Рассвет растерзанной пустоты.

      С каждым днём русскому становилось всё сложнее и сложнее, силы убывали и восстанавливать их не удавалось из-за этих ежедневных «боёв без правил», как их однажды назвал этот самодовольный немецкий выскочка. Ушибы, порезы и гематомы, как и остальные ранения вроде вывихов и переломов, не успевали затягиваться, как поверх них появлялись всё новые и новые, не менее болезненные отметины. План красноармейца под названием: «набрать сил и свалить из этой дыры поскорее» с каждым днём давал трещины и сколы, рушась прямо на глазах Совета, который бился и цеплялся, чуть ли не зубами, за каждую возможность, которая в конечном итоге утекала от него, словно проточная вода, набранная в ладони. С каждым разом надежды на освобождение и осуществление собственного плана становилось всё меньше и меньше, но коммунист старался не отчаиваться, ища любые выходы из этой ситуации, однако через какое-то время СССР понял: у него есть только одна лишь цель: «Не сдохнуть и не дать повода этой нацистской псине поглумиться над этим».       Но в один момент всё прекратилось. Не было ни боёв, ни психологического давления со стороны нациста. Да что уж там насилие, если к нему в камеру даже никто не заходил? Так прошла примерно неделя и за это время Совет почувствовал себя забытым и его немного пугало столь продолжительное время абсолютного спокойствия, хотя с другой стороны русский даже радовался этому. Его наконец-то никто не трогает и тело может спокойно затянуть и излечить полученные травмы. Хотя русского не покидало и чувство того, что это было затишье перед бурей, как в последствии и оказалось. Прошла ещё одна неделя подобного одиночества и вот Рейх вновь отпирает камеру русского, вальяжно, не торопясь, заходя в неё. Нацист как и всегда был одет слишком чисто, учитывая, что руки его по локоть, если не по самые плечи, омыты в крови невинных. — Ну здравствуй, русский, соскучился?) — тон Тройки был напыщенным и саркастичным. Знал ведь о том, что СССР было только в радость подобное время восстановления, вот только нацисту сейчас ой как сильно хотелось поразвлекаться. План своего занятия нацист только недавно придумал и очень уж хотел провести задуманный им «эксперимент» и посмотреть на реакцию революционера. Собственно это и есть причина столь долгого отсутствия новых побоев и «забытости» коммуниста, который в данный момент ни слова не произнёс в ответ на приветствие немца, что последнему явно не понравилось. В два шага дойдя до русского главный нацист в этом гадюшнике, грубо схватил Совета за волосы, поднимая лицо пленного на себя. — — Тебя не учили, что следует здороваться в ответ, тем более учитывая твоё положение сейчас, жалкий кусок советской идеологии?! — Союз тихо шипел, слыша эти слова на ломаном русском с раздражающим ярким немецким акцентом в речи, и чувствуя как нацист всё сильнее сжимает волосы в своей руке. Честно говоря терпеть подобное жутко надоедало и сегодня Совет не сдержался, тихо отвечая на слова нациста, возможно сейчас разрушая последнюю надежду на выполнение новой цели, но унижения терпеть СССР больше не мог. Слишком уж горд он был. Даже сейчас. Даже несмотря на его положение в данный момент. — Да пошёл ты… — голос Союза хриплым басом окатил комнату, негромким эхом отразившись от стен, резонируя в ушах нациста, который не ожидал хоть каких-то слов от русского сейчас, а тем более таких наглых. — Что ты сейчас вякнул? Мне не послышалось или псинка посмела залаять на хозяина? — ах, как быстро меняются прозвища. Вроде ещё только месяц назад псиной называл Совет нациста, а теперь всё изменилось, меняя местами действительность. — Нет, не послышалось. А коли так считаешь иди и прочисти уши, чтобы таких идиотских вопросов не задавать. — кажется инстинкт самосохранения напрочь покинул тело русского, который вывернулся из хватки немца, пиная того и это просто несказанно сильно злило нациста, который отвык слышать подобные дерзости и чувствовать подобные выебоны в виде толканий, ударов и пинаний в свою сторону от заключённого коммуниста. — Ты не забыл где ты находишься, блядь коммунистическая?! — нацист начал отряхивать свои штаны от следа Совета, которым последний их измарал. Отряхнувшись Тройка холодно посмотрел на русского, а во взгляде немца бушевала ярость и ненависть — Если забыл, то позволь напомнить. — нацист вышел из камеры, но примерно через секунду вернулся с парочкой своих «подручных псов», которые так послушно выполняли все указания немца, словно и правда были надрессированными псинами. — Вы, двое, несите стул, иглы и верёвки, а я пока продолжу свою беседу. — «цепные псы» сразу после приказа немца убежали за нужными предметами, а сам нацист, грозно усмехнувшись перевёл свой взгляд на Совета. — Что ты собрался делать?.. — русский тихо сглотнул, понимая, что кажется сейчас придётся перенести новую порцию адской боли, последствия которой будут ещё долго сопровождать его ноющими ощущениями, но в ответ на свой вопрос получая лишь сухое и грубое «Увидишь.». Через долгие десять минут, которые по ощущениям самого Союза длились целую вечность, всё нужное наконец принесли, а после резко схватили брыкающуюся тушку русского, который после получил коленом в живот, для «успокоения» и звонкую жгучую пощёчину по лицу за эти попытки выбраться из хватки. Красноармейца усадили на стул, связывая его тело и, отдельно, привязывая руки к подлокотникам настолько крепко, что те начинали синеть, а верёвка впивалась в запястья, уже этим принося дискомфорт и боль. Это было сделано для того, чтобы зафиксировать руки таким образом, чтобы у Совета не было совершенно никакой возможности выдернуть их из верёвок, окутавших руки, словно лоза. Нацист приказал двоим своим солдатам выйти, оставаясь один на один с Союзом. — Начнём твоё перевоспитание заново, untermenschlich (недочеловек).       Нацист сел напротив русского, рассматривая усталые глаза того, стараясь увидеть эмоции в них. И он увидел. Отвращение. Совет смотрел на нациста с явным, даже с нескрываемым, отвращением. Ну ничего, Рейх это обязательно ещё исправит. У красноармейца, после пощёчины нациста был разбит нос, а потому кровь уже вытекала небольшим ручейком из организма СССР, который потёрся лицом о своё плечо, стараясь её стереть и остановить, однако своим действием лишь сильнее измазал своё лицо и зазря испачкал и без того потасканную и грязную одежду в которую был одет.       Пока революционер старался разобраться с рубиновой жидкостью, которая пачкала лицо и капала на пол, стекая с подбородка, немец взял в руки иглы и булавки. Они были разной длины. Какие-то довольно длинные, а некоторые совсем короткие, но все они были одинаково острыми, притом они были острыми настолько, что даже лёгким прикосновением к концу можно было нечаянно уколоть палец до крови. Нацист крепко схватил ладонь СССР, зажимая один из пальцев, чем очень сильно привлёк внимание красноармейца у которого в голове смешались мысли, что создавали шум и гул, не дающий сосредоточиться на одной определённой, заставляя осмыслять всё сразу, чего сделать не получалось. Рейх взял длинную иглу и начал медленно и с явным удовольствием начал вводить ту прямо под ноготь Совета, улыбаясь как последний конченый маньяк. Как бы русский не старался терпеть, но сдержать болезненный и громкий вопль от действий нациста было просто невозможно, особенно, чувствуя то, как игла входит под ноготь с каждой секундой всё глубже и глубже. Ах, было бы всё так просто, но как мы знаем нацист славился своей изобретательностью в плане пыток и сейчас это только лишь доказал, резко вводя всю длину иглы под ноготь, после начиная двигать ей. Вбок, вытаскивать и вновь то медленно, то резко засовывать обратно, уродуя и стараясь разворотить кожу в мясо. Пальцы русского дрожали, конечности кровоточили и онемели. Крики сдерживать было невозможно. Эта пытка длилась почти час. Целый час настоящих мучений для коммуниста, который уже, несмотря на то, что являлся атеистом, молился о том, чтобы всё это прекратилось. Рейх с упоением слушал громкие крики агонии мужчины, что сидел перед ним, видя и упиваясь болью того. Рейха забавляло видеть своего врага, который дрожал, был измазан в собственной крови, и бился в самой настоящей агонии боли. Но вскоре Совет сорвал свой голос и на смену столь замечательным крикам, что так нравились немцу, пришли хрипы и редкие восклики, рычания и вой, но это никак не могло сравниться с тем, что было до этого, а потому нацист решил закончить пытку, ведь сам не получал былого удовольствия, раз не слышал этих восхитительных криков исходящих от коммуниста.       Нацист бросил холодный и недовольный взгляд на дрожащего от боли в конечностях коммуниста, который находился в предобморочном состоянии и болевом шоке, от которого замер в ступоре, смотря лишь в одну точку пустым взглядом. — Ладно, думаю с тебя пока хватит. Слабак. — нацист издал тихий смешок, показывая своё превосходство перед русским сейчас, начиная отвязывать СССР от стула. Оказавшись свободным от этих «оков» Совет выдохнул, чувствуя то, как его сталкивают со стула прямо на пол, отчего Союзу просто пришлось подставить руки во время падения, чтобы не вписаться лицом в холодный бетон. От того, что опёрся на истязаемые раннее руки, вздрогнул от пробившей ладони боли, что разливалась и отдавала от рук во всё тело. Долго держаться русский не смог и, с лёгким вскриком, упал на пол, смотря на свои изуродованные пальцы, которые кровоточили и на ногти, под которые минуту назад запихивали иглы, разворачивая кожу под ними. Нацист, наблюдая за этим со стороны, усмехнулся, после подходя и пиная лежащее на полу тело Совета. — Надеюсь, что ты понял своё место, шавка. — нацист направился к выходу из камеры, как вдруг вспомнил про свой «эксперимент», а потому расплылся в ухмылке, столь профессионально делая слегка сочувствующее лицо, что было даже не сказать, что немец притворялся, а после Тройка повернулся к коммунисту. — Я сейчас позову врача.       Эта фраза очень сильно удивила Совета. «Врача? Неужто у нациста появилась совесть после совершённого? Не всё потеряно? Да нет же, это глупости! Не может Рейх так просто взять и решить помочь! Тут точно есть какой-то подвох! Или всё же нет?..» — именно эти мысли роились в голове русского, который от столь сильной задумчивости, даже не заметил того, что к нему уже пришёл медик, о котором раннее и сказал Третий Рейх. Доктор осмотрел руки коммуниста, вынося свой вердикт и говоря, что всё очень ужасно, но, с другой стороны, могло бы быть и хуже, хотя Совет ни слова не понимал по немецки, потому смысла в сказанном не видел, лишь тихо шипя и изредка тихо воя от боли при обработке израненных рук. Всё это время нацист стоял в дверях и наблюдал за работой врача, мастерски делая вид, что беспокоится о Совете. Русский посмотрел на нациста и удивлённо расширил глаза, видя беспокойство в глазах арийца.       «Он переживает?..» — именно это мысль мелькнула в голове мужчины, но тот поспешил поскорее прогнать её из своей головы и забыться. Рейх же заметил взгляд русского по которому стало ясно, что тот находится в явном смятении, а нацисту именно это и было нужно. Ариец жаждал вызвать привязанность к нему у Совета. Сильную привязанность, без которой русский не захотел бы жить. Но для этого нужно было сломить красноармейца психологически, разрушая его личность, чем Рейх и решил заняться, но решил делать это незаметно и постепенно. Врач ушёл, а нацист подошёл к коммунисту, которой сидел на предмете, который имел название «кровать», хотя эту вещь было сложно так культурно назвать, ведь она даже отдалённо кровать не напоминала. Просто пара деревянных ящиков и тонкий матрас, не более. Немец встал перед русским, осторожно приподнимая лицо того и смотря ему прямо в глаза, продолжив свою игру. — Как ты себя сейчас чувствуешь, Пальцы сильно болят? — произносил эти слова ариец не насмешливо и саркастично, а как-то даже ласково и заботливо. Так убедительно, что Совет медленно терял мысль о том, что это может быть уловкой. — А сам как думаешь? — в отличии от Тройки, русский ответил с явным сарказмом. _ Признаю, вопрос был глуп. А ещё. Entschuldigung(извини) — Да, хоть нацист и не хотел этого говорить, но нужно же заставить Совета в весь этот спектакль.       Красноармеец же, в свою очередь, слыша извинение от немца, впал в ступор, удивлённо смотря на него. Да уж, он ожидал услышать всё, что угодно, но не извинения. А как русский понял, что Рейх извинился? Что ж, это было просто, ведь Совет знал только лишь пару слов на немецком и «извини» входило в их состав. — Ладно, отдохни, не буду мешать. — Нацист поднялся с этой койки, после выходя из камеры русского, закрывая за собой дверь и оставляя СССР одного в холодной камере в раздумьях.       Рейх, сразу поле того, как вышел из камеры изменил своё лицо с наигранно-заботливого, на язвительную усмешку в перемешку с неким отвращением, после тихо произнося. — Russische Idiot, hahah. Also fiel einfach rein. (Русский идиот, хахах. Так просто повёлся.).       В принципе Тройке это было лишь на руку. По реакции Совета он понял, что первый этап уже пройден, заставляя красноармейца думать, что у арийца есть ещё и светлая, заботливая сторона, помимо жестокой и грозной, в будущем надеясь на то, что Союз будет стараться сделать всё, чтоб пробудить эту добрую сторону, а не получать побои. Для чистоты эксперимента Тройка пропал ещё на неделю, оставляя коммуниста в полном одиночестве, но в итоге опять же вернулся. И вновь избил, а после снова проявил ласку и заботу. И так несколько раз, по кругу. Это, хоть и не очень резко и не особо заметно, но, мало по малу, расшатывало психику русского, заставляя его терпеть побои, ради получения ласки. В очередной раз, сидя в одиночестве, СССР задумался о том, как докатился до такого? Почему начал получать ласку от нациста, уже не обращая внимания на то, что перед ней получает побои. Главным было получить фантомное ощущение тепла и заботы, которое проявлял к нему нацист. И если раньше Союз надеялся на то, чтоб Рейх не пришёл, то сейчас чуть ли не молился о том, чтоб увидеть эту самодовольную, гордую и наслаждающуюся мучениями коммуниста морду арийца, что так яро, с упоением и явным успехом, уничтожал психику русского своими действиями, расшатывая её всё сильнее и сильнее, заставляя Союза зависеть от него, как наркоман зависит от самых сильных запрещённых веществ, не употребляя которых впадая в состояние, называемое «ломка».