Чужой

Олвен вернулась, когда расторопный слуга уже заканчивал полировать ему сапоги. Нвабадаш как раз начал волноваться. Он понятия не имел, что делать, если эльфийка задержится, вдруг вместо нее появится кто-то другой, может Ородрет пустит знакомого вельможу помыться, а тут Нвабадаш... с корзинами. – А сейчас будет вторая часть моего подарка! – объявила целительница, когда слуга подхватил свою коробку с тряпочками и щеточками и убрался восвояси, оставив после себя слабый аромат воска. Нвабадаш вопросительно посмотрел на нее. Куда ему больше? И так надарила на сто лет вперед. – Теперь, когда мы тебя приодели, можно приступить к следующему шагу. Тебе нужны знакомые, а то ты здесь никого кроме меня не знаешь, и, что-то мне подсказывает, если пустить это на самотек, ты и через сто лет никого себе не найдешь. Поэтому я сейчас иду пить чай со своими подругами, а ты идешь со мной! – Какой же это подарок? – вырвалось у него. Олвен ошибалась! У Нвабадаша был Финрод, который десять лет берег для него ту самую комнату. Зачем ему кто-то еще? Тем более, какие-то незнакомые эльфийки, наверняка такие же шумные и бесцеремонные как Олвен. Которая может и была неплохой по натуре, но Нвабадаш не хотел бы проводить с ней большую часть своего времени. Или даже половину. И вообще, чем меньше тем лучше. – Говори что хочешь, но потом ты еще благодарить меня будешь! – заявила эльфийка. – За что? Мне твои подруги не нужны. Я им – тем более. Наши жизненные пути может и проходят рядом, но все равно они разные. Они ведь женщины! У Олвен округлились глаза. – Это по-твоему недостаток? Да, они женщины! Из семей, где есть юноши и девушки чуть старше тебя! Ты вырос вдали от нас, поэтому лучший способ познакомиться с подходящими эльфами – это понравиться их родственникам. – Я им не понравлюсь, – твердо сказал Нвабадаш. Мысль об этом слегка обижала, но что поделать, если он не умел нравиться. Да и как еще объяснить Олвен, что затея у нее провальная, если длинную речь она попросту не дослушает? Надо придумать что-то короткое, содержащее в себе крупицу истины. Непреодолимую причину – и облечь ее в несколько слов, которые он точно успеет договорить. Нвабадаш никому особо не нравился, и не было никакого основания полагать, что в этот раз всё пойдёт как-то иначе. Пусть это всего лишь часть правды, зато сразу понятно, что лучше заняться чем-нибудь другим. – Ты просто нас плохо знаешь, – весело возразила Олвен. – Иначе понимал бы, какое огромное преимущество у тебя есть в их глазах. Ты интересный. В Нарготронде мало чего происходит, поэтому мы любим рассказы о большом мире, особенно если говоришь о чем-то, что видел своими глазами. Тебя вырастили орки, Нвабадаш, и, с одной стороны, это вызывает у большинства эльфов настороженность. Но, с другой стороны, эти же самые эльфы сгорают от любопытства, потому что мы совершенно ничего не знаем о мирной жизни нашего врага. Многие верят, например, что орки рождаются из грязи. Это правда? – Конечно, нет! – только эльфы могли вообразить подобную глупость! – Их рождают матери, как и всех остальных. – Ты так говоришь, а вот мы за столько лет не увидели ни одну орочью женщину. – Потому что они живут далеко на севере, и ваша война им неинтересна! Олвен удовлетворенно кивнула. – Вот видишь. Главное, не распаляйся слишком сильно. Горячностью здесь никого не испугаешь и не удивишь, однако во всем нужна мера. Как говорится, не растопишь печку – не испечешь лембас, но не раздувай пламя сверх нужного, а то получатся одни угольки. – На углях мясо хорошо запекать, – буркнул Нвабадаш. Конечно, разговор зашел не туда. Олвен мгновенно раскусила его нехитрую отговорку и поставила всё с ног на голову. Кого и когда она слушала? С этой женщиной невозможно было спорить. Как и с теми, другими, кого Нвабадаш никогда больше не увидит. Смуглые коренастые воительницы, никогда не расстающиеся с длинным поясным кинжалом. Жестокие как сама северная земля. Хранящие от разрушительных притязаний ту скудную жизнь, которая все-таки уродилась в их владениях. Неужели придется рассказать о них, чтобы купить немножечко хорошего отношения? Даже не так. Рассказать скучающим дамам о том, как выживает враждебный им народ, чтобы они изобразили вежливый интерес – и забыли про Нвабадаша, как только он закончит говорить. А потом, чтобы они снова притворились его друзьями, ему придется вспомнить что-нибудь еще, открывая каждый раз всё более отвратительные подробности, потому что предыдущие истории уже приелись, и любопытство надо разжигать заново. Не нужна ему такая дружба. События в его памяти это не товар, чтобы менять их на что бы то ни было, это его жизнь. Но спорить с Олвен было бесполезно, и Нвабадаш последовал за ней – в один из богатых благоустроенных домов Верхнего города. В конце концов, ему достаточно будет просто быть собой, чтобы Олвен сначала спровадила его поскорее, а потом раз и навсегда забыла эту странную идею – что ему якобы кто-то нужен. ***** Олвен была права – их ждали. Дамы собрались в небольшой зале, стены которой, не оставляя ни единого просвета, покрывали вышитые ковры – напоминание о царящей в Нарготронде вечной ночи, которую хозяйка дома очевидно коротала за рукоделием. Привычный полумрак не позволял хорошенько рассмотреть изображенные сцены. Ковры рассказывали историю, которую скорее всего знала только создавшая их женщина, и темнота помогала хранить этот невольный или умышленный секрет. Нвабадаш не особенно заинтересовался коврами. Он, конечно, одобрял их наличие, они служили прослойкой между драгоценным теплом и ледяной скалой, которая моментально его поглощала. Но гораздо сильнее, чем какая-то вышивка, его взгляд приковали женщины, рассевшиеся на небольших диванчиках, которые полукругом выстроились перед уже догорающим камином. Все как одна юные, хотя у каждой вполне могли быть внуки или даже правнуки. Скорее всего красивые, Нвабадаш плохо понимал в женской красоте, но слышал, что смертные считали всех эльфиек прекрасными. Все как одна были одеты богато, и потому с первого взгляда было не разобрать существующую между ними иерархию. Их платья очень различались кроем, гораздо сильнее, чем одежда, которую эльфы носили на улицах. У одной рукава были такие длинные, что спускались почти до пола. У другой они были обычной длины, зато такие пышные у основания, что напоминали шарики. У третьей пышная была юбка, да такая, что занимала почти весь диванчик. Впридачу к платьям, прически тоже различались: от обернутой вокруг головы простой косы до причудливых сооружений, поддерживаемых богато разукрашенными шпильками. Нвабадаш очнулся, когда Олвен потянула его за рукав, усаживая рядом с собой на свободное сидение. Диванчик был слишком низкий, и Нвабадаш заерзал, пытаясь поудобнее устроить ноги. Под сидение они не помещались, вытянуть перед собой их тоже не получалось, там стоял столик с какими-то сладостями. Дамы поздоровались, его представили, и женщины вроде заговорили о своем, но Нвабадаш чувствовал их взгляды. Быстрый обмен мнениями относительно цен и налогов был всего лишь закуской. Все знали, какое будет основное блюдо, и ждали только приличия ради, чтобы не накидываться на гостя так, будто и правда нарядились и пришли сюда ради него. Эльфийки прекрасно знали правила игры, Нвабадаш о них догадывался – Саурон тоже любил сделать вид, будто ему совсем неинтересно донесение, которое он ждал почти неделю... Гораздо больше, чем переглядывания и осторожные реплики, Нвабадаша занимало стоящее перед ним блюдо. На нем была изящно разложена выпечка. Вытянутой формы, будто крошечные поленья. Довольно бледная, наверное золотистая, если смотреть при дневном свете. Наполовину покрытая молотыми орехами, будто взяли за кончик и макнули в них... Нвабадаш сглотнул набежавшую слюну и как-то вспомнил, что последний раз ел приблизительно позавчера. А потом еще отказался от яблока, когда сидел в каморке со стражем ворот. В животе заурчало, и Нвабадаш не сразу заметил, что дамы молчат и смотрят на него. Все как одна. С вежливым то ли удивлением, то ли сочувствием на лицах. – Я попрошу, чтобы принесли что-нибудь более питательное, – поспешно сказала хозяйка дома и позвонила в стоящий перед ней на столике мелодичный колокольчик. – Что же ты не сказал, что голодный? – с преувеличенной заботой в голосе спросила Олвен, и в ее глазах Нвабадаш прочел совсем другое чувство. Ему захотелось спрятаться. Конечно, слуга с подносом еды не смог зайти к нему в комнату, он ведь запер дверь. Собственная идея, казавшаяся в свое время такой удачной, теперь потускнела, и Нвабадаш о ней почти жалел. Кто же знал, что целительница разбудит его и потащит сначала в одно место, потом в другое. Вот если бы его не дергали, он бы и поесть себе нашел, и спокойно помылся бы! – Не ругай его, – засмеялась хозяйка. – Всем известно, что мужчины на границе дичают. Сейчас принесут остатки от обеда, и мы наконец сможем поближе узнать нашего дорогого Нвабадаша. – Какое странное имя! – воскликнула дама в пышном платье. – В какой земле так называют? – Это орочье слово, – спокойно ответил он. – В этой форме, которая применима только к разумному существу, оно значит слуга. Нвабадаш не стал упоминать, что назвал его так Саурон. Эльфам вполне хватало мысли о том, что их буквально вынуждают применять противный им язык, пусть даже речь шла всего об одном слове. Вряд ли они обрадовались бы, узнав что следуют завету Саурона, просто называя Нвабадаша по имени. – Но ведь есть наверное и другое имя? – ободряюще улыбнулась хозяйка. Оно было. – В детстве меня называли Уголек, – сказал Нвабадаш. На самом деле, он казался белым как снег, по сравнению с орчатами, и такое прозвище звучало почти как насмешка. – Бедняжка вырос без матери и отца, – сказала женщина в изумрудном платье с длинными рукавами. – У нас ведь родители дают самые первые имена. Скажи, Нвабадаш, ты совсем их не помнишь? Он посмотрел ей в глаза, необычайно светлые и прозрачные для нолдорской женщины. И почему-то грустные. Теперь, когда он заметил это, женщина казалась лишней на этом сборище скучающих любопытных дам, и Нвабадаш, почти ответивший, что ничего не помнит, неожиданно для самого себя попытался заглянуть в давно позабытый, полный полустершихся изображений уголок памяти. – Я не знаю своего отца, – сказал он наконец, – но мне кажется, я немного помню мать. Она была единственная эльфийка в деревне, где я вырос. – Как ее звали? – спросила женщина. Она чуть наклонилась вперед, и Нвабадашу на мгновение стало жаль, что он не может вспомнить то, чего никогда не знал. – Я тогда еще не говорил по-эльфийски, – признался Нвабадаш, – меня сначала обучили орочьему говору, она его скорее всего не знала. Да и как мы поговорили бы, мы жили отдельно. Я с остальными детьми, она с женщинами. – Что с ней стало? Они как будто остались вдвоем. Нвабадаш забыл про других женщин, для него в этот миг остались только ее прозрачные глаза. – Она умерла, когда я был совсем маленький. Эльфийка тихо ахнула, и Нвабадаш поспешно добавил: – Орчанки ее не мучали. Я не знаю, что именно произошло. Ее нашли на пригорке с вереском и там же похоронили. Они сказали, ее призвала земля. Он продолжал говорить, как будто его что-то подталкивало. – Орки не оплакивают своих ушедших. Они говорят, земля нуждается в нас, чтобы продолжать давать жизнь. И когда она призывает одного из живущих, это значит, что круг замкнулся. – Я слышала, что орки пожирают собственных раненых. Живьем! – вмешалась одна из женщин. Волшебство распалось. Нвабадаш без особого сожаления покинул темный угол в своем сознании, куда не собирался возвращаться. Он отметил, что эльфийки, судя по их лицам, не горели желанием немедленно брать его под свое крыло. Они растерянно переглядывались, он кожей чувствовал повисшую в воздухе неловкость. Слуга с подносом явился как спасение.