Рысь и Горностай

Давайте, наконец, познакомимся поближе! Меня зовут Луиза. Вы уже знаете, что я родилась в знатном семействе, воспитывалась у урсулинок, а потом была выдана замуж за богатого, но немолодого сеньора. Это же надо так рассказать о человеке! И много, и мало, и можно подумать, что я родилась, сразу попала в монастырь, а потом — под венец! А я больше люблю, когда рассказывают обстоятельно. Сейчас попробую показать, как нужно это делать. В детстве я проводила много времени на смотровой площадке самой высокой нашей башни или на замковой стене. Там я ждала моего отца. Он часто бывал на всяких войнах, то нападая на врагов герцога и своих собственных, то отражая нашествия. А я все ждала, и почти всегда первая замечала вдали штандарты и хоругви, которые везли отцовские знаменосцы. И никого не было счастливее меня, когда он вел войско домой. Братья были похожи на отца, такие же темноволосые и сероглазые. А я уродились в маму. Когда я смотрю в зеркало, то вижу такое же, как у нее, нежное личико с ямочкой на подбородке, золотые кудри и голубые лучистые глаза. И даже веснушки на носу точно такие же — едва заметные зимой и более темные в летнее время. Я не расстраиваюсь из-за этих пятнышек. Ведь мама была хороша собой, а значит, и я тоже! Помню те годы, когда мы ждали отца все вместе — матушка, братья и я. И всегда я громким криком оповещала о его приближении, старшие братья-погодки весело смеялись, а самый младший братик обижался и хныкал из-за того, что не он заметил первым! Мама как-то раз даже ласково попеняла мне на это, объяснив, что маленьким надо уступать, пусть братик порадуется, это же будет такая забавная игра! Я пообещала в следующий раз сделать вид, что не вижу, пусть первым отца заметит малыш Эрве. Но в следующий раз случилось так, что мы узнали о приближении войска заранее, от герцогских вестовых. И мама, радостно блестя глазами, сказала, что мы сделаем отцу сюрприз, выехав навстречу. Мы приняли это с восторгом, тем более, что стояла великолепная погода. Бабушка ворчала, что выехать лучше попозже, но мама настояла на своем. Я кричала: «Ура!» до тех пор, пока не заболело горло и охрип, почти пропал голос. Конечно же, это было из-за того, что я кричала слишком громко и напрягла связки. Но мама из опасения, что я разболеюсь, оставила меня в замке с бабушкой, а сама вместе с братьями выехала навстречу барону, моему отцу. О, какая она была нарядная и оживленная в тот день! Мне было до слез грустно, что папу встретят без меня, а на маму я обиделась. Через день, когда Солнце стало клониться к закату, а бабушка уже заволновалась, мы наконец увидели с башни клубящуюся пыль впереди большого отряда. — Это не они! - разочарованно протянула я. — Видишь, бабушка, там совсем другое знамя — чёрное! Бабушка побледнела и судорожно рванула ворот платья, словно он ее душил. Она уже бежала к выходу. Все ещё ничего не понимая, но предчувствуя недоброе, я кинулась за нею. Мы неслись по коридору, спускались по крутой лестнице, пересекали двор, и везде я видела женщин, которые с горестными криками царапали свои лица, разрывали платья и рыдали. Потом мы все узнали. Войско задержалось в пути, и маме и братьям пришлось остановиться на ночлег в какой-то деревушке. А на следующее утро вестовые отца, отправленные вперёд, вернулись к нему с искаженными ужасом лицами. В той деревне оказались странники, больные чумой. Все знают, как быстро распространяется и убивает эта болезнь. Мою маму и братьев нашли уже умирающими. Помочь им никто бы не смог. Все дома, где были умершие от чумы, в тот же день сожгли вместе с трупами. Таков закон. Так и случилось, что в старинной усыпальнице замка Монришар, среди торжественно-печальных мраморных гробов наших предков, нет матушки и братьев. Хранится лишь горсть пепла с того самого места, заключенная в драгоценный футляр-урну. Это все, что осталось от них. Отец резко переменился тогда. Раньше все только и говорили, какой он весёлый и красивый. И это так и было. Я ведь помнила, как радостно и весело сверкали его серебристо-серые глаза, когда он играл с нами, детьми! Он подхватывал нас по очереди на руки и подбрасывал высоко-высоко, а мы восторженно хохотали. Отец заразительно смеялся вместе с нами и придумывал все новые и новые забавы. А уж если он начинал показывать нам, какие звуки издает разъяренный медведь-шатун, когда на него накидывается свора собак, то мы, дети, вопили от восторга и ужаса одновременно и лезли под стол, но просили показать ещё и ещё! Отцу было 28 лет, когда мы остались вдвоем. На лбу его пролегла тогда глубокая морщина, а в густых каштановых волосах появились седые нити. И больше он не смеялся, а глаза из серебристых стали свинцово-серыми и мрачными, как грозовое небо. Зато на его столе я часто видела бутыль вина, и каждое утро она оказывалась пустой. Бабушка умоляла его, грозила, кричала. Один раз я видела, как она стояла на коленях перед ним. Тщетно. Тут растерялась даже она, грозная Элинрата, еще на моей памяти лично водившая воинов в бой и умевшая орудовать секирой не хуже любого из них. Впервые в жизни ей что-то оказалось неподвластно. Был пасмурный осенний вечер, когда я услышала, как наша служанка сказала кому-то: — Барон медленно умирает! Оставшись незамеченной в оконной нише, я похолодела от ужаса. Мой папа тоже умрет? Это же так страшно! И как же тогда я? И я решила пойти к нему. Было уже совсем поздно, но в покоях его не оказалось. Я поднялась на смотровую площадку. И там увидела моего отца. Вернее, сначала, в сгущавшейся вечерней мгле, только услышала. Он стонал, как смертельно раненное животное. И, что особенно страшно, бился об стену. Даже, кажется, в своих муках пытался ее грызть. Но физическая боль, которую он себе причинял, все равно не могла сравниться с болью души. Я и сама ощутила такую боль, что закричала. И бросилась к нему. — Не умирай, не надо, не умирай! - кричала я сквозь слезы. — Папочка, не умирай! Он, похоже, сильно испугался тогда. Потом он отнес меня в спальню и даже не ругал служанок, оставивших меня без присмотра. Просто велел им уйти и сам уложил меня, и сидел рядом всю ночь. — Ты не умрёшь? — спросила я. — Нет! — твердо ответил он. Но я не выпустила его руку из своей. — Поклянись рыцарской честью! Он поднялся и положил руку на эфес своего меча. — Клянусь рыцарской честью. И только тогда я заснула спокойно. Я знала, что отец не солжет. После этого отец взял себя в руки. О нет, он не сделался снова весёлым, но пить перестал и начал появляться на людях. Правду говорят, что не жалость, не уговоры и молитвы, а суровый долг, войны, опасные дороги и прочие лишения благотворно влияют на мужчину в горе. Начавшаяся вскоре война на время разлучила нас, а вернулся он более спокойным и смирившимся с потерей. Ведь все в руках Всевышнего! Помимо завоеваний, его все больше увлекала политика. Ничего удивительного, при его уме! Но теперь у него появилась новая забота. Это была я. Отец хотел дать мне достойное знатной девицы воспитание, и в то же время оградить от всех опасностей. Казалось бы, чего проще, ведь мы имеем отлично укреплённый замок и богаты, а это в наше время решает если не все, то многое. Но была ещё и моя бабушка! У нее масса неоспоримых достоинств, но отец говорит о ней так: — При всем моем почтении, мама, вам больше пристало вести в атаку армию, чем заниматься воспитанием юной девицы. Она, похоже, обиделась на эти слова, но отец все равно решил по-своему. Он отправил меня к урсулинкам, сам уехал на очередную войну, бабушку же оставил управлять замком и землями. Мне неплохо жилось в монастыре. Урсулинки были добры, матушка Корнелия справедлива и в меру строга. Девочки-воспитанницы были мною поделены на три категории. Первые жили в монастыре с малолетства, не собирались его покидать, не ведали иной жизни и готовились к постригу, который, впрочем, не сильно изменил бы привычное для них существование. Это были кроткие и спокойные создания. Вторые — это такие, как я, кого поместили сюда лишь на время, дочери воинственных отцов, уже просватанные за знатных магнатов. Да, я была ведь тоже к тому времени просватана за сира Гуго, боевого товарища моего отца. Это обычное дело, и только в сказках девушка всегда выходит за молодого и красивого принца. Я никогда не стала бы перечить отцу в вопросах брака, а роскошь и богатство, среди которых я выросла, был готов обеспечивать и мой будущий супруг. А потому он меня устраивал. Да, я ещё не сказала о третьей категории. Это были девушки, не имевшие приданого и потому вынужденные со временем принять покрывала монахинь, но всем сердцем противившиеся такой доле. Среди них была Фастрада. О, она ужасно завидовала мне, да и всем, кому, как она думала, уготована лучшая участь. Она часто задевала меня, а однажды, после посещения моего отца, заявила: — Какой у тебя красивый и ещё не старый папа! Мой куда как гаже, а и то нашёл себе одну молодую дрянь! Вот поглядишь, и твой найдет... ну, или его найдут! И тогда ты останешься здесь, со мной! — Отец любит меня! — возразила я. — Ха-ха! А молодую дрянь он будет любить больше, и забудет про тебя, и ей отдаст все украшения твоей матери! Тут я не стерпела и вцепилась в черные кудри Фастрады - ее гордость и главное украшение. От боли и неожиданности она завопила. Меня с трудом оттащили. Фастрада, эта притворщица, плакала и говорила, что я напала на нее. Ну, это была правда. Я не стала отпираться и увиливать, хотя и причину драки не раскрыла. Фастраду увели, всячески утешая, к сестре-врачевательнице, а я провела весь день в карцере. Ох, скажу я вам, ну и местечко! Это было маленькое помещение-клетушка, где можно только стоять. И стоять не на полу, а на крупной железной решетке, немного ниже которой бурлили какие-то зловонные сточные воды. Чтобы удержать равновесие, стоя на неудобной решетке, приходилось держаться за другую такую же, только сверху, над головой. И так весь день. Представили? Потом за мною пришла добрая наставница Беранжера. Я привела себя в порядок, переоделась и прошла в дормиторий. И там познакомилась с новой, только сегодня принятой воспитанницей. Ее звали Диана. Странное, но красивое имя. Очень гордая и яркая девочка, хотя и незаконнорожденная, она была где-то между второй и третьей категорией. В ней плескалось море огня и отваги, и она была так красива! Мне она сразу понравилась. Но ещё больше Диана понравилась моему отцу, когда он приехал забирать меня и увидел ее. До такой степени понравилась, что на обратном пути он все оборачивался, и даже врезался в перила моста, еще немного, и сорвался бы в реку вместе со своим вороным красавцем Ромулом, на котором приехал. Я испуганно вскрикнула, а мой жених Гуго гаркнул во весь голос: — Эй, Гастон, гляди не утони! Кто же будет пить вино вместе со мною на свадьбе? Или тебе больше по нраву наполнить глотку вместо вина речной водой? — Будет вино — будет и глотка! — пообещал со смехом мой отец, и в этот миг стал таким, как прежде, когда все были живы! Я получила от отца богатое приданое и вышла замуж. Живу в замке супруга почти безвыездно, ибо он ревнует к каждому кусту. Почти непомерная роскошь, которой я окружена, пока в состоянии утешить меня. Хотя попреки насчёт отсутствия ребенка уже начинают досаждать. То Гуго, то моя бабушка время от времени портят мне жизнь. Но с Гуго легче сладить, он меня любит и в конце концов уступает. Я же всегда уважала и почитала его, но любить… Я не знаю, как это. В постели я просто лежу смирно и жду, пока все закончится. Ничего приятного, но и не страшно, не больно. А говорят, что некоторым женщинам даже нравится это. Чудны дела твои, Господи! Но вот бабушка с возрастом становится все более грозной и непримиримой. Приехав в Монришар навестить ее, я оказалась под градом обвинений. Я и бесплодна, я и никчемна, и глупа, если не в состоянии сделать то, что под силу даже обычной вилланке — родить сына. Я знала, что и отца она частенько пилит, требуя, чтобы женился и срочно дал роду наследника. С тех пор, как мой отец овдовел, многие женщины проявляли интерес к нему. Еще бы, так отважен, знатен и богат, а с годами стал только красивее! Его твердо очерченные губы улыбались редко и скупо, но, как шептались молодые дамы, именно эти губы были самыми красивыми на свете. Но сколько бы они не мечтали заполучить его в мужья, все было тщетно. В этом бабушка тоже склонна винить меня. Мол, я плохо настаиваю и до сих пор не уговорила отца снова вступить в брак, а значит, в довершение всех недостатков, не имею дипломатических способностей и нужной гибкости. Пришлось уехать. Но еще долго мне слышалась гневная речь дамы Элинраты: - Жениться и дать роду наследника - долг Гастона! Он не может оставаться одиноким до конца дней своих! Никто не смеет требовать от него такой жертвы! Даже ты! Ты, его дочь, хотя бы это понимаешь? Или хочешь, чтобы он вечно оплакивал ту, что на небесах? А вот я хочу, чтобы мой сын был счастлив, и чтобы не пошли прахом все труды - его и мои! Похоже, бабушка и сама много чего не понимает. Она не верит, что я, как и она, хочу счастья отцу! Отец вернулся из Бретани, осыпал меня дарами, преподнес даже чудесную белую кобылицу, стоившую баснословных денег. Но до встречи с ним я узнала, что в Париже, ещё раньше, он вновь повстречал Диану. Вроде бы ее брат Жоффруа умер, а второй брат, Рауль, ставший теперь бароном де Линкс, очень любит ее, и она мигом из безвестной бастардки стала богатой невестой. Ее даже представили ко двору. И мой отец сильно влюблен в нее, просто очарован и мечтает взять в супруги. Ну да, она моя ровесница, и что с того? Со смерти матушки прошло 10 лет. Это очень много. Это больше, чем половина жизни - моей или Дианы. И ведь Диана так прекрасна! Может ли мужчина устоять перед нею? Но отец сказал, что его чувства пока безответны. Да, так и сказал — «пока». Он не из тех мужчин, кто легко может смириться с отказом, он горд, а за прошедшие годы приобрел огромное влияние. Что же он теперь предпримет?