя. Азирафаэль заметил настороженный взгляд.       — Она сохранила чиавону с ангельских времен, — пояснил он без лишних вопросов. — Следы от такого оружия не проходят бесследно. Уриэль еще красиво заштопала. Могло быть хуже. Я, кстати, поэтому задержался. Гавриил любезно вспомнил о моем ранении и перенес меня к ней. А она не отпускала, пока рана не зарубцевалась.       Азирафаэль протянул открытую бутылку (бокалы давно пылились на полке, как и прочие условности) и лег обратно на бедра, будто это тощее недоразумение было достойной заменой подушке.       — Что у тебя на полу? — спросил Азирафаэль, кивнув на врата. — Только не говори, что пытался связаться с Раем?!       — Нет. — Кроули неохотно сделал глоток. — Это к нам портал. Они… похожи. У вас строчки из Кабаллы надо писать, у нас — из Гигантского кодекса.       — Ах. Да. Другие слова. Теперь вижу. Чего это ты вдруг? Не вызывали же вроде.       Кроули рассказал, увлеченно рассматривая стену. Получил в ответ тяжелый мрачный взгляд, будто на него разом вывалили тележку камней.       — Делай свое дело добросовестно, — сурово предупредил Азирафаэль и, в противовес словам, игриво потерся носом о живот.       Утром на подоконнике Кроули обнаружил помидорную рассаду. Терпкая и пахучая, она зеленела мягкими листочками и кокетливо шевелила ими под порывом гуляющего в комнате сквозняка.       — Я хотел оранжерею, а не огород, — заметил Кроули, бережно прикасаясь к крохе-горшку. — И что будет после помидоров? Бобы? Кабачки? Тыква?       Азирафаэль заглушил смех в подушке, отвернувшись к стене. Кроули фыркнул и пошел на кухню готовить завтрак впервые за несколько дней.       Рассаде следовало еще подрасти, прежде чем основательно пустить корни. Но Кроули уже прикидывал, где бы урвать клочок земли под грядку.

***

      — Что ты светишься?       — Я?       — Нет, архангел Гавриил. Конечно ты. Раздражаешь.       — Весна же, — Азирафаэль блуждал по комнате, а затем с любопытством заглянул за плечо Уриэль. — Светилась бы тоже. Тебе же теперь никто не мешает переписываться с другом сердца.       — Пошел в задницу, — огрызнулась она, не отрывая пера от скрупулёзно составленного плана Тампля.       «Да я уже».       Но вместо этого Азирафаэль спросил:       — Что же это ты? В одиночку составила план похищения?       — Конечно. Дождешься от тебя. Я сломала голову, разбираясь в твоих схемах, но смогла их объединить. Вот! Смотри. Крестиками обозначены позиции, где должны стоять наши люди.       — Постой. Разве не я один должен это делать?       — Нет. Я так решила. На тебя возложена почетная миссия обеспечить мне прикрытие. Для этого нужно провести роялистов под видом гвардейцев во внутренний двор крепости под предлогом перевода принца в Консьержери. Они должны видеть, что принц настоящий.       — Да знаю я… — неуверенно отозвался Азирафаэль. — Но я не понял, что делать лично мне.       — Для начала раздобыть солдатскую форму. Да не смотри ты так. Она недорогая. Семь ливров за штуку. Роли роялистов распределю я. Кстати, само руководство операции беру на себя тоже я. Ты же будешь дожидаться меня и дофина в карете. На все про все даю тебе четыре дня. А… еще нужен приказ о переводе. Ты же вроде общался с Робеспьером? Думаю, тебе не составит труда подделать подпись и поставить печать?       — Государственные символы и знаки нельзя создавать. Ты смеешься, что ли?       — Придумай что-нибудь, — Уриэль начала хмуриться. — Я и так почти все за тебя сделала.       — Четыре дня… — Азирафаэль постучал костяшкой по столу. — К чему такая спешка?       — Сам же говорил, что дофин стал плохо есть. Долго ли протянет десятилетний мальчик, отказываясь от и без того скудной пищи? К тому же Франция мне смертельно надоела. Домой хочу. И тебе будет вольная, не надо меня сварливую терпеть. Так что в наших общих интересах поскорее исполнить волю Небес.       — Домой — это куда? — удивился Азирафаэль. — На Небесах же скука смертная.       Уриэль покусала перо. Задумалась, будто в уме взвешивала, что сказала.       Азирафаэль был уверен, что она сейчас запричитает и пристыдит его. Вспомнит про «покайся» и затянет занудную лекцию, что пребывание на Небесах — плод мечтаний любого ангела. Но честность возобладала.       — В Санкт-Петербург. Там меня дожидается чудесная аптека. Я соскучилась.       — Странный выбор. Город-слякоть, город-смерть. Да и климат здесь не в пример лучше.       Уриэль покачала головой и промолчала.       Азирафаэль вспомнил про свой книжный магазин впервые за очень долгое время. Вспомнил и тут же сделал в уме заметку, что стоило бы на втором этаже обустроить нормальную квартиру. С ванной, кухней и спальней. А кабинет он отдаст Кроули, так и быть. Пусть творит с ним, что хочет. Может, он сделает из него маленькую оранжерею? Заплатишь рабочим — и они застеклят, что угодно.       И в Сохо на одну пару джентльменов станет больше…       Азирафаэль пораженно моргнул: впервые при мысли о книжном его заботили не книги. Но назвать магазин, пусть и уютно обставленный, домом — язык не поворачивался. Дом был в тесной квартирке на Сен-Сюльпис. Где Кроули готовил завтраки, вскакивал прирученной лисицей на колени и настырно лез целоваться, мешая ему пить кофе и просматривать газету. Отныне дом был накрепко связан с рыжими волосами и запахом, которым был пропитан Кроули и эта квартира. Нет, картина неполна. Еще несколько завершающих штрихов.       Окна на южную сторону. И зеленеющий сквер через дорогу. И Фру-Фру, воющая, как примадонна, по три разу на дню. И…       Азирафаэль хмыкнул. Что ж. Если пригласить Кроули обосноваться в его книжном, может быть, он когда-нибудь сможет назвать это место домом? Он очень хотел верить в это.       — Дорогой.       — Что?       — Я же говорил сегодня, что ты замечательный?       — Нет. Сегодня нет.       — Ты замечательный.       — Для тебя — стараюсь, — Кроули будто прирос к столу и быстро писал убористой вязью что-то на бланке с пометкой «Робеспьеру». На короткое мгновение он поднял взгляд, влюбленно улыбнулся, не скрывая резко расширившихся зрачков, и снова погрузился в бумаги.       Когда Кроули работал, он мог часами просиживать за столом и марать белые листы безжизненным бюрократическим слогом. «Делай свое дело добросовестно» он воспринял чересчур серьезно.       Азирафаэль облокотился о край стола. Некоторое время наблюдал, как выбившаяся из хвоста рыжая прядь елозит по бумаге вслед за пером, будто охотится на испачканный чернилами наконечник. Кроули не замечал ее.       — В власах твоих разлит янтарь,       В глазах — лукавый прищур.       Объятьем мне даруешь Рай,       Который не отыщут.       — Мааааандьёёёё [9], — прогнусавил Кроули, макая перо в чернильницу. — Это что?       — Импровизация.       — Стихи стал сочинять? Мне?       — Ну, собираешь же ты мои убожества всех видов и форматов. Изволь, еще одно. Кстати о них. Может, снять все-таки эту картину? — и Азирафаэль неприязненно кивнул на творение своей кисти.       — Нет. В ней — настоящий ты. Она мне дорога.       — Но она ужасна!       — Красота бывает разная… — философски изрек Кроули и ловко покрутил перо меж пальцев. — И безобразное может быть шедевром. Вспомни хотя бы уродцев Босха. В общем, я сказал свое «нет», и оно окончательное. Что ты вообще делаешь в моем кабинете? Я буду занят еще несколько часов. И не надо меня отвлекать. Я легко отвлекусь.       Азирафаэль захотел нагло сесть на колени, как это обычно делал Кроули, и проверить (вот уж кто налетал и плюхался, не заботясь о личном пространстве!). Но постыдился искушать Кроули, когда тот занят делом.       — Можешь оказать мне услугу?       — Какую?       Достав из кармана мешочек с остатками луидоров от Гавриила, Азирафаэль пододвинул его к Кроули.       — Мне нужен обмен на республиканские ассигнаты. Без понятия, где можно еще обменять, кроме твоего рынка.       — Хорошо. — Кроули легкомысленно убрал мешочек в стол. — Завтра сделаю.       — И… дорогой. Можешь дать на вечер свое свидетельство, ну то, где еще указано, что ты комиссар десятой секции?       Как назло, Кроули среагировал мгновенно: сдвинул брови, углубив и без того заметные лобные морщины. Явно хотел спросить «зачем?!», но не решался.       — Как бы оно не оказалось тебе бесполезным, — предупредил он и призвал к себе сюртук. Достал из кармана потрёпанный свиток. — Многие знают меня в лицо. Если ты вздумаешь использовать это свидетельство — стерегись, что тебя просто загребут.       — Нет-нет. Оно даже не покинет пределов этой квартиры, — быстро заверил Азирафаэль.       — А… ну… ладно? — отозвался Кроули и снова зарылся в бумаги.       Сказать или не сказать? Нет, незачем искушать судьбу. Азирафаэль с облегченным выдохом, что не пришлось спасаться от лавины вопросов, пошел учиться подделывать подпись Робеспьера на кровать.