Охра

Киришиме снится, как он стоит посреди улицы. Бледно-серое крыльцо возвышается перед его взором тремя ступеньками и узорчатыми перилами по бокам. Вокруг никого, только такие же бледно-серые дома и обширный газон, на котором, как штыки, понатыканы почтовые ящики — пустые, с полопавшейся краской и скрипящей красной ручкой. И картина эта такая же, какой он её запомнил: бесцветная, холодная, чересчур медленная и беззвучная. Родительский дом такой же, каким он его запомнил: чужой. Эй, Киришима, разве так было всегда? Разве так вообще должно было быть? Кейджи возникает перед крыльцом всего на миг, а затем исчезает снова. Словно помехи, словно серый шум на экране старого телевизора, словно одна сплошная галлюцинация, мигающая чёрным пятном. Но Кейджи не галлюцинация, потому что галлюцинация здесь — Киришима. Кейджи там, Кейджи внутри этих серых улиц, Кейджи у цветастых перил или на заросшем газоне. Кейджи — там, а Киришима сейчас проснётся. Исчезнет холод улиц, притупятся воспоминания, а вместе с ними и все чувства, которые Киришима оставил позади, которые подарил моментам, искромсавшим его естество, но вознаградившим способностью осязать и чувствовать. Исчезнет всё, но Киришима — в первую очередь. Он закроет глаза, чтобы открыть их в реальности, и его тело очнётся, но очнётся ли его разум? Неважно. Он будет смотреть в потолок так долго, что почти в это поверит. Все эти воспоминания и сны, что наполнены ими, все эти образы и ощущения игольчатого холода на коже — его навечно запечатанная реальность, которая не способна исчезнуть, как бы Киришима не старался. Неважно, светлые ли моменты происходят в его жизни или всё усердно валится из рук, память всегда подкидывает ему обрывки прежней жизни, и те изнывают старыми ранами, заглушая все цвета вокруг, возвращая его в то время, когда не существовало ничего, кроме холодного серого. И тогда единственным вкраплением чего-то яркого был его брат, а сейчас его место понемногу перенимал другой человек, и чёрно-белый вокруг едва заметно разбавлялся бледно-жёлтым, но и этого хватало, чтобы помогать держаться на плаву. После мыслей о жёлтом потолок кажется непривычно белым. Киришима поворачивает голову, хотя и сам чувствует: рядом никого нет. Бакуго уходит рано, бесшумно собирается и оставляет на своей подушке бледно-жёлтый стикер. Фразу «береги себя» Киришима читает чересчур приглушённым шёпотом. Все исписанные вчерашние листы аккуратной стопкой сложены у края письменного стола, и это совершенно точно не дело рук Киришимы. Он подходит к ним в растянутой чёрной футболке, перебирает и пересматривает, что-то тщательно обдумывая. И пока только-только сделанный кофе исходит тонкой струйкой пара в его чашке, Киришима садится за стол и включает лампу, на этот раз открывая один из своих блокнотов. У него нет точного сюжета для грядущей книги, но в его голове уже крутятся примерные наброски, которые он переводит на бумагу, покусывая кончик карандаша. Киришима хочет написать книгу о мальчике по имени Свон, но никаких лебедей — одно из важных уточнений в пункте их плана. Да и почему это имя вообще пришло ему в голову? И почему имя это — для Бакуго? Киришима хочет написать книгу о себе. О своём детстве, воспоминаниях и чувствах. Он хочет выплеснуть всё до остатка, чтобы понять себя и людей, которые его окружали, понять их поступки и мотивы, потому что это должно помочь принять их решения, простить их решения, избавиться от всех навязчивых мыслей, преследующих его ещё с тех пор. Книга эта — для себя в первую очередь, и для остальных — в какой-то степени, ведь если он сможет ответить на собственные вопросы, значит предоставит ответы и для других. Просто нужно перестать бояться встретиться с прошлым лицом к лицу. Просто нужно принять его, просто нужно оставить прошлое в прошлом. — Посмотрим, книга о моём детстве? — вслух рассуждает он. — Должно быть, там будет самый отстойный в мире лирический герой, ха-ха. Вот оно. Книга про мальчика по имени Свон — книга про Бакуго. Книга про Бакуго, потому что Бакуго восхитительный. Потому что Бакуго уж точно не самый-отстойный-в-мире-лирический герой. Потому что Бакуго — тот, кем Киришима хотел бы быть. Бакуго — лебедь, а Киришима лишь гадкий утёнок, которому, увы, не суждено переродиться. Он хочет заполнить книгу своими чувствами, но написать её совсем про другого человека. — Только потому что я — это я, — усмехается Киришима после осознания, — и в этом вся проблема. Мои чувства, мои мысли, мои поступки — это проблема. Вот бы я был таким же, как… Я не тот, кем ты меня считаешь. — Нет, — улыбается Киришима, запрокидывая голову и выдыхая. — Ничего. Мне нужно принять себя. И позволить этой книге принять меня тоже. Отказаться от себя означает отказаться и от своего прошлого, от трудностей, которые пришлось пережить, но взять на себя жизнь другого человека означает столкнуться с его трудностями, и кто сказал, что Бакуго удалось бесследно их пережить? И, вот издевательство, это делает его только ещё восхитительнее. День Киришимы начинается тогда, когда дрожь в пальцах, навеянная недавним сном, наконец, проходит. Он наблюдает за тем, как одинокий солнечный луч скользит по его окну, но свет от него настолько блёклый, что едва ли может рассеять холодную ноябрьскую серость. Он натягивает рубашку поверх футболки, свитер поверх рубашки и меняет кофе на чай, чтобы согреться. По радио крутят Coldplay, а Киришима слишком усердно игнорирует телефон, чтобы сосредоточиться на незаконченном абзаце. Наконец, трепетное желание побеждает, и он пишет Бакуго прежде, чем успевает это понять. И он касается выведенного слова под ребром прежде, чем раздаётся ответная трель. Эйджиро, 11:12РМ доброе утро. береги себя Бакуго, 11:13РМ береги себя, колибри Киришима как раз переводит дыхание, когда трель раздаётся снова, но на этот раз не коротким оповещением, а громким голосом Бритни Спирс, поющей «Toxic». Звонит Нейто. — Эта книга — современная сказка о мальчике по имени Смоки, — без предупреждения заявляет он. Киришима сглатывает: — Чего? — Я влюбился в кошатника и теперь бросаю работу священником, чтобы выкупить приют, — продолжает Нейто, — и мне нужен мальчик-стриптизёр Хитоши Шинсо. — Какого чёрта? — и Киришима осознаёт: — Стоп. Ты ведь просто кривляешь меня, не так ли? Боже, поверить не могу, от тебя несколько дней не было вестей, а теперь ты решил позвонить мне, чтобы просто побесить. Ты, бля, отвратительный. Это ведь был наш самый вдохновлённый диалог. Нейто хрипло смеётся и вместе с его смехом в трубке слышится шум из-за внезапного порыва ветра. Лишь по одному только голосу Киришима определяет: Нейто трезв. Он напрягается неосознанно, будто готовится к чему-то плохому, что последует после этого открытия, потому что трезвость Нейто никогда не сулит ничего хорошего. Они молчат ещё некоторое время, а затем Нейто выдыхает, словно расслабляется, но тон его звучит натянутой тетивой: — Во-первых: это даже не было диалогом. Я задавал вопросы, а ты усердно их игнорировал. Во-вторых: я не собирался бесить тебя, я тоже очень вдохновлён сейчас. Например, я увидел, как парень, самым сексуальным образом крутящийся у шеста парой часов ранее, теперь сидит на корточках в каком-то грязном квартале и пытается подружиться с диким котом, которому больше интересны кошачьи колбаски в его руке, чем его намерения. Думаешь, это не навевает вдохновение? Киришима поджимает губы: — Нейто, ты сейчас- — В самой криминальной точке Арчер Хайтс, увязался за мальчиком-стриптизёром, собираясь навязчиво предложить свою кандидатуру в очередной раз, но замер, увидев как он, очевидно, не в первый раз подкармливает этого бездомного кота и отчаянно хочет с ним подружиться? Да. Я даже двинуться не смог, Эйджи. Я зашёл за угол, чтобы он меня не заметил, потому что не контролировал себя и свои мысли. Он зовёт этого кота Смоки и смотрит на него так, будто это всё, что у него есть. И меня это волнует. Какого чёрта меня это волнует? — Слушай, — мягко начинает Киришима, прощупывая почву, — я понятия не имею, почему ты не хочешь говорить мне правду о том, что по-настоящему чувствуешь к этому парню и как всё вообще так вышло, но я знаю, что ты никогда бы так не тянулся к человеку, с которым всего лишь хотел бы переспать. Если тебе нужно обдумать свои чувства к нему ещё раз, то обдумывай их где-нибудь в моём поле зрения, а не в самой-криминальной-точке-Арчер-Хайтс, ладно? То, что потребовало твоей адекватности и заставило хоть на мгновение отказаться от употребления не может быть временным помутнением. И если хочешь поговорить о том, как всё серьёзно, то я всегда здесь. А если и дальше собираешься притворяться, что всё это лишь сплошная развлекаловка для тебя, то я тоже здесь. Но помни: тебя, буквально, заставила задохнуться сцена, где он всего-лишь подкармливает бездомного кота, так что поверить в твои несуществующие чувства мне теперь будет немного сложнее. Нейто отключается, и Киришима понимает одну важную вещь: Нейто не скрывал свои настоящие чувства от него, он скрывал их от самого себя. Его мозг блокировал даже малейшую вероятность этого. Нейто не осознавал, что чувствовал, и даже не обратил внимания, когда всё вышло за грань обычной заинтересованности. Они были близки, но Киришима до сих пор не знал о прошлом Нейто так же, как и Нейто не знал о прошлом Киришимы. Никто из них понятия не имел, что сделало другого именно таким, но они принимали друг друга и двигались дальше вместе, переживая нынешние трудности и игнорируя прошлые. Размашистое «Колибри» напоминающе выжигает кожу под правым ребром. И Киришима делает фото, зачем-то делает фото перед тем, как лишиться выведенной чёрной ручкой чёткости рисунка. Он пойдёт в душ перед работой, и надпись исчезнет навсегда. И впервые «навсегда» Киришиме кажется таким отвратительным словом, что он собирается обернуть его значение, придав ему смысл приобретения, но не утраты. Это кажется ему самым сумасбродным поступком, а решение — самым быстрым и мимолётным, без единой мысли в противовес, но он пишет Сэро быстрее, чем сам успевает это осознать. Всё просто: у Сэро тату на плече и хороший тату-мастер на примете. По крайней мере, Киришиме хочется так думать. Терять ему нечего. Какой-то рисунок на теле вряд ли кардинально изменит его жизнь, зато он во второй раз последует своему собственному решению безо всяких колебаний. Всего во второй раз в жизни. Бакуго пишет ему в полдень. Ещё раз. Фотосессия меняет локацию и постепенно перерастает в запись нового промо, где всю четвёрку хотят захватить на фоне уходящей вдаль заброшенной дороги на пустом участке территории. Ничего, только серый асфальт на фоне такого же серого тусклого пейзажа, разбавленного тёмными тяжёлыми облаками. Киришиме кажется, что это больше походит не на выброшенный заряд драйва, а на разбавленное холодом спокойствие, но кто он такой, чтобы спорить с профессионалами режиссуры? Им нужны лишние руки, и он лишь рад помочь, потому что, честно говоря, совесть его кусается чересчур сильно отдельными периодами. К месту назначения Киришима добирается сам. Автобусы не останавливаются около случайных заброшенных дорог на окраине города, так что остаток пути ему приходится добивать самостоятельно. Каких-то две с половиной мили и заросшие размашистыми граффити дебри неиспользуемых зданий, подумаешь. Лучше так, чем согласиться на предложение Бакуго о такси и чувствовать себя ещё более неловко. — Мальчик-бармен, — людей много. Больше, чем нужно для какого-то короткого рекламного ролика, но первым он всё равно встречает Изуку. Изуку, который ошивается вдали от всех, пьёт из своей именной бутылки, разделённой красной надписью A!Life под чёрными буквами имени, и наблюдает за процессом, полностью расслабившись. — Как тебе сама идея? Мы рекламируем спортивные напитки. Здесь, понимаешь. В этой глуши. Мы занимаемся паркуром, нам нужны препятствия, здания, высота, нам нужно что-то, что вшивало бы адреналин под кожу, но мы тут, в этом захолустье. О чём они только думают? — Ты явно недоволен, — хмыкает Киришима, думая, что на этом разговор закончится, но Изуку лишь протяжно хмыкает и поворачивает к нему в голову. — Я доволен всем, что делает наш менеджер. Я лично выбрал нам менеджера. Но знаешь, есть вещи, которые не совсем им контролируются, вроде договоров о рекламе с фирмами, которые были заключены как основание для существования A!Life в целом. Такие люди могут навешать тебе какие угодно условия, и ты будешь не в праве отказаться. Это выбешивает. — Основание для существования A!Life в целом — что ты имеешь в виду? — Ну, похоже, — Изуку отводит глаза, — без Ashido Pharma Group Бакуго не сможет быть частью A!Life. Кстати, знаком с Миной? Девчушка, которая стоит рядом с Бакуго. Вообще-то, у неё целая клиника. Я думаю, они с ней… — Прости, — улыбается Киришима. — Я не особо люблю лезть в чужие дела. Изуку понимающе замолкает и улыбается в ответ. Правда, улыбку его Киришима совсем не улавливает — уходит вперёд и направляется к Бакуго, поочерёдно здороваясь со всеми присутствующими. Первым же делом его предупреждают о том, что в титрах будут моменты со съёмок, поэтому посветить своим лицом всё же придётся, но Киришима лишь отмахивается и приступает к первому отданному ему поручению. Его работа в основном заключается в помощи со светом, а также в кое-каких мелочах по улучшению звука. Это не выглядит чем-то тяжёлым, а съёмки идут легко и быстро. Оператор пропускает рабочие шутки в перерывах, а визажистки умудряются сделать комплименты лицу Киришимы, работая с Бакуго. И хотя Киришима думает, что лицо его — посредственность, он улыбается и кивает, молча принимая их слова. Пока перед ним не возникает Мина, которая решает действительно за эти самые слова зацепиться. — Ах, верно, — и это первое, что Киришима слышит от неё. — Знаешь, у тебя очень хорошее телосложение. Ты бы идеально подошёл на фото для другой нашей рекламной кампании, не хочешь поработать? Но Киришима вежливо отказывается. Рекламировать лекарственные средства или биодобавки — последнее, чем ему хотелось бы заниматься в жизни. Да и совсем он на модель не тянет: скованный и закрытый, но не как Бакуго, не привлекающий отстранённостью, а скорее, просто внушающий гнетущую неловкость. — Не лезь к нему. У него уже есть дело, которым ему нужно заняться, — Бакуго завязывает шнурки на кроссовках, а потом поднимается и поочерёдно разглядывает двоих собеседников. Мина улыбается ему, приобнимает и пожимает плечами. — Знаю-знаю, но это такая потеря, — Киришима слегка округляет глаза после этих слов. Мина с самого начала не выглядит заурядной: короткие кудрявые волосы, выкрашенные в розовый, бордовый свитер с эмблемой корпорации, частью которой она является, кожаная куртка, джинсы и грубые берцы на ногах. Не то чтобы он думал, будто на ней будет белый халат, потому что она из фармкомпании, но увесистые цепи на карманах джинс? Мать его, а она классная. — Только подумай, что бы я с ним сотворила. Мы могли бы даже сделать из него нашу маркетинговую звезду. — Не надо преувеличивать, — осторожно улыбается Киришима, но его никто не слушает. Мина с Бакуго заводят свою беседу, и для третьего в ней точно нет места. Что ж, времени у них предостаточно, потому что после сцены Шиндо и Шото идёт сцена Изуку, а тот из вредности всё тянет, прикрываясь мнимой идеальностью кадра. Когда режиссёру вдруг перестаёт подходить освещение, он посылает Киришиму к фургону за дополнительной аппаратурой, и Бакуго вызывается помочь. Всё, лишь бы не терпеть капризы Изуку, которые явно скоро опрокинут его планку. В последней сцене они должны сняться все вместе, поэтому Киришима старается быстро, но аккуратно вытащить длинный штатив. Бакуго перехватывает его и опускает на землю. — Так вот, что скрывается за всеми этими гремящими видео, — усмехается Киришима. Он садится на край подола и свешивает ноги с фургона, касаясь земли. Они могут поболтать вот так, пока ещё есть время, но Бакуго не слишком настроен болтать о работе. Скорее, сосредоточен на чём-то далеком, Киришиме вряд ли удастся понять. Но Бакуго невероятно статный, когда задумчивый. И Киришима ненароком засматривается на его профиль дольше, чем рассчитывает. Он всегда плотно сжимает челюсти и инстинктивно хмурится, у него широкая спина и массивные руки, а его глаза настолько выразительные, что выдают любую смену настроения. И сейчас настроение его Киришиме не знакомо. Киришиме вообще мало что в нём знакомо, он тянется лишь на одних инстинктах и руководствуется интуицией, но он тянется, и этого не изменить. Поэтому когда Бакуго, наконец, поворачивает на него голову и делает шаг навстречу, Киришима рефлекторно напрягается. Он узнаёт, что значит это напряжение, и ему знакомо неровное дыхание. Бакуго не делает ничего, просто стоит, но этого оказывается достаточно, чтобы порядком захватить его мысли. — Даже если я в корне не такой, каким кажусь тебе, ты всё равно будешь… — Бакуго замолкает на полуслове, и Киришима понимает, что не услышит продолжения. Понимает, что это важная и сложная вещь, а потому он не услышит продолжения. Глаза Бакуго на секунду вспыхивают какой-то непонятной, но тоскливой эмоцией, а затем возвращаются к привычному раздражению. Киришима вспоминает ту ночь, когда они делили наушники на двоих и разглядывали звезды на потолке. — Я всё равно буду, — улыбается он, и Бакуго переводит на него внимательный взгляд. — Просто буду. Сейчас, на этом пустыре в нескольких милях от ближайшей автобусной остановки, пока съёмочная группа шумно возится в работе, двое за скрывающей их дверцей фургона осознают для себя одну важную вещь. И солнце, опускающееся за горизонт, пёстро освещает их лица закатными лучами и бликами отблёскивает в глазах, устремлённых друг на друга. Одна важная вещь. Исчезнувшее «Колибри» выжигает ребро Киришимы до болезненных выдохов. На работе он узнаёт о плане Аизавы и понимает, почему тот не срабатывает. Тецу смотрит на него с самым недоумевающим в мире лицом, и Киришиме приходится признать, что он скучал по этой наивной недалёкости. — То есть Аизава реально сказал тебе наврать им, что он вызовет на всю их контору своих решал, если те не дадут показания касательно моего избиения? — хмыкает Киришима. — Дай угадаю, их администрация притворилась, что не понимает, о чём речь. Само собой. Я бы тоже так поступил. Кто поверит в эти байки про киллеров? Это совсем уж сказочно звучит. Тецу делает глоток кофе, и вид его кажется каким-то чересчур нервным. — Честно говоря, мужик, я не думаю, что это байки. Я работал с Аизавой, пока тебя не было, и могу сказать, что он довольно тёмный тип. И я действительно верю, что у него могут быть такие знакомства. Но знаешь, ещё мы часто говорили о кошках, и он даже показывал мне их фото, так что, допустим, я могу простить ему что-то за рамки выходящее. Киришима шумно выдыхает. Тецу не меняется, но он не может утверждать, что это так уж плохо. Невинная простота в этой стрёмной халабуде тоже нужна. — Ему не стоило так открыто кидать угрозы. Кто знает, что эти типы могли бы сделать? Они хотели припугнуть, но это вполне могло было быть затравкой. Аизава повёлся и начал сыпать расправой, что легко можно было бы записать и использовать в суде, решись он на действительно что-то настолько отчаянное. Здесь нужно действовать исподтишка, понимаешь? Брать их же методами. Киришима охватывает ободок бумажного стаканчика. Убийственный кофе Тецу постепенно остывает, но Киришима не чувствует в нём нужды. Он отдохнувший после недель непредвиденного отпуска, сосредоточен и собран, так что не хочет туманить разум временной бодростью, которая начнёт гасить его уже через полтора часа. — Вспомни, где мы находимся, мужик. Какой суд? Дела здесь всегда решались по-другому, — а вот Тецу к кофе явно присасывается. Мешки под его глазами залегают крупными тенями. — Да и как ты выманишь их, если не будешь действовать явно? Вряд ли сможешь прождать под забором до того момента, пока именно те парни, которые избили тебя, высунутся наружу. Что если это просто шпана со двора, которую созвали на один раз? Ты не можешь знать. — Я думаю, это скоро разрешится. Каждый должен получить по заслугам. Тецу недовольно выгибает бровь: — Ты же не собираешься провернуть что-то втихаря? Киришима успокаивающе похлопывает его по плечу. Тецу не чувствует в этом жесте ни капли искренности. — Не парься. Я не буду делать ничего такого. Как в старые добрые времена. Просто то, к чему Киришима привык. Он даёт отпор не за себя, а за место, на которое они покусились. За возникшую мысль в их голове, за пошатнувшуюся справедливость, за безнаказанность и отчаянные методы. Всю ночь Киришима думает, как бы ему провернуть эту операцию под кодовым названием «ничего такого». И не придумывает ничего лучше, чем решиться на ложь, чтобы выманить их. Остаётся надеяться, что эти болваны предварительно не осматривали тот переулок, в котором зажали Киришиму. Да и Аизава установил там камеру после произошедшего, так что вариант мог вполне сработать. У них нет причин отказывать ему, разве не так? Помимо обдумывания своего гениального плана, Киришима ловит пристальные взгляды со стороны Тецу время от времени и даже переживает разговор с Аизавой. Тот выглядит ужасно неестественно, когда пытается заботиться (у Киришимы даже язык не поворачивается произнести это слово по отношению к нему), но сначала спрашивает, как Киришима чувствует себя и до конца ли он оправился, а затем говорит, что собирается нанять сменщиков для него и Тецу. Серьёзно, босс, больше года они работали в режиме нон-стоп, а теперь вдруг выбьются в какой-то график? Как-то чересчур великодушно, особенно для Аизавы. Но Киришима не спорит. Только неуверенно кивает и продолжает работать с каким-то странным ощущением в груди. Он знает, что Аизава не изверг и очень печётся о людях, с которыми работает (правда, по своему), но такая явная забота оставляет его едва ли не в полной растерянности. Ночь проходит тихо и почти без происшествий. Теперь Тецу норовит выйти вместе с ним каждый раз, когда Киришима говорит, что хочет покурить. И Аизава вполне не против заменить его у барной стойки. Но они оба получают отказ, потому что это неестественно и не вписывается в восприятие. Им лучше поскорее вернуть всё на круги своя, или у Киришимы окончательно поедет крыша. Он в жизни не получал так много заботы, как за эти три недели, а оттого чувствовал себя виновато и отвратительно. Тецу почти всё время пялится в телефон, и от этого непривычно. Аизава не дрыхнет в подсобке, и от этого ещё непривычнее. Киришима переживает это, историю какого-то мужика о несправедливом увольнении и чужие потуги сдержать подступающую тошноту у его стойки только потому, что Бакуго пишет ему в полночь. Спрашивает, как проходит первая ночь и как Киришима себя чувствует, а затем отправляет привычное «береги себя» на пожелание спокойной ночи, и Киришима смотрит на это так долго, что пропускает очередную поступившую историю от порядком поддатого посетителя. Тецу недоверчиво тупит взгляд в телефон. Контакт Каминари высвечивается у него жёлтой иконкой с чёрной молнией. Авторская картинка. Каминари, 11:23РМ здарова, чел. что случилось? ты не так уж часто пишешь мне хочешь рассказать о скидках на алкоголь, о которых, почему-то, умолчал мой лучший друг? Тецу, 11:25РМ не. у меня тут плохое предчувствие Киришима вдруг выпалил, что всё скоро разрешится скажи Каминари, 11:26РМ ебать он собирается действовать в одиночку Тецу, 11:26РМ он же не собирается действовать в одиночку? … ясно Каминари, 11:27РМ он всегда таким был. всегда так делал не хочет доставлять никому проблем только решать эти проблемы или думает, что без этого никому не будет нужен типа балласт, понимаешь? Тецу, 11:28РМ и че нам делать? Каминари, 11:28РМ ща, погоди есть план Они закрываются в пять, потому что в половину уходит их последний, раздавленный тяжёлыми жизненными событиями и знатной дозой алкоголя, посетитель. Да, иногда в Underground бывают и такие времена. Вообще-то, зачастую они именно такими и были, но всё это до того, как здесь появился Бакуго с компанией. Теперь же такие ночи казались редкостью, но Киришима не сетовал. Самое то, чтоб выйти с продолжительного больничного и не бегать как угорелый в первый же день. Поэтому с лёгкой усталостью и ясной головой Киришима приближается к Brando’s. Людей по улице нет, а возле самого клуба не стоят даже вышибалы. Видимо, с выручкой у Brando’s сегодня ещё похуже, чем у них самих, но это Киришиме только на руку. Он осматривает территорию на наличие камер, а когда их не наблюдает, просовывает конверт меж решёток на окне. Он знает, что внутри всё ещё кто-то есть, хоть и не видит их сквозь затемнённое стекло. Хорошо, если это действительно сработает. Но, честно говоря, действовать через глупую записку, как какой-то бандит, Киришима не видит таким уж эффективным. Но попытка не пытка, ага? Дома у него совсем не получается провалиться в сон. Жужжащие в голове мысли мечутся от продумываемой стратегии до Бакуго, но от последних он отмахивается: смущение вводит его в краску и ещё больше отталкивает сон. Сейчас Киришима хочет лишь сомкнуть глаза и выспаться перед сменой, но под веками плотно залегает изображение горящего заката и чёткие блики в чужих глазах. Он отдёргивает с себя прохудившийся плед и садится за письменный стол. Сначала не идёт ничего. Потом идёт всё сразу. Смазанные образы сплетаются в картинки, выходят в фокус, в резкость, Киришима плавным повествованием начинает с самого конца. Так и должно быть. То, что читатель посчитает концом, окажется началом для Киришимы, поэтому он начинает с конца. Знакомит с грядущими вопросами, потому что в этом и заключается цель книги — самостоятельно найти на них ответы. Это не автобиография, не документальный роман, это сказка о жизни или то, чем каждый посчитает её для себя. И пусть жизнь у Киришимы совсем не сказка, но однажды он увидит всё таким цветным и прекрасным, что язык не повернётся назвать это ничем иным, кроме волшебства. Он пишет одну страницу, вторую, прикрепляет стикер с важной заметкой, чтобы не потерять мысль, но продолжить её уже в следующих главах. Часы приглушённо тикают на стене, и вся комната утопает в вязкой тишине, которую Киришима не слышит. В его голове разворачиваются целые картины, чужие голоса воспроизводят мысли, строят сцены, заливаются смехом и напоминают ему что-то солнечное и приятное. Это хорошо. Хорошо, что он начинает всё так. Было бы неприятно сыпать негативом с самого начала. Представляя лирического героя ничем иным, кроме короткого прозвища Свон, Киришима собирается проделать с ним долгий путь сквозь лавирующее меж разносортными событиями повествование. Познакомит его с кучей людей, с ещё большей кучей мнений и просто роем обязательств, несправедливо воздвигнутых на чужие плечи. Свону везёт — ему не придётся разбираться с этим самостоятельно. Киришима разберётся со всем вместо него и преподнесёт готовые ответы. Переживет всё заново и, наконец, очнётся. Точно очнётся после этого. Дописывая первый вопрос, на который он собирается найти ответ, Киришима откладывает карандаш и тяжёло падает на старый диван, выбивая ком пыли из его спинки. Он кутается в тонкий плед и засыпает грузным быстрым сном. Последнее, что успевает проскочить в его мыслях, это выведенные на бумаге слова, нерешённый и главный вопрос: в какой момент всё потеряло свои краски? И это то, что ему предстоит узнать, чтобы сделать ещё один шаг навстречу себе в этой книге. В доме становится всё холоднее. Последующие три дня Киришима делает всё, чтобы обеспечить себя хотя бы малым комфортом, начиная с покупки двух новых пледов и заканчивая мечтами об обогревателе, которые вполне могут оказаться и не мечтами вовсе: Аизава платит ему жалованье даже за недели отсутствия. И Киришима сначала недоумённо смотрит на стопку наличных, затем недоумённо смотрит на Аизаву и, наконец, роняет самое глупое, что вообще можно было сказать: «Вы забыли здесь деньги». У Аизавы тысяча вариаций для возможной издёвки, но он сдерживается и без доли сарказма объясняет Киришиме, что оплачивает его больничный. И Киришима почти чувствует себя готовым бить тревогу. Теперь он ещё больше уверен в правильности своего решения. Вокруг него каким-то образом собираются замечательные люди, и это первое везение, которое приходит в его жизнь. Серьёзно, их много, их очень много. И он должен защитить каждого. Отплатить каждому. Проблема в том, что он чувствует себя обязанным даже за само собой разумеющиеся вещи. А за собственную помощь не примет ничего, кроме обыкновенного «спасибо». Это первое, что волнует его друзей, и единственное, что не волнует Киришиму. В середине недели он встречается с Нейто. Ничего особенного, два отвратно-сладких милкшейка, на которые расщедривается Нейто, и полчаса чужих рассказов о великом. Великим Нейто считает «Кровь Христова» — алкоголь собственного производства его приёмного отца. В конце концов, не был бы Нейто таким, если бы ему, банально, не позволяли таким быть. Но Киришима пока гадал, было ли это от большой любви приёмных родителей, или от чего-то ещё, чего Киришима пока не знал. Он видел отца Нейто только однажды. Высокий и накачанный, мышцы особенно хорошо проглядывались сквозь стянутую на руках чёрную рясу. У него была тёмная бородка и очень хмурый взгляд, совсем не похожий на тот, коим тебя обычно одаривают священнослужители, какие бы грехи ты ни совершил. Он выглядел строгим и сильным, и явно не человеком, способным спустить с рук какой-либо прокол. Но у Нейто было много проколов, Нейто сам постепенно превращался в сплошной прокол, но ни разу Киришима не слышал, чтобы у него возникали проблемы с приёмной семьёй. Скорее, наоборот. Нейто любил свою семью, и Киришима чувствовал это даже тогда, когда они об этом не говорили. Чем больше разговор затягивает в русло стандартов алкоголя, тем больше Киришима замечает: Нейто не опускает ни единого слова о Шинсо. Нейто, очевидно, думает, крутит услышанные слова в своей голове и пытается понять, чего хочет от себя и от парня, которого стянул с шеста. Всё было намного легче, когда он просто танцевал. Когда не гладил бездомного кота в переулке и не демонстрировал Нейто сторону, о которой тот совсем не догадывался. А потом всё вылилось в цепную реакцию и бомбардировкой накрыло его сознание. Он понял, что окончательно потерялся, когда захотел узнать, что ещё за стороны таит в себе Хитоши Шинсо. — Это так абсурдно звучит, — вдруг произносит Нейто, и Киришима лишь неоднозначно ведёт бровью. Эта фраза никак не вписывается в их затянувшийся диалог о вине. — Он же просто погладил того чёртового кота. Киришима долго раздумывает, стоит ли отвечать, но Нейто угрюмо мешает розовой трубочкой остатки коктейля и больше ничего не говорит. Он ждёт. И, очевидно, действительно хочет поговорить об этом, но ещё не знает, как сформулировать все свои хаотичные мысли. А ещё он снова трезв, и Киришима больше взволнован этим фактом, чем рад ему. — Это был твой выстрел, — он старается быть непринуждённым и мягким, но не хочет давать Нейто понять, что выходит за грани их обычного общения. Но он выходит. Они так не общаются. Мягко и непринуждённо — они так не общаются. — Судьба рано или поздно выбирает, чем выстрельнуть. В твоём случае это был бездомный кот. Зато ничего банального, вроде любви с первого взгляда. Нейто давит нагловатый смешок, и это уже больше похоже на правду: — А в твоём случае? Киришима не отвечает. Под правым ребром выжигает несуществующими буквами. В пятницу вечером всё и происходит. Он выбирает именно пятницу: в Underground полно народу, шумный диджей и десятипроцентные скидки на алкоголь, которые Аизава всегда устраивает в последний день каждого месяца. Сегодня закончится ноябрь, с ним уйдут боль от побоев и воспоминания чужих лиц, в которые Киришима заставлял себя вглядываться именно для этого самого момента. Он контролирует толпу и наблюдает за наплывами. Хочет уличить нужный момент, чтобы попросить Тецу подменить себя в период подступающей разгруженности. И это вполне хороший план, который мог бы сработать, не будь у него чётко указанного времени, значащегося в записке. Встретимся 30го ноября за углом вашего клуба в час тридцать. У меня есть запись с камеры видеонаблюдения и свидетель. Хочу поговорить лично К. Ещё у него есть бита, но об этом он умолчал. Жаль, потому что бита была бы единственной правдой из всего написанного. Ничего другого у него нет. Но это не проблема, потому что Киришима не собирается шантажировать их, он блефует только ради того, чтобы выманить их наружу. А дальше всё решится так, как и говорил Тецу. Как решается здесь всё, что может сойти за проблему. В его рюкзаке, припрятанном неподалёку от мусорного бака, есть всё, что будет задействовано этой ночью. Он снимет с себя форму, скомкает её и засунет внутрь, когда вытащит безразмерное чёрное худи, которое спрячет его выцветшие красные волосы под капюшон. Это не поможет, конечно же, это не поможет, да и зачем? Люди, с которыми он собирается встретиться, прекрасно изучили его лицо, но Киришима всё равно наденет худи. Хотя бы для антуража. А пока он ждёт подходящего момента. Толпы народу петляют меж узкими проходами в зоне столиков, мостятся на чёрных диванах и фотографируются в красном отливе светодиодной подсветки. Аизава старается организовывать что-то новое каждый месяц, и он чересчур заинтересован для человека, который ночует в подсобке и называет качественный пиар «лишней морокой». Возможно, он говорит намного меньше, чем думает. Никого из знакомых поблизости не наблюдается. Никакого Каминари, его вечного спутника Сэро, пьяного и обдолбанного причера с церковной атрибутикой, мальчика с шеста. Никакого Бакуго. С ним Киришима не видится ещё с того момента, как они заканчивают снимать рекламный ролик. Он вспоминает лицо Бакуго, засевшую эмоцию в его глазах и слова, которые так и не были сказаны. Когда ты проводишь с кем-то почти всё своё время на протяжении нескольких недель, а потом вдруг засыпаешь и просыпаешься в одиночестве, это странно. И ощущается тоже странно. От мыслей о Бакуго Киришима вдруг сжимает телефон в своей руке. Не потому, что вспоминает последнюю переписку, а потому что думает о встрече, которую назначил на послезавтра, надеясь, что сегодня он всё-таки выберется хотя бы более-менее живым. Послезавтра он набьёт татуировку. Первую в жизни тату. И она будет чужими словами, но будет о нём. Настолько о нём, что все остальные сравнения покажутся жалкими и неудачными. Очередной наплыв выбивает почти все мысли из его головы, и Киришима сосредотачивается на преимущественных дайкири, заказами льющихся из чужих уст. Все внезапно перешли на ром и открыли в себе страсть к сахарному сиропу. Никакой текилы, никаких выделывающихся умников с желанием поджечь самбуку, ничего из ряда вон выходящего. Пара девиц, оставившая ему на чай, парень, едва не вывернувшийся наизнанку около его стойки, и ещё один, молчаливо сидящий у самого края и угрюмо разглядывающий что-то несуществующее в своём полупустом стакане. Когда всё стихает, Киришима в полной мере осознаёт, насколько по-настоящему много людей вокруг него. Не конкретно в этот момент, но в принципе. Его охватывают воспоминания из далёкого сна, заглушают ритмичную музыку на фоне и даже почти покрывают дрожь от битов, расползающихся по полу. Он перемещается куда-то в тёмный переулок и остаётся совершенно один. И картинки кажутся такими реальными, что Киришима быстро перемещает взгляд на свои ладони, напоминая, что реальность — здесь, где он разливает коктейли пьяным людям, но больше не там, где он смотрит на грязные чёрные здания, чувствуя, как растворяется на их фоне. Осознаёт, насколько по-настоящему много людей вокруг него. Но делает ли это его менее одиноким? В двадцать минут второго Киришима подзывает Тецу к барной стойке. Тецу подходит так, словно весь вечер только этого и ждёт. Он спрашивает, не позвать ли кого-то выйти вместе с Киришимой, и это уже становится каким-то надоевшим обычаем. Киришима только отрицательно машет головой, совсем не врёт, что как-то плохо себя чувствует и уходит. Тецу наверняка выйдет на проверку, когда поймёт, что Киришима задерживается, но, возможно, он успеет справиться к тому моменту, а потом расскажет обо всём Тецу. Или не расскажет ни о чём вовсе, если всё пройдёт, как надо. Эти несколько дней были… другими. Он не видел Каминари с Сэро, Нейто подозрительно много рассказывал об алкоголе и подозрительно мало — о себе (это было привычным, но он приплёл сюда семью, о которой почти не говорил, и это было другим), образ Бакуго терялся где-то в коротком тексте сообщений, а Тецу почти всё время торчал в телефоне и поглядывал на Киришиму лишь украдкой. Он даже не распространялся во время их привычных посиделок за его убийственным кофе. Совсем ничего. Всё вернулось на круги своя, и постепенно проявившаяся краска начала блекнуть обратно. Киришима не хотел бы видеть, как выцветает реальность и как возвращаются образы, но его ладони снова были якорем, за который он цеплялся, чтобы не поддаваться утягивающим в бездну воспоминаниям. Ему становилось тревожно, пусто. Картинки проявлялись так, словно никогда и не исчезали. Сейчас держало одно: он чувствовал. Неважно что, страх или тревогу, но он чувствовал. Это не было тем периодом, когда он улыбался в пустоту и терял абсолютно всё внутри себя. Это не было тем периодом. Сейчас он не останавливался в пространстве, сейчас время вокруг него не замедлялось и не проползало мимо, сейчас он не чувствовал, что растворяется в воздухе, и знал, что не исчезнет, стоит только закрыть глаза. Сейчас он натягивал на себя худи, сейчас доставал биту, прикрытую листами железа к углу от выхода, сейчас смотрел в объектив камеры, недавно установленной Аизавой на случай, если подобное решит повториться. Сейчас он шагал в чёрное эфемерное пространство, и в голове его оно совсем не было разбавлено грязным фонарным светом и разноцветными огнями улицы. Оно было беспросветным, и оно воспроизводило картинки в голове, которым Киришима уже не мог сопротивляться. Всё было похоже на короткий непонятный ролик. Он видел свой дом, стоящий посреди серой пасмурной пустоты, вглядывался в него. Картинка меняла цвет, превращалась в чёрную, дарила ему образы друзей, стоящих по обе стороны от него, а потом снова возвращалась к серому и оставляла его в одиночестве. Киришима смотрел на свои ладони, но те крепкой хваткой сжимали биту. Тогда он шёл дальше, но шаг его казался таким медленным, что тонул во времени. И даже в кирпичной кладке зданий, мимо которых он проходил, возникали образы: чужие улыбки и радостные выражения лиц рядом идущих людей, которые исчезали вновь, словно его дразнило собственное подсознание. Теперь, когда Киришима получил так много, оно не устоит от того, чтобы напомнить, как больно будет, если он всё потеряет. Прямо как тогда. Прямо, как когда было настолько больно, что потерять всё казалось спасением. Это было первым вдохом утопающего, которого каким-то чудом вытащили на сушу. Его ждали. План действительно сработал, и он заставил показаться всех, кто избивал его той ночью. Почти всех. Не хватало только того парня, за которым погнался Бакуго. Они были расслабленные и уверенные. Без масок на лицах, вальяжно упирающиеся в бока и переговаривающиеся друг с другом с неприлично громкими смешками. Они чувствовали себя в безопасности на своей территории и у них точно был запасной план на случай, если что-то пойдёт не так. У Киришимы не было плана. Только бита и навязчивые мысли. — И это всё? Ты правда припёрся сюда один? — разговаривал самый высокий из них. Киришима мысленно отметил его, как предводителя. — Ты теперь ещё и охраной подрабатываешь? Твой босс че, зажал бабки на дополнительный персонал? Киришима подозревает, что всё так и будет. Он сам выбирает это место, сам внушает этим типам уверенность. Но они должны знать, на что он способен. И должны догадываться, на что он способен, когда его не застают врасплох. Здесь местность проглядывается плохо. Здесь они скрыты от чужих глаз редких прохожих. А значит никому не остаётся надеяться на помощь извне. — Вы думаете, Аизава закроет свой клуб, если вы меня уделаете? — Киришима усмехается. — Вы меня правда переоцениваете. Что изменится, если какой-то там бармен пострадает? Его всегда можно заменить кем-то другим. Да что бы вы ни сделали, это всегда можно будет исправить. Но это не исправит то, почему народ выбирает не вас. Сечёте? Наш клуб — та ещё помойка, и я понятия не имею, почему люди вообще туда ходят, но тот факт, что кто-то покушается на нашу помойку, меня выбешивает. Тот факт, что кто-то думает, будто напасть на другого человека — это отличный способ выиграть войну собственной провальности, меня выбешивает. Начните со своей лачуги, мать вашу. От неё же за километр несёт дешёвой травкой и неоправданно высокими ценами на пиво. — Знаешь, честно говоря, — Киришима получает ответный смешок, но уже от другого, — ни о чём мы не думали. Нам заплатили — мы сделали. Но твоя тупая речь вывела меня из себя. Есть определённый бизнес, пустивший свои корни ещё очень давно. И есть сраный хрен, решивший, что может эти самые корни обрубить. Сечёшь? Так дела не делаются. Мой босс считает, что эта улица слишком мала для двух клубов. Непохо сказанул, ага? Как в боевике. — Закрытие моего клуба совсем не значит, что все сразу же ринутся в твой. Наверное, дело совсем не в этом, подумай как-нибудь на досуге. И передай боссу, чтобы привёл свой клуб хотя бы в состояние конкурентоспособности. — Ты начинаешь бесить, — он скалится. — Странно, я подумал, ты возьмёшь своего дружка. Он неплохо порывался бить нам рожи, пока ты валялся в собственной крови. Кстати, как у него дела? Наш пацан до сих пор в больничке из-за его ебанутой агрессии. Вот какие чуваки у вас там работают, да? Способные присобачить человека одними кулаками? Я уверен, всё так и было бы, если бы не тот второй пацан, который остановил его. Если интересно, у нас есть видос, как он избивает нашего человека до полусмерти. Меняю на твой, с камеры наблюдения. Но он не получает реакцию, на которую рассчитывает. Вместо этого Киришима только широко распахивает глаза, и оттого они кажутся ещё более бездонными. Бакуго действительно готов был забить его до смерти? И у них действительно есть видео, на котором он это делает? Скорее всего, там ничего не видно, если они снимали из первого же попавшегося переулка, но это всё равно хреново. А всё потому, что Киришима сказал ему догнать того мудака. Теперь у него могут быть большие проблемы. Даже если на видео не будет видно, что это он, слухи всё равно поползут. А если эти болваны ещё и прознают про его популярность, то точно вывернут всё самым мерзким образом. Но что ещё важнее: они намного отмороженнее, чем Киришима предполагал. — То есть вы просто стояли и снимали на телефон то, как избивают вашего друга? Я думал, вы просто шавки с улицы, проплаченные, ни на что не способные бандиты, но вы отбросы. Вам же даже не интересна эта тема с конкуренцией, вы просто хотите бабок и подраться. Доставляете проблемы людям, которые мне дороги, и ни о чём не паритесь. Таких я ненавижу больше всего. — Именно так, пацан, — снова говорит самый высокий. Он сплёвывает, и Киришима успевает удивиться тому, что не слышит отрицания. — Вот, на чём жизнь строится. А герои, вроде тебя, которые действуют в одиночку, никому не нужны. И в будущем их ничё не ждёт, только разочарование. Киришима подозревал, что подобное может случиться. Они знают, с какой целью он идёт сюда, и они готовы. Они, конечно, готовы, чтобы без всяких форс-мажоров, как в прошлый раз. Из-за угла, аккурат оттуда, где находится запасной выход из Brando’s, к его собеседникам подваливает целая толпа. Человек десять, не меньше. И тогда самый высокий продолжает: — Ну, давай. Бери то, за чем пришёл. Ты же отомстить хотел, пригрозить, чтоб к тебе и твоим друзьям больше не совались. Вперёд, герой. Покажи, какой ты хороший человек. Весь мир кажется одним сплошным зеркалом. В нём Киришима отражается блёклым силуэтом, и его глаз не видно из-за свисающих чёрных прядей. Даже когда он выпрямляет спину, даже когда зеркала исчезают, всё по-прежнему чёрное и бесформенное. Страх и тревога уходят, уходят чувства, всё внутри заполняется прохладной пустотой. Весь Киришима состоит лишь из одной пустоты, пока какие-либо надежды и мечты вытекают из него, словно где-то в его голове есть брешь. Забавно, но не исчезают только здания. Они тянутся долгой линией и различаются лишь каменной и кирпичной кладкой. Киришима ощущает себя в длинном коридоре и тоскливо улыбается самому себе, который отчаянно думал, что это когда-нибудь закончится; что его одиночество когда-нибудь закончится. Даже его брат, смотрящий на него всего с секунду со своей прежней улыбкой на лице, исчезает галлюцинацией, растворяется в воздухе и напоминает Киришиме, что не существует больше ничего, только его безграничная пустота. — Вперёд, — говорит голос. Он уже не улавливает, чей именно. Не слушает даже копошение и последующие фразы. Темнота забирает у него всё, даже возможность как следует насладиться хоть какими-то чувствами перед вероятным концом. Киришима покрепче сжимает биту в руках. Делает шаг навстречу. Всё нормально, просто такова его жизнь. Всегда такой была. Но это не значит, что она плохая и не значит, что она хорошая. Просто его. Он поднимает голову. И успевает только выдохнуть. Впереди него огромная толпа людей выходит из-за углов и метит прямо на них. Он не слышит ни звука их шагов, ни их криков. Замечает только выражение лиц кучки отбросов, с которым собирался драться, их испуганные взгляды и вырывающиеся наружу ругательства. Они смотрят куда-то за спину Киришимы и, оборачиваясь, он видит толпу намного больше, собирающуюся за ним. Люди бегут, поднимают вверх биты, светят фонарями телефонов, снимают на видео и кричат. Кричат, наверное, так громко, что даже Киришима мог бы услышать. Но он не слышит. Он лишь задерживает дыхание, лишь округляет глаза и приоткрывает губы, оценивая масштабы. Только за его спиной человек пятьдесят, а сколько ещё впереди — непонятно. Время не замирает, но замедляется настолько, что он даже может разглядеть выражения лиц людей, пробегающих мимо него, бегущих прямиком на его противников. Он моргает, и картинка снова оставляет его в одиночестве чёрного переулка, но не проходит и секунды, как всё возвращается на круги своя, доказывая ему, что эта огромная толпа — не выдумка, что она реальна и действительно здесь. Киришима не может даже пошевелиться. За собой все эти люди тянут краски, привычные краски тёмного переулка, которые не видны простым людям, но так много значат для Киришимы. Свет фонарных столбов, разноцветные огни заведений вдалеке. Они утаскивают одиночество и приносят затянувшееся покрывало звёзд. И всё вокруг окрашивается в небо, всё вокруг окрашивается звёздами. Исчезает кирпичная кладка, асфальт, камни, и нет больше чёрного. Только тёмно-синий и нежно-голубой — мерцающий свет звёзд. Он чувствует прикосновение к своему плечу, но всё ещё не может пошевелиться. Не может даже перевести взгляд. Каминари смотрит на него так тепло, что Киришиме приходится задушить всхлип в своей грудной клетке. — Чуть не упал, да? — и Каминари понимает. Каминари имеет в виду, в пучину, в эту тёмную бездну одиночества и отчаяния. Каминари знает. Он всегда знал. Каминари уходит вперёд вместе со всей толпой, словно не останавливался вовсе. Сэро повторяет за ним и касается другого плеча Киришимы, а затем исчезает в толпе. Нейто скидывает капюшон с его головы, улыбается, по-дружески хлопает по спине и уверенно идёт вперёд. Бакуго не останавливается рядом с Киришимой, но смотрит. Смотрит тем самым взглядом, который таит в себе слова, которые никогда не будут произнесены вслух. У него плотно сжатые челюсти, напряжённые руки в карманах и горящие зенки. И он уходит вперёд, чтобы, как и все, прикрыть Киришиму своей спиной. Изуку улыбается ему, Шото кивает, а Шиндо просто показывает большой палец. Семьдесят человек, как минимум, прикрывают одного Киришиму собой. И он совсем не знает, что происходит там, где эту толпу отморозков обступают толпой побольше, не слышит, о чём идёт разговор и всё ещё не возвращается в реальность, лишь ощущая, как непривычно щиплет его глаза, когда неведомые чувства в груди заходятся спирающим дыхание клокотом. Тецу подстрекает всех. Он чует неладное и пишет Каминари, а потом следит за Киришимой утром и фотографирует оставленную им записку. Выведенные слова позже оказываются входящим сообщением у Сэро, Нейто, Бакуго и у остальных из его свиты. И после этого каждый собирает людей. Каждый предупреждает о возможных последствиях и неожиданных исходах, и люди идут. Совсем не зная Киришиму, люди идут за него, потому что он значит слишком многое для своих друзей. Потому что он всегда прикрывал их спину и делал всё в одиночку, а теперь пришло время отплатить ему, показать ему, что он не один. Он больше не один. Киришима идёт, чтобы отстоять своих друзей, но в итоге его друзья отстаивают его, и он оказывается где-то далеко, но совсем не в разговоре, совсем не при делах. Понимает, что обе стороны к чему-то пришли только тогда, когда отбросов из Brando’s зажимают у запасного выхода. Киришиму кидает куда-то в конец толпы, отбрасывает инерцией потока, и он постепенно приходит в себя, осознавая действительность. А действительность такова: Бакуго в эпицентре, Каминари с Нейто по бокам от него. Ядовитый шёпот, громкие ругательства и искренние обещания. Сейчас этим отморозкам не выгодно качать права, что уж говорить о проставленных условиях. Но они хотят пойти дальше, они хотят заставить Brando’s больше никогда не беспокоить Underground. И Нейто включает кнопку записи. На видео самый главный из них, которого Киришима обозначил предводителем, клянётся, что подобного больше не повторится и признаётся во всём, что заставил сделать его босс. Что ж, они, по крайней мере, не ведут трансляцию. Хотя, глядя на большую толпу, то и дело поблёскивающей вспышками камер, Киришима уже перестаёт быть в этом уверенным. Заканчивается всё так же быстро, так же резко, как и начинается. Все заваливаются в Underground, и у Киришимы едва ли хватает времени, чтобы поблагодарить их. Он переодевается, забирает припрятанный рюкзак из секретного места, бессмысленно прячет биту за спиной и проскальзывает к Тецу, даже не надеясь остаться незамеченным. — Как прошло? — спрашивает Тецу, и только в этот момент до Киришимы, наконец, доходит. — Спасибо, — говорит он на выдохе, и впервые выражение его лица выглядит растерянным от проступающей искренности. Тецу ничего не отвечает, только улыбается и освобождает место Киришимы. Нагрянувшую толпу Киришима обслуживает с такой улыбкой, что сам удивляется своей способности ощущать счастье. Ничего не исчезло. Ему просто нужно достучаться. Поверить почти невозможно: огромная толпа пришла сюда в два ночи только ради какого-то парня, который, возможно, мог оказаться в беде. Только ради Киришимы. И ни копы, ни кто-либо ещё не счёл эти обстоятельства подозрительными и не остановил их. Киришима догадывался, что объяснение у этого тоже было, и крылось оно у четверых парней, торчащих сейчас в самом центре танцпола, пока Сэро с Каминари привычно исчезали и появлялись в толпе, а Нейто терпеливо ждал в сторонке, чтобы заказать себе текилы. Поэтому первым же делом, когда барная стойка почти опустела, Киришима хотел поговорить с Бакуго. Но Бакуго пока не думал приближаться к нему. — Это была его идея, если хочешь знать, — Нейто прослеживает за его взглядом, а потом разворачивается обратно. — Денки сразу же позвонил Бакуго, а тот собрал людей. Я, очевидно, многое упускаю из твоей жизни, но ещё недавно мы думали, как тебе к нему подкатить, а сейчас он уже собирает целую толпу, лишь бы защитить тебя. Мысли? — Ни одной, — честно отвечает Киришима. Нейто недоверчиво щурится: — Не смей начинать встречаться раньше меня. — Не буду, — отвечает Киришима и едва заметно усмехается. Его руки всё ещё потряхивает от пережитых эмоций. — А ты собрался встречаться? Я думал, ты только спишь, никаких отношений, у-тебя-такая-политика или твоя-вера-тебе-этого-не-позволяет, как ты там обычно отшиваешь своих партнёров? Нейто не отвечает, но взгляд его Киришиме вполне понятен. Несколько человек подходят к стойке, он принимает заказы и разливает ром им по бокалам. Под пристальными взглядами и большим вниманием Киришима чувствует себя не иначе, как растерянным, но почему-то по-глупому счастливым. Он не видит чёрного. Лишь красный — цвет выбивающихся из хвоста прядей и светодиодной подсветки, проведённой вдоль полок с алкоголем. Красный здесь, но цвет звёзд никуда не девается. — Понятия не имею, что у него в голове, но он просто появился. Пришёл в мою жизнь и проводит в ней время так, словно я что-то значу для него. Вся эта помощь, все эти слова, я не знаю, почему он… — Киришима хмурится, что-то долго обдумывая, но так и не заканчивает мысль. Слова даются ему слишком тяжело. — Я надеюсь, что могу хоть что-то сделать для него. И что он считает меня хотя бы на четверть таким же хорошим другом, каким считаю его я. Нейто выгибает бровь, кивает, поджимает губы. Выражение его лица сквозит таким едким сарказмом, что Киришима невольно хмурится. Он ещё раз смотрит на Бакуго исподтишка, но Нейто это замечает. — Он не подходит, потому что я здесь, — не иначе, как читает мысли и отвечает на немой вопрос. — Не знаю, что успел наплести ему Денки, но я почувствовал как минимум пять ревнивых взглядов в свою сторону. И это только за то время, как подошёл сюда выпить текилы. Ты не его друг, Эйджи. А он уж точно не твой. Но вы с этим сами как-нибудь разберитесь. И пока Нейто раздаёт советы, а Киришима делает вид, что не прислушивается, Бакуго засматривается куда-то внутрь своей банки колы и чувствует себя невероятно уставшим. Шиндо возится с Изуку и устраивает очередную трансляцию его зажигающих танцев, Шото стоит неподалёку и точно так же гипнотизирует банку спрайта. Каминари почти видит цель, нуждающуюся в его дружеском совете, но дружеский совет умирает где-то в зародыше, когда он понимает, на что так пристально смотрит Бакуго. — Да уж, — выдыхает он, даже не замечая, как озвучивает мысли вслух: — Тебе придётся сильно постараться, чтобы переплюнуть этого парня. Они с Эйджи близки так, словно спасли друг другу жизнь. Эта дружба не похожа на нашу с ним, хотя он сам вряд ли видит разницу. Бакуго допивает колу. Каминари дёргается в осознании только тогда, когда слышит хруст скомканной жести. Но Бакуго не выглядит злым или раздражённым. Бакуго выглядит уставшим. — Я не хочу переплюнуть его, — говорит он прежде, чем развернуться. — Я хочу, чтобы все важные люди продолжали оставаться в жизни Киришимы. Он этого заслуживает.