Вечера Марины

Не будет интеллектуалом тот, кто заметит, что за опьянением неотвратимо следуют протрезвление и горечь от осознания содеянного. Трезвость — умеренная, но достаточная для восприятия логики поступков — настигла Марину удивительно быстро, спустя несколько кружек чая с печеньем (о, это печенье было необыкновенное, меня всегда так волновал его плотный запах с нотками молока, но как только я тянулся к нему носом, Марина отгоняла меня, приговаривая: «Нет, тебе этого нельзя, милый»). Немного побледневшая, Марина вернулась в комнату, опрокинулась на диван, закрыла лицо руками и заплакала. Я было устроился в кресле, желая, конечно, остаться безучастным, но, изрядно наплакавшись, Марина взяла меня на руки и привычно помучила в своих объятиях: пришлось стерпеть эту кошачью повинность, благо та длилась закономерно недолго. Места себе Марина не находила. Она брала в руки книгу, но, едва взглянув на первую страницу, откладывала её в сторону; она включала музыку, но раздражалась, едва завершался проигрыш, — я не слышал голосов; она пыталась лечь спать, но не могла лежать в одной позе сколько-нибудь длительное время. Так и мои объятия не были для неё особенно занимательны или умиротворяющи этим вечером. Иногда Марина снова начинала плакать, но уже и в этом действии не было подлинного отдохновения: всхлип, платочек, скомкать, поворочаться, всхлип, платочек, ну и так далее. Конечно, в итоге Марина заснула: тревожно, некрепко, но всё-таки заснула. Задремал и я, хотя уже и задумывался о том, что вскоре подам голос и потребую завтрака. Однако же, имел ли я удовольствие поспать? Рассветную дремоту нарушил громкий, дребезжащий звонок в дверь. Приоткрывшая глаза Марина, кажется, не очень понимала, что происходит. Под звуки дверного оркестра она с полминуты пролюбовалась потолком, затем всё-таки встала, набросила халат (за этот придётся потрудиться, чтобы зацепиться) и поползла к двери. Что делать — побежал следом. В глазок Марина ничего, думается, не увидела, ибо заметила: — Сволочи, опять лампочку выкрутили, — и погромче: — кто там? Я не разобрал ответа, но Марина осторожно приоткрыла дверь и нащупала выключатель. Я увидел кудрявую черноволосую девушку, думается, старше Марины, в оливковом свитере и подвёрнутых джинсах. Немного растрёпанная, необычные духи… Не удивлюсь, если и она была лишена сна этой ночью. — Проходи?.. — предложила Марина. Было видно, что ей неловко. Та кивнула и начала снимать обувь. — Возьми тапочки, если хочешь. Та вновь кивнула. Она осмотрелась, с туристическим любопытством, с улыбкой погладила меня и последовала за Мариной. — Ты не представляешь, как трудно было узнать твой адрес, — проговорила гостья, проходя на кухню. За окном уже светало. Марина потупила взор. Заплаканная и домашняя, она чувствовала себя не в своей тарелке. — Знаешь, — выдавила она, — я хочу тебе сказать, что мне очень стыдно за вчерашнее. Не стоило мне тебе всего этого говорить. Извини, правда. Не знаю, что на меня нашло… Извини, Фрида. Давай забудем этот разговор, я тебя прошу, я всё, всё понимаю. — Нет, почему, — ответила Фрида, отодвигая стул. — Ты же не думаешь, что я узнавала, где ты живёшь, чтобы лишний раз ни свет ни заря впустую напомнить тебе о вчерашнем?.. — Честно говоря, я не очень понимаю, почему ты пришла. Мне думалось, ты больше никогда не заговоришь со мной. Извини, мне так стыдно, вот правда. — Прошу тебя, не извиняйся. Понимаешь, — начала Фрида, — понимаешь, в общем, я и так, можно сказать, всё знала. До нашего разговора, понимаешь. — Да?.. — искренне удивилась Марина. — Да, ну, не то чтобы знала, скорее, подозревала. Ты всегда бывала так обходительна со мной, заботлива, внимательна, хотя мы даже особенно не дружили, так, знакомые… коллеги. Кто-то из вашего отдела как-то шутил за сигаретой, что ты, должно быть, влюблена в меня по уши… Сама понимаешь, серьёзно это воспринимать нельзя, но что-то задевает, понимаешь?.. Марина кивнула. — Знаешь, это всё звучало как невероятные глупости! И ведь по тебе даже и не скажешь, что тебе нравятся женщины. Но меня так это задело, ну, когда так пошутили! Мне подумалось: может быть, со мной что-то не так, если окружающие допускают, что я могу нравиться женщинам? Не знаю, наверное, мне стало интересно, в самом ли деле я такая и в самом ли деле такая ты, такая, как говорят. И тогда я стала обращать внимание на какие-то вещи, ну, вещи, связанные с тобой. Твой календарь с Климтом в офисе. Кружка-самоделка. Твоя любовь к «Трамваю «Желание» или Верлену. Какие-то политические футболки. Чёрт побери, Марина, ты оказалась такой любопытной персоной — как будто марсианка, оторванная от реалий современной девы под тридцать! И потом, потом ты напиваешься и как бы ещё больше рассказываешь мне про детали своей чудаковатой марсианской жизни и заодно чуть ли не прилюдно изливаешь мне свои чувства! Понимаешь, я к такому не была готова. Марина уже совсем не знала, куда её деться. — Если честно, я совсем не была к такому готова. Но потом я подумала, что, должно быть, раз я столько времени обращала внимание на все эти вещи вокруг тебя, вот эти кружки, календарики и поэтов на полочке, то, наверное, у меня тоже к тебе что-то есть. Я думала об этом, знаешь. Ну, когда ушла. Наверное, у меня есть к тебе что-то навроде симпатии. Я ехала домой и думала, а что вот, если тебе сейчас очень плохо, и ты переживаешь из-за этого дурацкого разговора, и, наверное, боишься… и мне очень хотелось, чтобы ты совсем не боялась и не переживала, ты ведь очень хорошая, просто замечательная! Я очень хочу тебе сказать, что я на тебя совсем не в обиде, я думаю, тебе совсем не должно быть стыдно из-за нашего разговора, глупости-то какие! И вот мне захотелось тебя увидеть, чтобы сказать тебе это, — Фрида замялась. — Марина, я думаю, что ты мне очень дорога, не знаю уж, в каком смысле. Я очень хочу, чтобы… чтобы ты не переживала из-за всяких глупостей, правда. Всё хорошо. Я думаю, что мы могли бы начать больше общаться. Ну, получше узнать друг друга. — Не стоит заставлять себя, — ответила Марина. Думается, это давалось ей нелегко. — Думаю, я сказала тебе достаточно, чтобы удовлетворить твоё любопытство о том, какая я, какая ты и как глупо нам было бы пытаться сейчас подружиться, чтобы никто не ушёл обиженным. Не стоит, правда, не стоит заставлять себя. Фрида вздохнула. — Нет, ты и правда думаешь, что я узнаю твой адрес и засветло припрусь к тебе домой поговорить, если мне наплевать?.. — Должно быть, ты чувствуешь себя виноватой в моих переживаниях. Но это не так, ты ни в чём не виновата. Не обращай внимания. Конечно, мне приятна твоя поддержка. Но ты ведь не испытываешь ко мне того же, что и я к тебе, а заставлять я тебя, конечно, не могу. Думаю, тебе стоит идти отдохнуть. Не переживай обо мне, я не буду сильно расстраиваться. Это ведь так закономерно, — Марина посмотрела на часы и приподнялась со своего стула. — Я тебя провожу. Лицо Фриды стало недовольным. — Дурочка, — сказала она, оторвалась от стула следом и обняла Марину. Несколько секунд Марина продолжала стоять столбом, но затем сдалась и всё же ответила объятием. — Всё хорошо, дурочка. Я ведь теперь буду о тебе переживать, сколько ты меня не отговаривай. Я громко мяукнул, извещая Марину о времени завтракать.