you and i

      Как же забавно наблюдать, до чего кошмары могут довести людей. Аокигахара не зря славится своим вторым названием «лес самоубийц». Люди вешаются, вспарывают себе вены любыми подручными средствами или топятся в озере. Нет никаких сомнений в том, что люди это совершают по доброй воле и оказываются на пороге леса с её же помощью. Не было ни одного случая, чтобы любопытный путник, что решил забрести в зловещий лес эксперимента ради, вышел оттуда живым. Люди сталкиваются лицом к лицу со своими самыми страшными кошмарами и страхами, которые так тщательно таит их жалкая душа. И многие из них никогда бы не узнали о наличие своих страхов, если бы им в этом никто не подсобил и не напомнил.       Он отроду никогда не знал и не видел своей формы, а когда подступал к воде, видел сплошную темень дна и ничего, что могло бы судить о его истинном обличье. Он даже не помнил, как оказался в этом лесу. Аокигахара всегда был полон существ, подобных ему, и он всегда считал это место своим домом.       Ему часто доводилось превращаться в огромных пауков, пугающих людей своими размерами, в безумных великанов, огров, драконов — во всё то, что может послужить страхом и лютым кошмаром человеческой души. Порой эти образы повторялись и ему приходилось экспериментировать. В противном случае человек так и не дойдёт до самоубийства, а этого уж никак нельзя допускать. И такова участь всех обакэ этого леса.       Жизнь действительно скучна, когда ни одной живой души не оказывается в лесу. Порой она настолько скучна, что всем своим естеством, которое должно быть уж точно, хочется вылезти наружу и увидеть этот свет небосклона, но без бесконечно стремящихся ввысь деревьев.       Обакэ знает наизусть каждую тропинку, с которой жаждут ступить любопытные туристы, ствол каждого дерева был тщательно изучен за время его существования. Он не уверен, сколько ему лет и сколько лет этому лесу, когда он умрёт и может ли вообще умереть, но он знает точно одно: люди умирают, люди убивают себя и убивают из страха собственных демонов, которых он всегда может услужливо продемонстрировать им. Это просто, и ему вовсе не жалко постараться над кошмаром для очередного смертного.       И всё же, как же скучно, когда никто не пытается себя убить. Просто отвратительно.       — Джим?       Обакэ настороженно оглядывается, но поблизости никого. Может, ему просто послышалось?       — Джим, ты правда здесь?       Ему определённо не кажется, это точно обращено к нему.       — Поверить не могу, Джим, это ты! — и его заключают в крепких объятиях со спины.       Он никогда не отличался замедленной сообразительностью, но на осознание происходящего требуется время. А смертный сзади продолжает, что-то твердить, вжимаясь в его — как оказалось — спину.       — Я и вовсе потерял надежду, что когда-нибудь найду тебя. Ты перестал писать мне и фотографии в блоге больше не публиковались, я точно заподозрил что-то неладное. Мне удалось найти твоих знакомых, они сказали, что ты и на работе давно не появлялся, и вообще это не в первый раз, — его тёплые руки сжимали в кулак, будто боялись отпустить, образовавшуюся футболку на теле обакэ. — Твоя сестра призналась, что год назад ты пытался покончить с собой, и я так испугался, если бы ты только знал. Я так испугался за тебя, — горячее прерывистое дыхание опаляет обнажённую шею названного Джима. — Я так боялся…       Обакэ отстраняется, насколько ему позволяет приобретённый образ тела. Это любопытно, действительно любопытно. Он отчётливо ощущает собственное сердцебиение, а грудь вздымается от каждого вдоха. Он даже ощущает слегка потрёпанную на себе одежду. Так и должны чувствовать себя люди? Пока он оглядывал себя с ног до головы, стоящий напротив мужчина не мог перестать улыбаться. Да уж, сюда приходили разные люди, но настолько странных он видит перед собой впервые. По рукам пробегает резкое покалывание и он оттягивает рукава джинсовки, которые успели обагриться в чью-то кровь. В его кровь. В кровь Джима. Струйки крови медленно стекают из открытых ран по ладони и медленными, тягучими каплями падают наземь. Он видит, как глаза смертного тут же округляются при виде вскрытых вен. Но его страшит не увиденное на теле, которым он сейчас является, а тот факт, что ему больно. Чертовски больно от ран, а в грудной клетке что-то щемится в непонятной агонии.       — Д-джим, неужели ты…       — Шерлок, — жалостливо давит из себя он по непонятной причине, губы будто сами разузнали имя и вымолвили его.       Что-то внутри заставляет тянуться к незнакомому человеку и одновременно утверждает, что человек этот вовсе не незнакомец, а самое ценное, что было в твоей жизни. И от этого было становится ещё больней. Так больно, что влага сама подступает к глазам. Это всё он сделал? Он был этим, что совершил подобное с собой?       В голове сотни, тысячи вопросов, но окровавленные руки уже прижимают к себе дрожащее тело мужчины. Такое родное тепло, такой знакомый запах волос. Он зарывается пальцами в потрёпанные кудри и вдыхает полной грудью этот аромат, вспоминает его. И из глаз уже сочатся слёзы, как только собственной грудью ощущает рыдания чужой. Его снова сжимают в сильных объятиях, предотвращая какие-либо попытки отступления.       — Джим, Джим Мориарти, — голос мужчины, которого он назвал Шерлоком, дрожит и срывается на всхлипы, — как ты мог? Как ты мог, чёрт возьми?       А ему даже нечего ответить, ему самому хочется знать, зачем и почему. Кто же знал, что существование обакэ так сложно устроено. Он до сих пор не знает своего начала, но чувствует, что конец буквально у подножья Фудзи*.       Он размыкает крепкие объятия и вглядывается в подавленное скорбью и утратой лицо. Перед ним лицо человека, который отчаянно верил, что найдёт, который верил, что нашёл, и, казалось бы, нашёл, но вот-вот потеряет. Его дрожащая бледная рука сама прижимается к худому лицу, что инстинктивно жмётся к ещё источающему тепло телу. Обакэ сейчас не до забавы. Ему вовсе не хочется выполнять то, что предначертано, но он не хочет, чтобы этот человек страдал. Ему вовсе не всласть наблюдать боль в глазах, которые медленно покидает былая страсть к жизни. Уходит с каждой каплей крови, что окропляет рукава джинсовки.       Его губы сами касаются чужих. Он двигается без напора, со всей нежностью, что подсказывает ему внутреннее чутьё. Кудрявый с большим рвением отвечает, словно угадал, что это прощание, жмётся сильнее и даже покусывает нижнюю губу, дабы остаться хоть как-то в расчёте. Тот, что являет из себя Джима, слизывает кончиком языка бегущую с щеки к подбородку слезу и оставляет напоследок лёгкий поцелуй в уголок губ, совсем невесомый, но такой нужный для обоих.       — Шерлок, — снова хрипит не своим голосом, — пошли со мной, — и берёт в свою руку чужую ладонь.       Мужчина повинуется и следует за возлюбленным. Обакэ понятие не имеет, что последует дальше, но он чувствует, что должен избавить этого человека от столь сильной и глубокой утраты. Он не знает, был ли знаком с ним в прошлой жизни и был ли знаком вообще. Скорее нет, чем да, ведь он здесь уже немерено времени и все здесь давно его знают. Но, будь это правдой или нет, он всё же ещё сильнее сжимает руку спутника, когда деревья редеют, а сквозь листву начинает прослеживаться водная гладь.       Он становится спиной к озеру, не отпуская руки мужчины. Он хорошо помнит, что за этим обычно следует. Обакэ делает шаг назад, затем ещё два, затягивая за собой мужчину. Тот покорно следует, не думая задавать вопросов, ведь все ответы уже здесь — в глазах напротив, которые совсем скоро покинут последние искорки жизни. Он без раздумий входит в воду, делает медленные, но уверенные шаги вперёд.       Шерлок знает, если потухнут глаза его Джима, то свои он захлопнет без промедления. И обакэ чувствует эту решимость. Знает, что она направлена по ложному следу, но всё равно делает несколько шагов назад, вглубь озера. А после обе пары лёгких наполняются водой.