Чужой

Нвабадаш втайне считал, что Хранимая равнина могла быть чуточку ровнее. На севере он вырос, каждый день глядя на плоскую, как стол, бескрайнюю пустошь. Она убегала к самому горизонту, в какую сторону ни посмотри, и конца ей не находилось, сколько ни шагай. Орки говорили, что Мэнгилик Жол, Вечную Дорогу, невозможно покинуть на двух ногах. Нужны хотя бы четыре, как у лошади, а лучше шестнадцать, как у собачьей упряжки. Хранимая равнина видимо считала себя сестрой горным хребтам, которые сурово смотрели сверху вниз на севере и юге. Она то и дело бугрилась, пытаясь произвести на свет пусть не гору, высокий холм, но чаще всего получались даже не холмы, а возвышенности с пологими, зато длинными склонами. Нвабадаш чувствовал каждый подъем и спуск, когда обвыкшееся тело вдруг наклонялось в седле или откидывалось назад. Несильно. Нвабадаш давно перестал следить за тем, чтобы не свалиться с лошади. Уже два дня как. Теперь он проводил время, прислушиваясь к разговорам вокруг него, которые неизменно велись на синдарине. По большей части, эльфы обсуждали каких-нибудь общих знакомых. Бессмысленное занятие, но чем еще было заняться, когда почти не вылезаешь из седла? Нвабадаш пробовал глазеть по сторонам, но почти сразу бросил. Земные складки, которыми была покрыта равнина, обманывали зрение: проводили границу, обещали конец пути там, где его в помине не было. Нвабадашу это не нравилось. Он бы ни за что не назвал землю, по которой они путешествовали, равниной. Скорее, холминой! Наверное, эльфы так привыкли к своим горам, что любое место, где за целый день ни разу не уткнешься носом в отвесную каменную стену, казалось им достаточно ровным. Нвабадаш понимал, что нолдор никогда не видели настоящий север, иначе придумали бы имя получше, и эта мысль щекотала его изнутри. Вечером он забывал о «холмине» и тем более скуке. Финрод расчесывал перед сном длинные золотые пряди, и лучики света из маленького фонарика, висевшего под сводом палатки, переливались по ним точно крошечные искорки. Нвабадаш старался не глазеть и торопливо приводил в порядок собственную жесткую гриву, и внутри все дрожало от мысли, что государь обычно готовится ко сну в одиночестве, в уединении собственных покоев, и его таким никто больше не видит. Потом Финрод прижимался к нему под одеялом, одним на двоих, и Нвабадаш старательно сохранял неподвижность, чтобы не потревожить его чуткий сон. Государь легко засыпал на твердой неровной земле, но все равно хотелось уложить его на постель, свежую, шелковистую и приятную для тела. Кроме того, что ночевали они вместе, Финрод больше никак его не выделял, поровну деля внимание между всеми эльфами в отряде, поэтому, когда он вдруг позвал пройтись перед сном, у Нвабадаша радостно екнуло сердце. Они были в дороге всего четыре дня, однако Нвабадаш успел соскучиться по их разговорам. Оказалось, что Финрод направляется к высокому холму, единственному в округе. Идти было недалеко, не больше полумили. Густо сплетенные осенние травы, уже начинающие жухнуть, стелились им под ноги, и Нвабадаш с любопытством разглядывал темную громаду, все яснее проступающую на фоне черного звездного неба. – Эта земля не всегда звалась Хранимой равниной, – сказал Финрод. – Много лет назад, когда мой народ пришел в Белерианд, она кишела орками. Сейчас ты смотришь на то, что было одним из наших форпостов. Видишь, как изрыта земля? Ночь была ясная, и Нвабадаш действительно видел размытый дождями, поросший травой и мелким кустарником вал, больше похожий на морщину, бороздящую склон. – Мы не везде и не всегда строили могучие крепости и неприступные сторожевые башни. Если выбрать хорошее место и взяться за лопаты, можно меньше, чем за неделю, получить укрепление, которое выстоит не хуже, чем каменные стены. Финрод исчез в зарослях, и Нвабадаш торопливо последовал за ним. Ветви скрывали узкий проход, вымощенный плоскими камнями. За ним остатки древней тропы уводили круто вверх, и вскоре они оказались на вершине. Ее покрывал ковер из уснувших на ночь мелких цветков. Днем они наверное выглядели, будто снежная шапка. Нвабадаш вспомнил, что не увидел ее, когда они разбили лагерь неподалеку от холма. Кто-то позаботился о том, чтобы это место было потайным. Для того, кто стоял на равнине, цветы и груда камней, которую они опутали, оставались невидимы. – Теперь это курган, – сказал Финрод. Лицо его скрывала тень, но Нвабадашу не понравилась горечь, появившаяся в голосе. Он подошел ближе. – Что произошло? Финрод как будто потускнел. Даже лунный свет, лившийся на его косу, не вызывал знакомые переливы, он падал на ставшее мертвым золото и пропадал. – Храбрые воины отдали жизнь за то, во что верили. Так ли важно, как именно это случилось? – К чему бередить старые раны, государь? – тихо спросил Нвабадаш. Финрод казался ему необычайно хрупким, будто вылитым из стекла, и хотелось прижать его к груди, стереть паутину из теней, затянувшую прекрасный облик. – Враг везде оставляет свои отметины, – медленно произнес Финрод. – На земле, на телах, в сердце. В Хитлуме ты можешь встретить еще одного моего родича. Маэдрос был пленником у Моргота. Три года он провел в темной твердыне, пока не спасся благодаря отваге Фингона. Когда Маэдрос вернулся к нам, я не узнал его. Тело его было измучено пытками, а дух искалечен. Мне казалось, я смотрю на руины любимого дома, дочерна сожженные врагом, оскверненные, где только призраки прошлого блуждают среди развалин. Со временем, конечно, даже на пепелище возвращается жизнь, но разбросанные камни уже не превратятся в стены, которыми были, и все, что нам остается, это память... – Я никогда не бывал в Ангбанде, – сказал Нвабадаш, – и не слышал, чтобы оттуда возвращались. Орки, которые уходят на службу туда, считаются мертвецами. – Ты прав, мой друг, оттуда не возвращаются, – горько усмехнулся Финрод, – и Маэдрос тоже сгинул во мраке Ангбанда, а мы просто научились любить того, кто к нам вернулся, как брата. Нвабадаш осторожно взял его за руку. Ладонь у Финрода покрывали старые мозоли от меча и тетивы, а может и арфы, кузнечного молота. Нвабадаш ведь почти не знал, как жил государь десять лет назад, двадцать, сто. Что ему было милее: охота, война или ремесла, которыми славился его народ. Финрод повернул голову, Нвабадаш увидел его лицо и почувствовал, как сердце падает в пятки. – Маэдрос провел в плену три года, я – меньше месяца, а ты – почти сорок лет. Скажи мне, Нвабадаш, как ты, эльф, не видевший благого света Дерев, оказался сильнее нас обоих? Хватка у Финрода была стальная, но Нвабадаш упрямо не разжимал и не ослаблял свою. – Ты непохож на эльдар, но может быть в этом твой секрет? Тьма проникала в тебя по капле, и теперь ты к ней нечувствителен? Почему тогда всем остальным это не помогает? – О чем ты? – прошептал Нвабадаш, и в этот миг Финрод запел. Чары взметнулись вокруг них, словно сиреневая дымка, и хотя Нвабадаш ничего кроме нее не видел, для Финрода все было иначе. Он глядел перед собой круглыми глазами, и по искаженному от ужаса лицу медленно текли слезы. Нвабадаш не смел мешать. Еще не хватало, лезть колдуну под руку. Он молча дрожал, но когда все закончилось, он шагнул вплотную к Финроду, и тот осел к нему в руки. – Сколько бы раз я ни увидел эту резню, все равно не могу привыкнуть, – пробормотал Финрод. – Зачем ты делаешь себе больно? – Нвабадаш бережно провел по напряженной спине. – Разве непонятно? – Финрод криво усмехнулся и опустил голову ему на плечо, будто сдаваясь. – Или тебе никогда не являются в памяти картины, которые ты предпочел бы забыть? Любой ценой. – Очень редко, – признался Нвабадаш. – Думаешь, я стал таким, как они? – Нет, конечно, – быстро возразил Финрод и добавил. – Но я прекрасно помню, как ты слизывал с меня кровь. Нвабадаш нахмурился. – Ты все неправильно понял. Я, конечно, ел иногда... всякое, но не эльфов! И не людей. Даже в голову бы такое не пришло! – И вообще, не надо было тебя трогать. Я теперь не знаю, как оправдаться перед тобой, государь. В те дни завтра наступало не для всех, а если наступало, уже никто не хотел помнить о том, что было вчера. Я не думал, что мы когда-нибудь об этом поговорим, я просто хотел попробовать самое лучшее и красивое, что видел в своей жизни. Хотя бы на вкус. – Красивое? – Финрод поднял голову и посмотрел ему в глаза. – Я был измучен, избит, покрыт кровью и собственными нечистотами... Хочешь сказать, что тебе такое понравилось? – Нет, конечно, – Нвабадаш отвернулся, не в силах выдержать его взгляд. – После поединка ты светился, государь. Возле Саурона даже дневной свет меркнет, а ты светился. И я навсегда запомнил твой свет. Финрод хрипло засмеялся, и Нвабадаш удивленно посмотрел на него, смеющегося и плачущего одновременно, а потом прижал к себе, уже не думая о том, что произойдет дальше. Финрод казался ему обнаженным, несмотря на покрывающие его несколько слоев теплой одежды и колдовства. Нвабадаш хотел заслонить его собой, а потом никогда больше не вспоминать этот разговор на холме.