Рысь и Горностай

Она проспала несколько часов, удивительно безмятежно, как будто и не было всех волнений и смертельной опасности. И вновь видела, как наяву, заснеженную поляну и Соколиную гору, и слышала голос, рассказывающий историю, от которой захватывало дух. - Мой господин, достославный король Эд, прибыл сюда, когда выбирал место для предстоящей битвы. Мнения его военачальников разделились, и сам он испытывал некоторые сомнения, а ошибиться было нельзя! Мы выехали из Парижа еще до рассвета, и его величество даже распорядился не брать с собой борзых, его любимиц, чтобы ни на минуту не задерживаться. При короле был лишь сокол, постоянный его спутник. Ловчая птица сидела на этот раз на плече хозяина, а не на его перчатке, как бывало, когда выезжали на охоту. Казалось, сокол дремал, и ему ничуть не мешали резкие, порой срывающиеся почти на крик голоса окружающих короля воинов. Но вдруг, неожиданно для всех, сокол с резким клекотом взмыл в воздух! Он мгновенно набрал высоту... Казалось, он поднимается навстречу проснувшемуся Солнцу... Через несколько секунд мы, глядя вверх, видели лишь точку, а потом не стало и ее. Все были потрясены и молчали, тишину нарушал только звон конской сбруи. Некоторые крестились, не зная, к добру сей случай или к беде. Тишину нарушил могучий голос короля, звавшего своего любимца: - Mon faucon!* И бесстрашная птица вернулась, покорная его воле. Просто опустилась на латную рукавицу хозяина так же внезапно, как и улетела. А Солнце в эту минуту вырвалось из дымки облаков и засияло как-то особенно ярко и торжествующе. - Это было знамение свыше! - сказал король. - Биться будем здесь, а это место, до сего дня никак не называвшееся, отныне пусть носит название Соколиная гора! Здесь мы сломаем хребет северному хищнику, это так же верно, как Бог свят! Запомните то, что я сказал. ... Проснулась Диана отдохнувшей и совершенно здоровой. Крепкая закалка опять выручила ее, да и лекарство, наверно, сыграло не последнюю роль. Тем не менее, его пришлось принять ещё. На этом настоял герцогский лекарь, лично доставивший кувшинчик с резко пахнущим питьем. — Так вы могли и жизни лишиться, — ворчал он, покачивая седой головой. — Причем всего за несколько минут, если бы мессир барон вас не вытащил! Будьте теперь осторожнее, юная дама! — Но ведь там было темно, — сказала она. — И я оступилась. — Ещё несколько минут в ледяной воде, и ничто уже не помогло бы! — повторил он немного мягче. — А сейчас мне уже можно вставать, мэтр? — Конечно, нельзя, — лекарь даже изумился такой непонятливости. — Надо лежать хотя бы трое суток! Вот лекарство на вечер, поставьте в темное место. И вам, и мессиру с учётом случившегося можно, даже необходимо, есть мясное. Пост — для здоровых людей! — А мы с мессиром Гастоном больные? — удивилась она. Лекарь осуждающе нахмурился. Один из этих двоих уж точно болен, и он даже знал, кто именно! — Я ещё приду к вам. Диана без всяких споров покивала головой, но, как только за лекарем закрылась дверь, откинула одеяло и вскочила. Попробовала походить. Ноги, к счастью, слушались. Флоранс помогла ей облачиться в свободное шерстяное платье и сообщила, что мессира Гастона сейчас здесь нет. Куда-то уехал, но на вечер велел приготовить изысканный ужин. Здесь, в доме, есть две служанки, которые отлично готовят. Потом Диану навестил Гонтран. Со вчерашнего вечера он не находил себе места от волнения, но успокоился, убедившись, что с сестрой все хорошо. Он немного посидел с нею, но Диана заметила его скованность. Наверно, переживания последних двух дней давали о себе знать, решила она. Заставила же всех поволноваться! - Я сейчас уже хорошо себя чувствую, - сказала она. - Но лекарь все равно настаивает, чтобы я продолжала пить его противную настойку. Сможешь налить мне ее из того кувшина? Только не много, половину маленькой чаши. Диана указала на стол, где стоял высокий, с узким горлом серебряный кувшин. Гонтран поднялся, достал чашу из ларя для посуды и налил лекарство. - Но откуда ты знаешь... - начала было Диана. - Пей! Ты должна поправляться, - поспешно сказал он, поднося чашу к губам девушки. Диана не стала спрашивать, почему вдруг так вспыхнули и тут же побелели его щеки. Но, наверно, какая-то причина была... Гонтран обещал навестить снова, как только сможет, а сейчас он очень спешил к герцогу. Диана немного полежала, что-то обдумывая, и позвала Флоранс. — Вот что. Иди сейчас во дворец, - велела она. - Он ведь близко отсюда? Ты принесешь мне… О да, конечно, она уже задавала себе извечный женский вопрос: во что я буду одета? И Гастон, уже обдумавший, как водится у настоящих мужчин, что он будет говорить, несколько удивился выбору ее платья, вернувшись вечером домой. Ужин был накрыт на первом этаже. Диана отпустила служанок, а Флоранс велела отдыхать в другом крыле особняка, где были покои для гостей. Ей было важно, очень важно, чтобы никто не помешал ей говорить. Это было так трудно сказать, а если еще рядом будут посторонние… Она и так забудет половину речи, которую подготовила! Диана встретила его в самом необычном из своих платьев, которое он прежде видел лишь раз. Это был наряд темно-стального плотного шелка, под который одевалось нижнее платье — ярко-алое. Так она была одета в тот летний день, когда читала вслух в саду, а он ревниво следил с галереи, как все глазели на нее! Сейчас этот наряд чем-то напомнил Гастону доспехи. Прекрасные, изысканные, облегающие самое красивое тело на свете, но все-таки доспехи. Она не чувствовала себя уверенной здесь, с ним, в его доме? Да, наверно, пока это было так. Здороваясь, она провела рукой по его плечу, и только тут он вспомнил, что и сам одет не очень по-домашнему, в дорогую, наглухо застегнутую тунику с оплечьем из темных гранатов. Они сели за накрытый стол, но от волнения есть не хотелось. Нескончаемо долго длился этот разговор. Самый длинный и откровенный с тех пор, как они друг друга узнали. Сначала они сидели напротив друг друга. Потом Гастон мерил комнату шагами, слушая Диану. Потом он остановился напротив нее, а она все говорила. Потом Диана ходила туда-обратно, алый шлейф платья сверкающим ручьем струился за нею, взволнованная речь звучала, гулко отдаваясь от стен. Гастон сделал несколько шагов к ней, и Диана прервала свое стремительное движение, словно волна, разбившаяся об утес, когда они встретились в центре комнаты, в красноватых отсветах тлеющих угольев очага… Они не знали, сколько простояли, соприкасаясь лбами, но еще не решаясь обнять друг друга. — Когда ты дашь, наконец, свое разрешение целовать тебя? — прошептал он. — Уже забыла, что сама же связала меня клятвой? — Да, целуй меня, — тихо, почти беззвучно ответила она. Но он все равно услышал. Ее ресницы дрогнули и сомкнулись, и он коснулся их губами. Сначала его прикосновение было легче крыла бабочки. Но, видя, что она не уклоняется, а сама идет навстречу его ласке, он стал настойчивее, и вот уже покрыл короткими нежными поцелуями овал ее лица, лоб, щеки… И с восторгом почувствовал, что она наслаждается этим, и вот уже сама целует… Он взял в ладони прелестное взволнованное личико, а Диана чуть повернула голову, чтобы поцеловать его руку. Это проявление нежности тронуло его невыразимо, как не могла бы тронуть самая изысканная ласка. — Ну вот почему раньше не рассказала мне все? — спросил он. — Когда я только приехал. — Я не могла. - Но почему? Другу можно рассказать многое... - А если я хотела, чтобы ты стал больше, чем другом... и не смела надеяться на это? Она вдруг смутилась и поникла головой. — Ты что, плачешь? — Нет. Он не стал спорить, а только убрал губами слезинки с ее щек. - Прости меня! Я не должен был оставлять тебя одну там, в зале, моя принцесса. Но ревность в тот миг помутила мой разум! Ведь ты меня прощаешь? - Мне нечего тебе прощать, - она улыбнулась, пока ещё неуверенно. - Я сделал тебе больно. - Друзья иногда ссорятся, Гастон. Но ничто не мешает им забыть обиды и помириться, если оба этого хотят. - Да, моя кошечка. Особенно если эти друзья желают наконец-то стать возлюбленными! - Я сама была виновата, Гастон! Но больно действительно было. Я думала, что мое сердце разобьется на мелкие кусочки прямо там. - Я понял это, когда уже бежал обратно, к тебе, милая. И если бы нашел на полу кусочки твоего сердца, то и мое не выдержало бы и изошло кровью! Но всё-таки, моя кошечка, надо было не бояться и рассказать мне все раньше! - проговорил он с ласковым упрёком. — Я не могла, — вновь повторила она. — И еще думала — зачем, если все равно больше не увидимся? — Прости, но мне, кажется, трудно понять твою мысль. Почему мы не должны были увидеться? — Рассказать все… Мне было трудно это сделать, понимаешь? Наверно, всему виной моя гордыня. Тогда я думала: рассказать, чтобы разжалобить тебя, и только-то? После того, как я видела только восхищение в твоих глазах, мне не хотелось жалости! Как и лишней боли для нас обоих. — И ты решила оставить ее всю себе? — Ты знаешь, да. Ведь со мною так и так все было кончено, так я думала. Уйти из твоей жизни, чтобы ты забыл меня и избрал, наконец, себе жену. — А ты? Ты была бы одна? — Ты же знаешь, у меня есть родные. — Я про другое, и ты тоже это знаешь. Ты хоть понимаешь, как я соскучился по тебе? Он ласково тронул губами ее висок. — Я избрал себе жену. Это ты. Теперь мы поженимся, наконец? — Гастон, как у тебя все просто! — Да, и сейчас я просто хочу услышать ответ. Я прошу твоей руки, Диана. Я люблю тебя. — Да, Гастон. Да, я согласна. Она чуть помедлила, не решаясь, и наконец проговорила на одном дыхании: — И тоже люблю тебя! Они поцеловались еще раз, надолго замерли, не в силах отпустить друг друга. — Что было, закончилось, и точка, — сказал он. — А в будущем нас ждет одно только счастье. - Ох, Гастон! - вдруг вскрикнула она. - Что, мое сердце? - Скажи, куда ты ездил сегодня днем? Ведь ты не... - Если ты хочешь знать, не убил ли я сира Родерика, то отвечу: нет, не убил. Хотя сначала и собирался. - Ох, Господи, Гастон! Не думай, что у меня остались к нему те же чувства, но... Наше счастье не должно ничем омрачиться, так мне кажется! - Я тоже не хочу этого. Но в тот момент, когда вышел утром отсюда, признаюсь, очень даже мог омрачить жизнь кое-кому... - Разве он виноват? - Да! - на этот раз голос Гастона прозвучал резче. - Помнишь, я говорил тебе один раз: кто хочет отомстить за обиду, волен мстить виновному. Но горе тому, кто затягивает в омут своей мести безвинных. Тогда он и сам становится преступником, множит число жертв, и отвечать за это ему придется троекратно! - Помню эти твои слова. Я даже пересказала их ему. Но, боюсь, барон де Коллин ничего не понял. - Сейчас он и не сможет понять. Это случится со временем и, может быть, он еще успеет что-то исправить. "Но ему будет очень больно", - мысленно добавил Гастон. - Так сегодня ты с ним виделся? - Да. Мы встретились по пути. Он тоже разыскивал меня. Но на этот раз я его еле узнал! И впрямь, Гастон прежде видел Родерика неизменно горделивым, прекрасно осознающим свое высокое положение, силу, красоту. Тем печальнее было встретить его теперь. Родерик выглядел тяжело больным. Подъехав к Гастону первым, он, однако же, нашел в себе мужество принести извинения за произошедшее вчера во дворце, и выразил готовность принять вызов в любой момент. Глянув в его лихорадочно блестящие глаза, Гастон понял, что тот ищет смерти. И резкие, жестокие слова, уже готовые сорваться с губ, так и не прозвучали. Он заверил Родерика, что здоровью Дианы ничто не угрожает. Но и потребовал, чтобы тот никогда более не пытался приблизиться к ней. - Вы избрали свою судьбу, мессир де Коллин. Диана же теперь моя, и никто не разлучит нас. Я не скрываю, что давно добивался ее и намерен взять в жены, да и вы нашли жену, которая вам подстать. Я не желаю вашей гибели и имею достаточно сил, чтобы защитить Диану. Не жду никаких заверений, но сам могу пообещать: если будете держаться на расстоянии от моей жены и соблюдать мир с ее братьями, от меня вам вреда не будет. - А вы сами, мессир? - запальчиво воскликнул Родерик. - Как вы поступили бы на моем месте? Все говорят, что умнее вас трудно найти человека! Что сделали бы вы, узнав то, что узнал я о Жоффруа? - Что мне до Жоффруа, которого уже нет в живых? - поднял брови Гастон. - Да и его участие в этом деле до сих пор выглядит неясно! По-моему, вы так обрадовались возможности снова повоевать с Шато де Линкс, что даже не потрудились выявить сообщников в собственном доме. А без них в таком деле не обходится! Я подумал бы еще и о том, что значит для меня любовь Дианы и мир, заключенный с Раулем. Эти люди не причиняли зла вашим близким. Я остался бы с Дианой. Но, впрочем, я с нею и так остаюсь! Прощайте, мессир Родерик. На том они и разъехались. - Жаль его сестру. Именно она - безвинная жертва во всей этой истории, - сказала Диана. - Да, очень жаль. Быть может, ради нее Родерик возьмет себя в руки. Но ему будет очень трудно, Диана. Я ведь видел его и прежде, когда еще не знал тебя. Когда постоянно воюешь, то вольно или невольно бываешь везде и узнаешь людей. Ну и то, что ты мне о нем рассказала, подтверждает мою мысль. Родерик неплохой человек, он не подлец и способен любить. Но еще больше он способен разрушать, поддаваясь порывам своего необузданного сердца. Так ребенок разрушает домик из щепок, а потом плачет, что не получается построить новый. Да, он храбрец и может совершать подвиги, особенно когда это красиво, и все будут им восхищаться. А если нужно просто закусить губы и молча терпеть испытание Божье, и успокоить и уберечь близких... Это он пока не может. Даст Бог, потом научится. - Спасибо, что не тронул его, - сказала Диана. - Ты очень великодушен, мой господин. Но не довольно ли об этом? Он гладил ее руки, обнимающие его. — Скажи, ради всего святого, зачем ты нарядилась сегодня в такой панцирь? Наверно, это тяжело. Тем более, ты дома. — Тебе не нравится мое платье? — Оно очень красивое, но жесткое. Подожди, я принесу тебе… Он сходил куда-то и вернулся с платьем, которое она носила днем. Свечи в высоких подставках во время их долгого разговора полностью сгорели. Комната освещалась только огнем очага. Это был приятный и уютный полумрак, и Диана не смущалась, когда он помогал ей переодеться. Они уже видели друг друга нагими, и воспоминание о том далеком дне сейчас вызвало лишь улыбку, ибо хотелось помнить в этот миг только хорошее. Гастон опустился перед нею на колени и снял туфли с изящных узких ножек. Домашние замшевые башмачки без задников, которые он ей принес, были удивительно мягкими и легкими. Потом он бережно расплел косы девушки. Светлые волосы упали ей на спину, заструилась, подобно мерцающей лунной реке. Они ещё хранили лёгкий аромат гардений и роз, и так упоительно и нежно было вдыхать его, зарываясь лицом в этот дивный шелковый водопад! Но жизнь сурова, и спрятаться от нее даже в этом красивом, огороженном каменной стеной доме было нельзя. Воспоминания нахлынули сами собой. Они продолжали сидеть, держась за руки, а Диана все говорила: — Ты столько еще не знаешь! Помнишь Ромнульфа? Ну, того, в чьей усадьбе мы тогда… — Помню. Так он уехал в Лотарингию? — Нет. Он решил убить Иоли, и пришлось… Она рассказала и об этом тоже. — Ох, Господи! — сказал он. — Наверно, все же надо было мне его забрать от вас подальше. — Но ты же не ясновидец… Ох, Гастон, да ты же почти ничего не знаешь о том, что случилось! Рауль расстался с Иоли, и это такое несчастье для них обоих! Но мой брат упрям, и в своем стремлении к справедливости порой может быть жестоким. Любимый мой, кто же будет заботиться о Рауле, когда я выйду за тебя? - Что-то подсказывает мне, милая, что это будет делать его жена! - улыбнулся он. - Которой у него нет! И может никогда не быть, если я не вмешаюсь как можно скорее! — Твой брат давно уже взрослый, кошечка. И ему под силу решать самые трудные задачи. То, как он предотвратил новую резню с родом Коллин и не дал вновь пролиться крови безвинных людей, говорит о многом! Скоро мы будем в Рысьем Логове, — Гастон погладил светлую головку, лежавшую на его плече. — Должен же я попросить твоей руки у Рауля! Хочешь, там и обвенчаемся? — Конечно, хочу. Но, Гастон, милый, как же я уеду и оставлю их несчастными? Как допустить, чтобы те, кто все это затеял, праздновали победу? — Милая, нам ещё нужно добраться до Рысьего Логова, а это не близко! По пути ты мне все расскажешь. Думаю, рассказов хватит на несколько дней. И мы придумаем вместе, что можно сделать. Ведь вместе у нас с тобой до сих пор все хорошо получалось! И знаешь, я тоже должен поведать тебе кое-что. В ваших владениях, Диана, у меня есть еще одно дело. Думаю, ты поможешь мне с этим. — С чем? — удивилась она. — С поисками одного человека. Но это немного потерпит. Главное сейчас для меня — это ты. Завтра, Диана, мне придется переехать на несколько дней во дворец. Я не могу бросать тень на твое имя, живя вместе с тобой здесь до свадьбы. Днем буду с тобой, но ночевать придется там. Тебе нужно окрепнуть, чтобы не разболелась в дороге… — Если у тебя здесь больше нет дел, то и я готова ехать! Это лекарь сказал тебе, что я больна? О, как это глупо! Гастон рассмеялся. — Думаю, ты найдешь общий язык с моей матушкой. Она лекарей тоже с трудом терпит! — Да, твоя мама! Ты же должен получить благословение на брак? — Не волнуйся, я рассказывал о тебе маме и давно его получил. — И как тебе удается все предусмотреть? — Не все, — вздохнул он. — Например, вот эта туника — вроде твоего платья, тоже как латы. — Тогда переоденься и ты. Он скинул через голову тунику, а затем и рубашку. В натопленной комнате было приятно освободиться от лишней одежды. Еще приятнее - почувствовать легкие тонкие пальцы, гладящие его грудь и плечи. Но он не мог, не хотел поступить с нею, как поступил Родерик. Ее могло оскорбить, если бы он сделал это сейчас. Он безумно желал ее, желал так, как ни одну другую женщину, но сейчас он отнесёт ее спать, а сам ляжет в другой комнате. Завтрашнюю ночь проведет во дворце, а сейчас главное - взять себя в руки... А память упорно подсовывала воспоминание - обнаженная красавица под прозрачными струями лесного водопада. Вот она поворачивается, он видит так близко ее всю... Но на этот раз она не исчезает в воде. Она здесь, в его руках, и оба уже не в силах отпустить друг друга. Они умрут, если отпустят, и знают это. И он несёт Диану, как и собирался, в ее комнату... но и сам остаётся с нею там!