Охра

Киришима зачёркивает уже десятое слово в этой строчке, отпивает по маленькому глотку из своего Баргса со вкусом детства (а если быть точнее — со вкусом крем-соды) и надеется, что он справится до завтрашнего утра. Сегодняшний вечер не нравится ему ещё с самого начала. Когда в твой выходной тебе вдруг звонит начальство — жди беды. И беда застаёт его прямо по дороге на работу, когда в заполненном автобусе он отвечает на звонок и слышит, что к следующему дню ему придётся наколдовать любую хорошую статью, которая смогла бы закрыть образовавшийся пробел. — Видишь ли, девушка, которая готовила статью в свою колонку внезапно уволилась, — внезапно? Да все твои работники вынашивают эту идею почти с самого начала. — А нам позарез нужно что-то, чтобы прикрыть этот недочёт. Я подумал, что ты справишься. Он не думал, просто другого такого болвана, соглашающегося на все просьбы, не существует. Киришима плавно выдыхает. Спокойствие, главное спокойствие. — Хорошо. Спустя час спокойствия ему не хватает от слова совсем. Может, дело в том, что Баргс заканчивается, и на его место припадает бумажный стаканчик с крепким эспрессо, или в том, что Аизава успел тысячу и один раз оскорбить его и его почеркушки? Нет, серьёзно, сегодня его шкала мудильства бьёт рекорды. — Эти парни сделали нам хорошую рекламу. Хотя их никто и не просил, — в своём репертуаре. — Теперь мне приходится напрягаться в два раза больше, чтобы всё контролировать. Не может ли всё вернуться обратно в своё русло? Киришима продолжает безостановочно водить ручкой по листку, поэтому ничего не говорит. Хотя ему и чертовски хочется. Вместо него в разговор вклинивается Тецу. — Да брось, босс, хоть ты так и говоришь, но сам ведь пригласил лучшего диджея во всём Чикаго, — он держит в руках постер с объявлением большой вечеринки в Underground сегодня ночью. — Ты и сам проделал хорошую работу, чтобы распиарить свой клуб. Пригласить этого парня было просто нереальной задачей, ведь так? — Чего? — Аизава манерно прищуривается и вглядывается в огроменный постер. — Я никого не приглашал, это мой старый знакомый — та ещё заноза в заднице. Он сам напросился ко мне. Он даже постер сделал. Этот плакат — не моих рук дело. Мне, по большому счёту, начхать на рейтинг самых крутых диджеев города. Ох, Тецу. Бедный, невинный Тецу. Киришима ничего не дописывает. Не успевает. Аизава щёлкает пальцами и уходит в подсобку, что означает только одно: рабочий вечер начался. Они с Тецу ещё о чём-то болтают, пока Киришима переодевается и допивает неизвестно какой по счёту кофе. Тецу рассказывает обо всём подряд — такой уж он человек, открытый и искренний. Он говорит о том, как проходит учёба (или лучше сказать — как она не проходит, потому что он её не посещает), говорит о своей девушке, о мыслях про грядущее свидание. И этот любовный трёп напоминает Киришиме одну вещь. Напоминает о том, какой он неудачник. Он так и не написал Бакуго. Не отправил даже простое «привет», потому что — а что дальше? Спросит «ну что, как сам?» так, будто они старые знакомые? На это не нашлось ответа даже у Нейто, поэтому они просто, ну, забили. Само разрулится, всегда так было. Или Киришиму просто отпустит со временем, как отпускают почти все навязчивые идеи. Дальше с мыслями становится легче. Во-первых, они почти все улетучиваются, стоит увидеть этого Диджея-Номер-Один-В-Чикаго. Он приходит слишком рано, наверняка, чтобы поболтать с Аизавой, и оказывается самым, мать его, экстравагантным, шумным и неординарным из всего, что доводилось видеть Киришиме. Его волосы похожи на парик, потому что уложены в огромный блондинистый хохолок, на глазах пижонские очки с оранжевыми линзами, дальше — лучше: кожаная куртка с нашивками, чёрные полуперчатки и, мать его, сапоги. Высокие сапоги с заправленными в них узкими джинсами. А ещё его зовут Мик, и его имя — самая простая и незамудрённая часть во всём этом. И хоть Тецу бегает вокруг него, умоляя об автографе, Киришима просто смотрит со стороны, не зная, что и думать. Наверное, так должно быть. Остаётся надеяться, что его музыка лучше, чем его стиль. Ну, а во-вторых: сегодня реально полно народу. И хоть вся тусовка начнётся здесь только в одиннадцать, зал уже почти полный, и это тоже не сулит ничего хорошего. Конечно же, в первую очередь окучивают самого Киришиму. Он вертится из стороны в сторону, подбрасывает в руках шейкер, почти танцевальными шагами слоняется в своём маленьком пространстве. Стеклянные стаканы скользят по отполированной деревянной поверхности — больше для антуража, на самом деле Эйджиро ненавидит так делать, боится поцарапать и без того пошарканную стойку. Но иногда входит в кураж, толкает напитки туда-сюда и не заботится ни о чём. Ему припадают на уши, и это тоже часть работы. Кто-то одинокий, заявившийся сюда без друзей и компании, потягивает морс через трубочку и скучающе двигает ею кубики льда внутри. Сначала Киришима не обращает внимания, потому что загружен работой, но со временем ажиотаж стихает, он берёт тряпку в руки и, как бы невзначай, интересуется: — Плохой день? Парень поднимает на него голову, слабо кивает. Пока музыка играет не на всю, можно и пообщаться, поэтому он садится ближе, приподнимает стакан, давая Киришиме возможность пройтись под ним тряпкой, и начинает: — Работать — отстой. Когда тебе говорят: «Превращай любимое занятие в то, что приносит тебе доход» — это ловушка. Мне нравится то, что я делаю, но мне не нравится систематизация. Понимаешь? Я не хочу ненавидеть своё увлечение только потому, что мой начальник вдруг позвонил мне в мой выходной и сказал выйти на работу, потому что состоятельный клиент хочет видеть именно меня и именно сегодня. Постепенно я начинаю чувствовать отвращение. Не этого я хотел. Твою мать, пацан. Мы с тобой в одной лодке, и она движется к краю. Он продолжает: — А ещё ты не можешь доверять никому в этой индустрии. Знаешь, сколько сталкеров у меня было? Они понятия не имеют, о чем толкуют. Им нравлюсь не я, а моё тело, мои движения, но они всё равно твердят: ты нравишься мне, как человек. Да откуда они знают, что я за человек? Ни разу не пообщавшись, они приходят ко мне и говорят, что влюбились с первого взгляда в мою душу. Индустрии? Сталкеров? Тело? Движения? — Я стриптизёр. В мужском клубе, — чеканит довольно резко, чтобы пресечь вопрос в глазах Киришимы. — Не говори, что ты удивлён. Я уверен, за этой стойкой сидели кадры и похуже. Не то чтобы удивлён, да и вопрос в глазах Киришимы — совсем не тот вопрос, о котором этот пацан подумал. — Как тебя зовут? — спрашивает Эйджиро, вдруг уставившись на ободок стакана. Парень словно сплёвывает: — Хитоши Шинсо. Или M.I.N.D. Если ты об этом. Ха-ха. Вот дерьмо. Случайности — не случайны, совпадения — не вымысел, а Нейто должен ему две Маргариты, если хочет получить информацию о предмете своего воздыхания. Короче говоря, вечер переметнулся с отметки «напряжный» к отметке «вполне сносно». — Сталкеры реально утомляют, да? — улыбается Киришима и, боже мой, Нейто заставил бы его тысячу раз исповедаться, услышь он это сейчас. — Скажи, — соглашается Шинсо, вынимая трубочку из стакана и тыкая ею в воздух. — У тебя-то здесь, наверное, такая же картина. Ты неплох собой, в клубе полно пьяных девчонок и парней. К тебе уже пару раз подкатывали, да? Шинсо прилично развезло, Киришима же просто давит рабочую улыбку и кивает. Он, конечно, хочет заставить Нейто понервничать, но увлечься и замутить с его потенциальным парнем (а этот Хитоши, кажется, уже близок к тому, чтобы наговорить ему миллион комплиментов) — это как-то слишком. — Я ничего в этом не смыслю, — он указывает на перечень напитков, висящий за спиной Киришимы. — Какой из них самый крепкий? — Зелёный Веспер, — на автомате отвечает Киришима, а потом останавливается. — Это слишком. Не заказывай. И думает: его правда так расстроила работа? Хотя знает: дело в чём-то ещё. Шинсо абсолютно равнодушно смотрит в его глаза: — Один Зелёный Веспер, пожалуйста. Эйджиро принимает заказ. Потому что это его грёбанная работа. Он достаёт бутылку водки с мини-холодильника, наливает в коктейльный бокал, добавляет джин и приправляет абсентом. Попутно набирает сообщение в телефоне: Кому: Нейто, 22.13PM Гони ко мне. Сейчас же. От кого: Нейто, 22.13РМ У меня богослужение. Ты не важнее Иисуса. Кому: Нейто, 22.13РМ Ок, тогда скажу Хитоши Шинсо и дальше заливать в себя алкоголь и топить одиночество в подкатах к первому встречному. От кого: Нейто, 22.15РМ Пятнадцать минут, и я на месте. Киришима качает головой, напряжённо пялясь в экран. Приятель, ты живёшь в пяти милях отсюда. Кто-то успел придумать скоростное такси, пока я заливал джином водку? Шинсо не нравится отсутствие внимания, и он залпом вливает в себя содержимое бокала. Все восемьдесят пять грёбанных миллилитров. Эйджиро едва не роняет телефон. — Что ты только что сделал? — спрашивает он, и понимает: тот, кого развезло всего от одного морса (разве быть пропитым — не издержки его профессии?) сейчас влил в себя ударную дозу залпом. И, кстати, даже не шелохнулся. — Ещё. Вечер с оглушающей скоростью падает к отметке «ёбанная головная боль» по шкале самых отстойных вечеров. И это оказывается самой безобидной шалостью судьбы, потому что Нейто и правда появляется спустя пятнадцать минут. Потому что он молча даёт Киришиме пять с видом самого благодарного человека в мире, потому что он молча забирает пьяного в столб Хитоши Шинсо с просторов клуба, и потому что он, в конце концов, даже не сменил свою церковную рясу на повседневную одежду. И для остальных это выглядит так: Святой Отец заявляется в клуб, проходит сквозь толпу, платит за выпивку какого-то умирающего у барной стойки парня, даёт пять бармену и уходит в закат под ручку с этим самым бедолагой. Киришиме, окружённому толпой взглядов, не остаётся ничего, кроме как улыбнуться и поднять в воздух шот с плещущейся на дне водкой. Этот жест слишком уж нравится толпе, поэтому они очередной волной набрасываются на алкоголь и окружают барную стойку. На этот раз спасает Мик, который наконец-то появляется за диджейским пультом и открывает вечеринку. Стоит отдать должное — он действительно хорош. Пол под ногами Киришимы вибрирует, и он молится всем богам, чтобы бутылки не попадали со своих полок. Мик громкий, типа, реально громкий. Они точно не отхватят жалобу из полиции за такое шоу? Светомузыка попадает в такт битам, а весь зал просто сходит с ума. Внутри уже почти не остаётся места, а на танцполе — полнейший аншлаг. Когда в последний раз здесь было так много народа? Мик делает перерыв, но никто не собирается останавливаться. Никто даже не вываливается наружу подышать воздухом, прийти в себя, в конце концов. Зато все вываливаются к бару, и Киришима чувствует неимоверное давление. Его работа, мать его, должна быть спокойной и размеренной. Вот он неторопливо разливает алкоголь, вот болтает со всеми посетителями поочерёдно. Никак не страдает от дикого напора разгорячённой толпы, борясь с желанием влить джин им прямо в глотку и прямо из бутылки. Одна из девчонок оказывается вполне даже не против этой идеи, и это, чёрт побери, происшествие номер два, катящее этот вечер к отметке ещё ниже. А что вообще может быть ниже «ёбанной головной боли»? — Выпей вместе со мной, — предлагает она, перегибаясь через всю стойку. Музыка гремит, но упорная девчонка пытается её перекричать. — Я не пью на работе, — дежурно улыбается Киришима, отодвигаясь подальше. — А что ты делаешь после работы? — не отстаёт она. — Иду домой. Да брось, куколка. Ты явно не продержишься тут до шести утра. Минут пятнадцать после этого на горизонте её не наблюдается. Приходит долгожданный отток, становится немного легче дышать. Киришима понимает, что расслабляться рано, но всё равно подсознательно выдыхает, и очень зря. В общем, она забирается на стойку. Киришима как раз нагибается, чтобы убрать пустые бутылки куда подальше, а поднимая голову, видит длинные ноги, задравшуюся юбку и… И отворачивается, само собой. Но быстро понимает, что нужно исправлять ситуацию. И хоть ему удаётся поправить ей юбку (хотя она так извивается, что уловить её бёдра почти невозможно), на простые уговоры слезть она не ведётся. — Это опасно, — для моей стойки. — Пожалуйста, слезай. Потихоньку пьяная особа привлекает к себе большое внимание, особенно усердно к стойке подтягиваются все незанятые и подвыпившие парни. Они кричат и хлопают, особо наглые даже умудряются полапать. У Киришимы едва не начинает дёргаться правый глаз. Вечеринка у стойки заканчивается, когда количество алкоголя провоцирует рвотные позывы, и Киришима помогает девчушке слезть. Он усаживает горе-тусовщицу на табурет и молится, чтобы её не стошнило. Матерь Божья, и что ему теперь с ней делать? — У тебя есть тут подруги? Кто-нибудь, кто мог бы позаботиться о тебе? Она отрицательно машет головой: — Я хочу домой. Как они так быстро перешли из стадии «я не хочу, чтобы эта ночь кончалась» в стадию «меня так адски штормит, чувак»? Она смотрит на свои ноги, на пол, смотрит куда угодно, но не вниз, потому что в ином случае чувствует подступающую к горлу тошноту. Киришима набирает номер такси: — Ты можешь назвать свой адрес? И она, хвала небесам, называет. Мик возвращается, и все снова устремляются на танцпол. Тем временем, Киришима машет Тецу, передаёт ему в руки живой груз и просит проводить к выходу и усадить в такси. Даже вручает двадцатидолларовую купюру. Свою, вообще-то. Тецу выгибает бровь: — Не многовато ли? Киришима вздыхает: — Её наверняка стошнит в салоне. Так что это компенсация. — Чёрт, Эйджи, тебе стоит прекратить быть таким добродушным. Ты её даже не знаешь. Тецу уходит, а Киришима возвращается к своим обязанностям, приводя в порядок некогда отполированную поверхность стойки. Если представить, что мы с ней всё-таки потусили, и в конце я, как полагается, заплатил за такси, то выходит даже не так обидно. Но они не «тусили», так что это всё ещё обидно. — Что дальше, жизнь? — шёпотом произносит он, готовый ко всему. — Один Пэйнкиллер. Только, блять, не к этому. Бакуго Кацуки собственной персоной возникает перед ним ореолом божественного света, и Киришима готов прикрыть глаза от того сияния, которое он видит перед собой. Вот дерьмо, Нейто слишком плохо на него влияет, а от этой светомузыки реально можно ослепнуть. Киришима принимает заказ и берётся за приготовление, ужасно жалея, что Мик вышел именно сейчас, и что из-за гремящей музыки нельзя перекинуться даже парой фраз. Хотя не то чтобы им есть, о чём поговорить. В смысле, Киришима даже не мог написать ему. Разговаривать вживую? Нет уж, увольте. Да и Бакуго не выглядит, как особо общительный парень. Он ставит стакан слабоалкогольного коктейля перед Кацуки и подмечает, как неожиданно мило он выглядит, сёрбая через трубочку практически сок (подумаешь, шестьдесят миллилитров рома!). Сначала Бакуго недоумённо хмурится, затем складки на его лбу разглаживаются. Киришима улыбается: — Что, терпкий? Это из-за мускатного ореха. Вы только гляньте, заговорил. И без особых проблем. Бакуго вертит стакан в руке, оглядывая. Толпа слегка сдвигается назад и настигает его со спины. Кто-то нечаянно толкает Бакуго в плечо, и он разжимает пальцы. То ли опыт, то ли отменные рефлексы помогают Киришиме резко перегнуться через стойку и ухватиться пальцами за стакан, когда он почти готов удариться о колени Кацуки и расплескаться по его серым джинсам. Он возвращает ему коктейль, встречаясь со взглядом, полным исступления. Если ты вдруг умудрился ввести человека в ступор — это хорошо или плохо? — Сегодня без друзей? — Киришима кажется спокойным. К нему возвращается уверенность после этого инцидента, так что глупо упускать момент. Бакуго тычет пальцем в сторону: — Они где-то там, — он делает ещё несколько глотков, больше не рискуя поднимать стакан. — А что насчёт твоих? Где та чокнутая парочка? Ох, так он всё помнит. И его тоже помнит. — Надеюсь, где-то далеко отсюда, — отвечает Киришима. Музыка всё ещё гремит, и им приходится почти кричать, но почему-то никого это не останавливает. Бакуго потягивает коктейль из трубочки и как-то вопросительно смотрит на Эйджиро, словно чего-то ожидает. — Здесь каждую ночь такое происходит? Киришима не совсем понимает, что он имеет в виду (диджея? шумиху? что?), поэтому, как и в любой другой непонятной ситуации, просто кивает. Его отчего-то передёргивает осознанием: Бакуго знает, что Киришима писал им и спрашивал о его инстаграме. Он знает, что Эйджиро хотел написать ему, но не написал. И он не понимает, почему. От этой мысли ему становится по-тупому неловко. — Держи, — Бакуго двигает к нему ладонь. — Что это? — Деньги за коктейль. Киришима выгибает бровь: — Ты шутишь? Здесь на двадцать баксов больше, чем нужно. — Это чаевые. До Киришимы доходит: — Ты слышал, как Тецу… Из толпы доносятся гневные выкрики. Кто-то устраивает потасовку прямо посреди танцпола, и это третье из того, что окончательно и бесповоротно губит вечер. Во-первых, он разговаривал, и это было важно. Во-вторых, да бросьте, серьёзно? Почему мир вдруг решил сойти с ума именно сегодня? Киришима произносит раздражённое и резкое «чёрт» себе под нос, перепрыгивает через стойку (это уже второй раз, когда Бакуго видит его в полёте с этого места) и помогает Тецу разнять двух болванов, накидавшихся до отвала и решивших порезвиться. Аизава мог бы раскошелиться и нанять ещё охраны, тогда Киришиме не приходилось бы быть на подхвате у единственного охранника. Бакуго медленно разворачивается на стуле, упираясь локтями о стойку, и наблюдает за дракой сквозь образовавшийся просвет в толпе. Киришима, буквально, отрывает одного из парней от земли, обхватив его со спины мёртвой хваткой, и разворачивает. Парень пытается сопротивляться, дёргается и брыкается, кричит что-то о несправедливости жизни (не так красноречиво, само собой). Киришима же просто… стоит. В конце концов, пацан не выдерживает: — Ты что, булыжник, мать твою? Из чего ты сделан? Киришима напрягает руки, и рельефные бицепсы натягивают рукава его белой рубашки, пока он тихо посмеивается: — Прости, друг, но на этом твои полномочия всё. Ты слегка перебрал. Сейчас наш отрезвитель Тецу поможет тебе прийти в себя. Есть у Тецу такая терапия в арсенале. Аизава всегда говорил, что ничего не отрезвляет лучше, чем поцелуй с холодным сырым асфальтом тёмной ночью. Бакуго смотрит в ту сторону вплоть до того момента, пока просвет не начинают заслонять спины собравшихся зевак. Он оставляет деньги под пустым стаканом и уходит. Возвращаясь обратно, Киришима непонимающе разглядывает теперь уже свои двадцать баксов. И что это, мать вашу, должно значить?

***

Киришима пялится в единственный предмет, не вызывающий у него отвращения в этом помещении. Фикус с большими длинными листьями стоит в углу, цепляется за подоконник, устремляется тоненьким стебельком к карнизу (Киришима думает: зачем карниз, если нет занавесок?) и едва ли не утыкается в потолок. Он умоляюще выпячивает листья, занимает всё свободное пространство и слёзно кричит на каком-то подсознательно-растительном уровне: «Передвинь меня из этого угла! Я задыхаюсь! Этот старый хрыч дышит на меня перегаром, а мой фотосинтез умер где-то в процессе». Какой фотосинтез в этом тёмном, закрытом пыльными жалюзи, чулане? — Ну так, что скажешь? Верно. Он тут как бы в процессе разговора, не стоит отвлекаться на всякие ненужные вещи, типа матерящихся растений. Но не отвлекаться не получается. Это практически невозможно — заполучить все сто процентов твоей концентрации, выдёргивая тебя с конца самой тяжёлой ночной смены, но его начальник этого не понимает. Или не хочет понимать, что более вероятно. — У меня едва ли хватает времени писать статьи раз в неделю. Я не вытяну. Директор посмеивается. Выглядит, как неловкий натянутый смех, но все знают, что за ним следует. Если бы Киришима сидел рядом, на его плечо наверняка бы упала массивная ладонь и слегка сжала бы большими пальцами. И он думает, что всё это до абсурдного глупо. Он не помнит имени директора, а директор — его. Он принципиально не смотрит на табличку, стоящую на письменном столе, а директор заменяет его имя в обращении на этот самый короткий грудной смех. Как-то Киришима тоже решил заменить его имя для себя, чтобы идентифицировать было проще, и теперь его начальник стал Джа-Джа Бинксом (да-да, тем самым из «Скрытой угрозы», потому что, матерь божья, есть хоть кто-то в мире, кто не ненавидит этого персонажа?). «Джа-Джа Бинкс» — это нормально, это справедливо, потому что они похожи — оба уродливые и мерзкие. Нейто вообще предлагает называть старикана Мистером Дерьмо, так что Киришима думает, что выбрал меньшее из двух зол. — Это временно. На недельку. В крайнем случае, на две, пока мы не найдём замену. Тебе нужно будет просто писать немного больше, чем ты пишешь обычно. Та девчонка писала статьи в свою колонку ежедневно. Это не «немного больше, чем я пишу обычно», это пиздец. — Конечно, не за бесплатно. Я повышу твою ставку в половину оклада. Лучше бы ты этого не говорил. Половина его оклада — это как половина от нуля, только ещё больший мизер. Да, такое бывает. Киришима снова отмахивается. Напор слабеет, и Мистер-Кустистые-Брови (прилетело от Каминари) это чувствует. — Пожалуйста, пойми… — снова неловкий смех. Он в очередной раз забыл его имя. — Это вынужденные меры. Все наши работники и так выполняют сверх нормы, я не могу поручить это никому, кроме тебя. Выручи газету, парень. Даже фикус словно машет ему листьями, нашёптывает: «Да вали ты отсюда, чувак! И меня с собой забери», но Киришима лишь рефлекторно втягивает шею — как происходит всегда, когда он не может сдержать чужого напора и отказаться, и медленно кивает. Может, Бинкс и самый настоящий в мире мудак, но он взял Киришиму сюда, позволил работать в газете без какого-либо образования, лишь на желании писать и набираться опыта. Киришима может оказать ему услугу. Несколько услуг. — Хорошо, ладно. Я постараюсь. Автобус выруливает на Кедзи-авеню, огибает дом престарелых, баптистскую церковь (она маленькая и неприметная, чем-то похожая на гараж с белым крестом, висящим над защитными роллетами). Киришиме не нравится эта улица: возле супермаркета Fairplay постоянные пробки и забитая до отвала парковка, а на часах всего-то восемь утра. Если его автобус вдруг застрянет в этом медленном потоке, то он уснёт прямо в нём, не стоит даже сомневаться. Но автобус двигается дальше, открывает двери на остановке, и рядом с Киришимой приземляется парень в чёрной дутой куртке и с массивными наушниками в ушах. Он крутит толстый провод двумя пальцами, и Киришима может слышать песни Pixies, играющие на максимальной громкости. Круто. Должно быть, он воображает себя в каком-то сериале под «Where is My Mind?» или держится за руки с Хеленой Бонем Картер и сквозь панорамные окна наблюдает за тем, как рушится мир*. — Мы встретились в странный период моей жизни, — хочет сказать Киришима, но сдерживается и давит лишь едва уловимую улыбку. — У меня дополнительная колонка в самой скучной газете Чикаго, а у тебя бобовый пирог из Fairplay. Кто вообще любит бобовые пироги и сходить с ума** в восемь утра понедельника? Киришима отворачивается к окну. Его мама. Его мама любила бобовые пироги и сходить с ума каждое грёбанное утро. Он сползает вниз по сиденью и натягивает шапку на глаза, борясь с подступающей к горлу тошнотой. Когда наступает черёд его остановки, он выходит из автобуса и сразу же закуривает. Телефон в кармане его штанов коротко вибрирует. От кого: Каминари, 8:37АМ Кажется, я нравлюсь Джиро. Но это как-то неправильно, да? Кому: Каминари, 8:37АМ Я собираюсь спать. От кого: Каминари, 8:38АМ Ты ВЕЧНО спишь. Скоро растеряешь всю свою форму, твои бицепсы и трицепсы исчезнут, и Бакуго Кацуки никогда на тебя не западёт. Киришима посмеивается. Кому: Каминари, 8:39АМ Думаешь? Он тушит окурок кроссовком и залетает в дом, когда пальцы начинает покалывать от прохладного утреннего ветра. Усталость тягучая и неприятная, отдаёт мигренью посреди лба и тошнотворным липким звоном у висков. Он вскрывает свои запасы обезболивающего, выпивает две таблетки сразу, но это не помогает. От мигрени ничего никогда не помогает. По телеку старые ситкомы — те самые с оглушительным закадровым смехом после каждой (даже не совсем смешной) шутки. Киришима стаскивает с себя одежду, забирается в безразмерную чёрную футболку с надписью «JUST DON'T BELIEVE THE HYPE» посередине и закрывает глаза, натягивая тёплый плед до самых ушей. Twenty One Pilots — My Blood Ему снится яркое солнце и то, как ветер шатает верхушки деревьев. Как шелестят листья, падают вниз, проносятся мимо. Киришима сидит на крыльце и что-то пишет в блокноте карандашом. Солнечные лучи путаются в его тёмных прядях, слетают вниз по его коже, опускаются на страницы блокнота. Он щурится и приподнимает голову, смотрит куда-то вдаль, загораживая ладонью солнце. Его брат пробует очередной трюк, выкатывая скейтборд на дорогу, а отец возится в гараже. Мама кричит им через кухонное окно, что ужин будет готов через некоторое время, поэтому Киришима снова возвращается к своему блокноту. В воздухе витает аромат выпечки, он пряно-сладкий, словно сделанный из крошек пирога. Он слышит смех брата и то, как отец говорит ему прекратить дурачиться и убрать телефон, пока мать не вышла и не застала его за очередными дурацкими видео, которые он снимает на своей доске. Но его брат не слышит. Его брату плевать. Он подходит к Киришиме, отдаёт телефон и просит заснять «клёвую штуку, которая сейчас произойдёт». Киришима снимает, но ничего не происходит. Его брат делает прыжок, но скейтборд отскакивает в полёте, поэтому он приземляется на ноги, а потом падает на землю. Киришима смеётся и показывает большой палец, его брат делает то же самое. Отец проходит мимо и молча заходит в дом. Мягкая ладонь треплет волосы Киришимы, и вскоре его брат тоже оказывается за дверью. Киришима слышит, как он забегает на кухню и о чём-то радостно кричит, но его мать там, и она снова не в настроении. Киришима откладывает блокнот и кладёт руки на колени, не отрывая взгляда от своих пальцев. Когда он поднимает голову в следующий раз, пейзаж перед ним меняется. Теперь он сидит на красном пластиковом сидении, а впереди него большой стадион с дорожками для бега и футбольным полем. Он в кроссовках и красных спортивных штанах бежит вниз, перепрыгивает через ряды и оказывается в самом низу, где белой краской выведены ровные линии дорожек. Солнце всё так же раскидывается лучами, они снова на щеках у Киришимы, на его шее, ключицах. Он хочет по привычке собрать хвост на затылке, но на его запястье нет резинки, так что Киришима позволяет ветру трепать свои ярко-красные волосы, держа ладонь сбоку и не давая им лезть в глаза. Когда сзади слышатся чьи-то шаги, он поворачивает голову, всё так же придерживая волосы от поднявшегося ветра. Воздух прогретый и мягкий, в лучах видны медленно падающие пылинки, пахнет резиной и свежескошенной травой. Киришима слегка прищуривается. Бакуго Кацуки подходит к нему и держит руки в карманах своей чёрной мастерки. — Ты готов? — спрашивает он и проходит дальше. Киришима хочет спросить «к чему?», но Бакуго срывается с места и бежит вперёд. И Киришима бежит за ним прежде, чем успевает понять что-либо. Он смеётся и машет руками, но Бакуго впереди и не видит его. — Стой, я даже не разминался перед этим. Бакуго останавливается и возвращается обратно, подхватывая Киришиму за локоть. Они становятся друг напротив друга, и Киришима не может перестать смеяться. Ему непривычно весело и легко. Он корчит рожицы и становится в разные смешные позы, вытягивая ноги и прокручиваясь на одном месте. Бакуго улыбается вместе с ним, потому что сопротивляться этому невозможно. Он несильно бьёт его по уху и толкает в сторону. — Разминайся, болван, или получишь травму во время тренировки. И Киришима разминается. Он начинает растяжку, упираясь ладонями в гладкий асфальт. Он смотрит на Бакуго. Он не может перестать смотреть на него. Киришима срывается с места. Он дотрагивается ладонями до Бакуго и быстро отскакивает в сторону, продолжая бежать. Он кричит: «Я обгоню тебя» и смеётся, потому что это нечестно, но весело. И Бакуго настигает его, хватает за плечи и тянет на себя. Потом они оба смеются, Бакуго снова называет его болваном и говорит, что жульничать — отстой. Солнце медленно садится, и пальцы Киришимы купаются в закатных лучах, когда он поднимает руки вверх, кружится и запрокидывает голову. Он пританцовывает, толкает Бакуго и получает толчок в ответ. Они устраивают забег. Сначала шуточный и всего на десять метров — Киришима нарочно слетает на половине дистанции в другую сторону. Затем решают соревноваться всерьёз, и Бакуго говорит: — Мы сходим на свидание, если ты меня обгонишь. Киришима принимает предложение. Он перестаёт смеяться и просто засматривается. Бакуго придерживает свой локоть и тянется рукой в сторону, затем разминает шею и встречается взглядом с Киришимой. Они гонятся друг за другом поочерёдно, тяжело дышат, надрывисто смеются до хрипа в горле. Перед тем, как устремиться вперёд до условленной черты, Бакуго становится в стойку и кидает быстрый взгляд на Киришиму. Они начинают забег, и Киришима правда пытается быть серьёзным, но счастье сносит ему крышу, он снова смеётся, и Бакуго оборачивается. «Нельзя смеяться во время бега, болван, дыши правильно» хочет сказать он, но разговаривать тоже нельзя. Бакуго замедляется, протягивает руку и хватает Киришиму за ветровку. Не сбавляя скорости, он рывком тянет его вперёд, чтобы остаться позади, чтобы помочь ему выиграть. В конце Киришима утыкается ладонями в колени и тяжело дышит. Бакуго тоже пытается отдышаться, но его спина прямая. Его глаза слегка поблёскивают в сумерках, когда он подходит ближе, и Киришима тоже выпрямляется, незаметно выдыхая горячий воздух. От неловкости он давит чересчур широкую улыбку: — Я победил, — он повторяет ещё громче. — Я победил! Киришима просыпается резким толчком. Он целую минуту смотрит в потолок и восстанавливает сбитое дыхание. Его щёки горячие и влажные, а по груди стекает пот. Ничего не говорит о том, что он спал минутой ранее, кроме растрёпанных ярко-красных волос и дорожки засохшей слюны у края губ. Солнце всё ещё не село, так что Киришима не включает общий свет. Он поднимается с кровати, стаскивает с себя влажную футболку и садится за письменный стол, хватаясь за ручку и начиная писать на первом попавшемся клочке бумаги. Настольная лампа освещает его рабочее место, освещает слова, которыми он заполняет листок, затем следующий, ещё и ещё, пока в голове роем жужжат мысли и просят, чтобы их выпустили наружу. Он думает о выражении лица Бакуго, о том, что чувствовал, глядя на него. Он придумывает историю мальчику. Мальчику, о котором хочет написать целую книгу. Киришиме кажется, что в его голове переплетается тысяча голосов, а всё вокруг шумное и громкое. Но в его комнате тихо, слышно только тиканье часов и падающие из крана назойливые капли. Киришима пишет до тех пор, пока его голова не становится полностью пустой. Его рука болит, а желудок ноет. Из холодильника он достаёт арахисовое масло и выкуривает сигарету, пока делает кофе. Киришима чувствует себя странно, но по-хорошему опьянённо. Он идёт на пробежку перед тем, как начать собираться на работу. — Вот дерьмо, — говорит он, стоя в душе. — Я забыл про статьи. Ах, да. Возможно, ему стоило выполнить порученную ему работу, а не расписывать пять листов строчками про Бакуго Кацуки. Перед выходом Киришима задерживается у зеркала. Тёмные тени залегли под его глазами, а сам он бледно-серый и безжизненный. Он поднимает руку, сжимает пальцами футболку на груди и смотрит, смотрит, смотрит. В голове проносится музыка, перед глазами мелькают воспоминания, и все они мрачные и тяжёлые, ему сложно вернуться к тишине. Он достает сигарету из пачки. Его пальцы дрожат, когда он закуривает. Лицо Бакуго возникает перед глазами в тот момент, когда его начинает тошнить от нарастающей тревоги. Тёплые ладони касаются плеч Киришимы, они тянут его за край ветровки, они закрывают его глаза и убаюкивают. Киришима делает затяжку и слышит звенящий смех в ушах — его собственный, переплетающийся со смехом Бакуго. Он чувствует легкость и непринуждённость. Он даже не совсем знаком с Бакуго, но он болтает с ним во сне так, будто они старые друзья. «Именно потому, что это сон» думает Киришима. Он так давно не чувствовал счастья и радости. Тёплые ладони продолжают поглаживать его по спине, губы шепчут: «всё хорошо, всё в порядке». И Киришима не знает, должен ли он поговорить с кем-нибудь об этом. На работе Аизава садится на край стола, за которым пишет Киришима. — Опять? В тебе внезапно разглядели талант и поручили написать великий бестселлер? — он нагибается, чтобы прочесть. — А нет, это очередная статья про… про собак? Отвратительно. Тецу делает свой супер-мега-убийственно-ободряющий-кофе, который он делает всегда перед началом работы и ставит бумажный стакан возле Киришимы. Он улыбается: — Ты не любишь собак, босс? Могу поспорить, ты заядлый кошатник. Сколько у тебя кошек? Больше двух? Аизава отводит взгляд: — Это не твоё дело, — но признаётся, — четыре. Сегодня всё спокойно и тихо. Сегодня никто не танцует на барной стойке и никто не падает с неё, никого не тошнит, никто не устраивает драки. Народа мало, а музыка не такая громкая, какой её мог бы сделать Мик. Ничто в мире не такое громкое, как он. Киришима протирает стаканы и ловит себя на мысли, что не получил ни одной смс от Нейто. Тот, конечно, занят, но не выходить на связь весь день? Что если предмет его воздыхания оказался тёмной лошадкой и прикончил его в каком-нибудь далёком переулке? — Ещё один фильм Квентина Тарантино, — говорит Киришима себе под нос. — И это выйдет из-под контроля. Он болтает с несколькими посетителями, но они просто перебрасываются парой фраз, пока кто-то не замолкает окончательно. Киришима выходит покурить чаще обычного, но Тецу не против заменить его у барной стойки — работы нет, так что в сон клонит больше обычного. — На этой неделе уже Хэллоуин, — напоминает Тецу, когда Киришима возвращается. — Будет много работы. Уверен, что вытянешь всё? Хэллоуинская вечеринка всегда масштабное и красочное событие. Аизава заказывает украшения, меняет бокалы на пластиковые стаканы, приглашает несколько диджеев и даже присутствует лично — это большая редкость. Киришима не против поднапрячься. Ему нравится атмосфера праздника, нравится смотреть на костюмы и выбирать десятку самых лучших. Он не знает, включит ли Аизава конкурс на лучший костюм в этом году, но он определённо хотел бы быть в жюри. — Всё нормально, — отмахивается Киришима. — Эти статьи — это временно. Я вернусь к своему расписанию уже через неделю, когда они найдут кого-то на место той девчонки. Тецу чешет щеку: — Мне казалось, они уже нашли? Это ты. «Нет-нет, чувак, это временно. Он сказал, что это временно» хочет сказать Киришима, но молчит. Он прочищает горло и как-то нервно сжимает ободок коньячного бокала. Тецу хлопает его по плечу: — Сегодня ты не совсем в порядке, да? Скажи, если тебе нужна будет помощь, — и уходит. Киришима едва не сгибает ноги и не уползает под стойку. Будь проклят парень в чёрной куртке, будь проклят его бобовый пирог и желание сойти с ума. Когда время переваливает за полночь, Киришима понимает, что ему нужно отвлечься. Он достаёт листок и ручку, чтобы начать набрасывать меню напитков на Хэллоуин. Он оставляет самые ходовые с прошлого праздника, добавляет в перечень свои любимые и царапает пометку: «посмотреть в интернете». В конце концов, чего сейчас только нет в интернете, да? Он делает себе кофе, ещё и ещё, пока от этого не начинает клонить в сон. Пальцы его мелко подрагивают, когда он тянется за пачкой сигарет в карман. — Что такое Беллини и почему у этого фамилия какого-то итальянского шеф-повара? — Бакуго подпирает кулаком щеку. Киришима роняет пачку на пол. — Это отвратительно, не пробуй. Если ты, конечно, не любишь фарш из персиков, залитый Просекко. Бакуго выгибает бровь: — Я даже не знаю, что, блять, такое Просекко, — он снова переводит взгляд на меню за спиной Киришимы. — Посоветуй что-нибудь не отвратительное. Киришима поднимает пачку с пола и засовывает обратно в карман. — Я сделаю тебе Кир Рояль. Ты ведь любитель слабоалкогольных коктейлей? Бакуго пожимает плечами: — Мне не нравится напиваться. Киришима понимающе улыбается и достаёт ликёр с верхней полки. Он наливает немного на дно бокала, а затем заливает его шампанским. Бакуго наблюдает за тем, как лопаются пузырьки на поверхности, а потом делает глоток. Киришима не ждёт реакции или чего-то такого, он просто смотрит. Его пальцы дёргаются, когда в голове всплывает картинка из сна, и он отводит взгляд. Киришима кусает губы так нервно, что это сразу бросается в глаза. Он чувствует себя некомфортно и думает, что Бакуго тоже это замечает. Бакуго водит пальцем по барной стойке и молчит. Он смотрит на Киришиму в ответ, но не отводит взгляд. Он может себе позволить не отводить взгляд. — Тебе нравится бобовый пирог? — спрашивает Киришима. — Кому вообще может нравиться бобовый пирог? — хмурится Бакуго. Киришима расслабленно улыбается: — Вот именно. Они болтают, долго болтают. Киришима рассказывает историю алкогольных напитков, знакомит Бакуго с меню и говорит, что стоит брать, а о чём стоит забыть на веки вечные. Бакуго молча слушает и не заказывает больше ничего, потому что он не хочет напиваться. Они разговаривают час, затем ещё один, и Киришима доходит даже до историй о сущих пустяках, вроде пушистой белой кошки, которую он погладил на днях по пути домой, и которую хотел гладить так долго, как только можно, потому что она была мягкой и милой. Киришима чувствует себя хорошо. Ему больше не тревожно, даже неловкость не сковывает горло. На секунду ему кажется, что и это — сон, но Бакуго реален. Реально постукивает пальцами по бокалу, реально хмурится и морщит нос, когда Киришима делает кофе с чёрным перцем. Бакуго существует в эту секунду, и Киришима не знает, обманывается ли он ощущениями, подаренными ему сном, или чувствует себя так на самом деле. Бакуго говорит что-то об их аккаунте в инстаграме. Он говорит об инстаграме и смотрит на Киришиму. Он всё ещё не знает, почему Киришима так и не написал, а Киришима всё ещё не знает, как рассказать обо всём, что происходит в его голове. Бакуго внимательно смотрит. Он чувствует отдачу и слушает всё, что говорит Киришима, но его лицо напряжённо-сосредоточенное, он наблюдает. Обстановка располагает к общению, потому что в прошлый раз они перекрикивали музыку, а сейчас Бакуго всё прекрасно слышит. Он разворачивает телефон к Киришиме и говорит, что завтра они снимают новое видео. Киришима отвечает, что он смотрел предыдущее и случайно добавляет, что оно перевернуло его жизнь. Бакуго внимательно смотрит. — Мне нужно идти, — говорит он. — Я буду здесь завтра, — говорит он. — Напиши мне, — говорит он.