Чужой

Его даже не заперли. На двери не было замка, видимо в этом крошечном поселении не от кого было прятать припасы, но ради столь опасного пленника Нвабадаш обязательно прикрутил бы хоть какой-то засов. И поставил хотя бы двух охранников, а не одного, который то ли уже задремал, то ли нет. Кто его разберет, ведь это эльф! С орками все было гораздо понятнее. Если поставить всего одного караульного, он уснет, стоит командиру исчезнуть из виду, и неважно, день или ночь на дворе. Поэтому Нвабадаш всегда ставил двоих, тогда они конечно будут резаться в карты и галдеть так, что мертвый проснется, но глаз точно не сомкнут. Хотя бы из страха, что второй оберет карманы, пока спишь. Троих уже нельзя. Трое орков в карауле это верная дорога к пари, ведь это так удобно, когда есть третий, кто разобьет. На что спорили орки, Нвабадаш даже вспоминать не хотел. Из орочьих пари никогда ничего хорошего не выходило, зато трупы часто. Эльфийский караульный уселся, прислонился к противоположной стене и больше не двигался. Со временем его дыхание чуть замедлилось, но само по себе это ни о чем не говорило. Нвабадаш искренне пожалел, что эльфы не храпят, а еще могут сидеть неподвижно часами, недаром орки никогда не могли отыскать их лазутчиков. Он по-прежнему не собирался бежать, это было бы слишком глупо. Даже мышь не скроется от эльфов в их собственном лесу, не то что целый Нвабадаш. И если до сих пор с ним обращались почти ласково, то после побега даже церемониться не будут. Прирежут на месте. И все равно, сидеть и ничего не делать было почти невыносимо. В погребе легко было бездельничать. От холода и одиночества Нвабадаш без труда уходил в себя и дремал целыми днями. Но сейчас, когда он чуял запах травы и леса, чувствовал как где-то неподалеку бродило тесто на утренний хлеб, слышал как у кромки поселения показались олени, как кто-то вышел из одного домика и, не скрываясь, прошел по тропинке в другой, как за бревенчатой стенкой в траве прошуршала ящерица, даже ее было легче услышать, чем эльфийских часовых!.. Нвабадашу нестерпимо хотелось хоть чем-то заняться. Например, пересчитать мешки с крупой, предназначавшейся для пленников, и проверить, не завелся ли в ней червь. Пленных людей и эльфов приходилось кормить отдельно приготовленной кашей, потому что они наотрез отказывались есть любое мясо или любую еду, которая хоть немного им пахла. Оркам было плевать на такие капризы, и Нвабадаш лично следил за припасами и посудой, в которой они готовились. Еще можно было пройтись по всему замку и проверить, что еще успели сломать и загадить орки, и действительно ли они починили и почистили то, что было поломано в прошлый раз. Нвабадаш не раз и не два находил стулья, которые осторожно поставили на отломанную ножку специально перед его приходом, вместо того чтобы приделать новую. И груды мусора, выброшенные в нужник и намертво забившие сток. И оружейную кладовку, полную сломанного или просто испоганенного оружия, ведь оркам лень было править зазубренное лезвие, когда можно было просто заменить тайком испорченный меч на новый. Иногда он по два дня и две ночи проводил на ногах. А тут просто какая-то пытка бездельем. Впрочем, всё, что происходило с Нвабадашем, он навлек на себя сам. Как сказал этот фальшивый насквозь начальник стражи, "просто скажи кто ты, и можешь быть свободен". Нет, он и правда перегрелся на реке, если верит на слово какому-то эльфу. Нвабадаш сделал несколько глубоких вдохов и весь обратился во слух. Золотоволосый был где-то здесь, в одном из окружавших его маленьких домиков. Эльфы не могли унести его куда-то еще, не с такими ранами. Нвабадаш просто хотел услышать его дыхание, различить его среди пары десятков спящих. Разве это много? Видимо да. Нвабадаш мог на слух пересчитать новорожденных мышат, возившихся под крыльцом соседнего домика. Мог с уверенностью сказать, что один эльф так и не ложился. Что двое уже встали и затопили печку под хлеб. Но тот единственный звук, который ему так хотелось услышать, спрятался среди подобных себе будто дерево в лесу. Нвабадаш спрятался с головой под одеяло, свернулся и постепенно уснул. Он не привык бодрствовать в разгар дня, но именно тогда его и разбудили. Нвабадаш проснулся от того, что кто-то пнул ножку его кровати. Первым порывом было вскочить и всадить кинжал в глаз тому, кто нарушил его сон. Но кинжала под подушкой не оказалось, привычная орочья вонь куда-то испарилась, вместо нее откуда-то несло дымом, сушеными травами и свиным жиром, а еще сквозь тонкое одеяло просачивался очень яркий свет. Нвабадаш прикрыл глаза ладонью, сел и очень осторожно выглянул в щель между пальцами. В шаге от кровати стояла эльфийская женщина в мужской одежде, за ее спиной к двери прислонился Шрамоголовый. Запах, шедший от эльфийки, казалось, что вот-вот обретет очертания и собственную плоть. Уж на что Нвабадаш был ко многому привычен, но целителей даже ему тяжело было выносить, что орочьих, что получается эльфийских. И дело вовсе не в силе запаха, который даже был не особенно отвратительный. У него просто было слишком много оттенков, и для любого более-менее чувствительного носа это было чересчур. Целители пахли всем сразу. - Тебе больно смотреть на свет? - спросила эльфийка. Нвабадаш не ответил, и она продолжила. - Такое бывает со всеми, кто долгое время провел во тьме. Ты не первый, кто вернулся из плена. Это пройдет. Нвабадаш молчал. - Я бы хотела взглянуть на твои ребра. Ты сказал Румилу, что они сломаны. Я могу тебя перевязать, станет полегче. Нвабадаш молчал. Эльфийское лицемерие не было для него чем-то новым или удивительным, но все-таки оно слегка раздражало. Никого не волновали его ребра, пока он несколько дней сидел в ледяном погребе. Зато теперь, когда он продемонстрировал характер, его стали задабривать. Эльфийка подалась вперед. - Нет, - каркнул Нвабадаш, и она замерла. - Хорошо, - покладисто сказала она. - Тебе виднее. Скажи, если тебе что-нибудь нужно. Я знаю травы, которые уменьшают боль. - Нет, - повторил Нвабадаш. - Ты знаешь еще какие-нибудь слова? - улыбнулась целительница. - Нет. - Меня зовут Олвен, - сказала женщина. - Румил говорит, ты отказываешься рассказывать о себе, пока наш государь сам это не сделает. Государь очень болен, и хотя он уже приходил в себя, мы пока не можем утомлять его долгими разговорами. Но мы спросили у него про тебя. Нвабадаш почувствовал, как сердце замерло в груди, а руки онемели и стали как будто тряпочные. - Он тебя не помнит, - сказала Олвен. - В этом нет его вины, видимо ты встретил его, когда он уже был очень плох и не понимал, что происходит. Ты очень благородно поступил, когда забрал его с собой. Я знаю многих эльфов, которые не стали бы при побеге из плена отягощать себя еле живым чужаком. Но ты его спас. - Я не эльф, - от волнения Нвабадаш потерял осторожность. Он очень рассчитывал на то, что золотоволосый отблагодарит того, кому обязан жизнью. Но если тот ничего не помнит, как быть? В темных глазах Олвен что-то мелькнуло. - А кто ты тогда? - Я Нвабадаш, - прошипел он, в одно мгновение возненавидев и свою новую теплую постель, и чистую одежду, и вкусно пахнущий лесом воздух. Всё это было ошибкой. Надо было податься на север. Может быть, он бы сумел отыскать там Саурона. - Идем со мной, Нвабадаш, - сказала Олвен. - Государь хочет встретить своего спасителя.