Охра

Нейто достаточно нахален, чтобы заниматься плохими вещами в стенах церкви, но недостаточно нахален для того, чтобы запрокидывать ноги на спинку скамьи, пока делает это. Иисус на распятии, возвышающийся напротив него, явно не в восторге от такой компании, но Нейто может ему лишь посочувствовать. Он борется со снегопадом снаружи, из-за которого связь периодически срывается, но терпеть эти неудобства в голых стенах церкви под жёлтым светом ламп оказывается гораздо уютнее, чем в своей тёмной тесной комнатушке. Конечно, есть шанс, что здесь его застанет Хэвен, и Хэвен действительно застаёт, но Нейто думает, что разрулить всю ситуацию не составит ему труда. — Ты знаешь, как много работы у нас перед Рождеством? — Хэвен начинает с самого начала, но это то, чего Нейто ожидает. Он слышал это всё эти несколько дней, пока церковь неустанно готовилась к рождественской службе. Которая, к слову, послезавтра, и к которой Нейто не приложил ни капли усилия, но это не то, что должно было удивить хоть кого-либо. — Я наблюдаю тебя уже пару дней, не отрывающегося от телефона в твоих руках. Может, объяснишь мне, что происходит? — Завёл подружку, — пожимает плечами Нейто. — Правда? Сочувствую, — кивает Хэвен и добавляет уже через долю секунды: — Ей. А если серьёзно? А если серьёзно, разводит всяких извращенцев на бабло через платную линию, но боже. Это вряд ли то, что хочет слышать от тебя твой приёмный отец. Нейто решается рассказать правду, опустив, примерно, все детали, но оставив концовку и основную задумку. Задумку о великом. — Хочу выбить немного пожертвований для церкви, — говорит он, но смотрит на Хэвена и поднимает бровь. — Что? Слово «выбить» тебя не устраивает? Хорошо, сделаю вид, что мы не разговариваем на одном языке. Я пытаюсь собрать пожертвования, чтобы, наконец, расписать этот храм. Мой подарок. С Рождеством, отец. Хэвен шумно выдыхает. Из-за его статной и крупной фигуры это звучит почти зловеще. Он опускает массивную ладонь на голову Нейто и поглаживает её почти невесомо. Он не умеет выражать благодарность, и Нейто вполне может понять почему. Вряд ли большие парни с татуировками решают прийти к Богу по собственной воле. Скорее, тут замешано немалое дерьмо, но Хэвен оказывает Нейто услугу — заботится о нём, поэтому Нейто оказывает ответную и ни о чём не спрашивает. Опуская голову ниже, чтобы его было лучше слышно, Хэвен произносит: — Если какой-то ублюдок вдруг решит послать тебя, пошли его нахер в ответ. Бог прощает мудаков, но я — нет. Нейто улыбается. В три часа ночи он затягивается косяком, потому что одиночество начинает давить на его виски тяжёлым металлом. Он в своей комнате и слышит, как Чикаго заливает протяжным ливнем, грозящимся подарить на Рождество только грязь и ужасно скользкие дороги. Да какой, нахер, ливень после обильного снегопада? Разве природа не должна, типа, урегулировать осадки разного калибра, а не слать их друг за другом? Он смотрит на часы, когда в трубке его мобильника раздаётся очередной писк, оповещая о подключении нового абонента. За это время он успевает заболтать грязными фразочками какого-то старика (и может поклясться, что слышит, как его жена кричит из спальни, спрашивая, не забыл ли он принять свои таблетки на ночь), ублажить девчонку, стонущую в трубку чересчур горячо, и даже наткнуться на подростка, нашедшего номер по бегущей строке подозрительного канала в телевизоре в гостиной, пока его отец спит на диване рядом с бутылкой пива в руках. С последним Нейто разговаривает непозволительно долго. Возможно, парниша даже не подозревает, что линия платная, и завтра он огребёт болезненный выговор от родителей, получивших счёт за телефон, в то время как Нейто получит свой зарплатных чек и, может быть, немного сверху за усердную работу. Но дело не в этом. Дело, блять, даже не в этом. Возможно в том, что Нейто захотелось немного поиздеваться, услышав в трубке едва закончивший ломаться чужой голос; возможно в том, что он даже не заметил, как они закончили с «малыш, ты хотя бы представляешь, чем я тут занимаюсь? Бросай чёртову трубу и сделай вид, что слишком здоров, чтобы полезть в это ещё раз» и перешли к обсуждению психологических проблем и того, какими ублюдками могут оказаться чьи-то одноклассники. Да вообще любые одноклассники. Нейто валялся в постели и перекатывался с боку на бок, осознавая, что этот часовой разговор о чьей-то жизни принёс ему гораздо больше удовольствия, чем плейлист чужих стонов, появившихся из-за него и в честь него. И хоть предполагаемый Джереми (он назвал его Джереми в своей голове, потому что это имя либо для мальчика-подростка, либо для какого-нибудь тупоголового капитана команды по лакроссу) искал не какое-нибудь бюджетное порно по телефону, а психологическое спасение от угнетающего одиночества, Нейто почему-то с точностью мог сказать, что прекрасно его понимал. Мог, но не говорил. Не лез в эти мысли. И закончил он тоже на какой-то неоднозначной ноте, сказал что-то глупое, вроде «будь в порядке». Это не «береги себя», но это всё равно не для Нейто. Это не для него. На линии появляется женский голос, и Нейто облегчённо выдыхает. Ему нравятся девушки: они приятные и всегда разговаривают дольше. И он не осуждает никого, кто звонит сюда, но осуждает себя. Иногда. Когда сам не в состоянии услышать. На следующий день он заходит в Underground. Ночь в церкви обещает быть долгой и изматывающей, и ему точно понадобится что-то поверх травки, чтобы это выдержать. Но в Underground вечер обещает быть не менее изматывающим, и официально это не часы открытия бара, но Нейто уже с порога слышит, как голосит у барной стойки весь персонал. И даже Сэро с Каминари. Их уже можно считать частью заведения, а это намного больше, чем просто завсегдатаи. — Я не говорил, что собираюсь увольнять вас. Разве я такое говорил? — Аизава зажимает переносицу. — Я сказал что-то абсолютно противоположное, так почему вы, неблагодарные дети, сейчас устроили мне грёбаную оппозицию. — Зачем тебе новый персонал? Мне не нужен сменщик, — Киришима, очевидно, ищет тряпку, чтобы ею размахивать для пущей убедительности. Убийственный кофе Тецу в его стакане выпит только наполовину, но этого хватает для приличной агрессии. Но Аизава никогда не любил нянчиться. — Тебе, блять, нужен, — он выставляет указательный палец, а затем переводит его на Тецу. — И тебе. Твоя девушка вообще когда-нибудь видела тебя в вашей кровати ночью? Нет? Вы пашете здесь без продыху уже больше года и, если честно, идея не держать здесь никого, кроме двоих ребят из персонала была дикой с самого начала, но я закрывал на это глаза, потому что, знаете, мне довольно похуй, пока всё под контролем. — И в какой момент всё перестало быть под контролем? — спрашивает Тецу. Аизава вздыхает. — В тот, когда этот бар разросся из места для парочки компашек до чёртового клуба с выручкой под центр Чикаго. Мне нужны лишние руки. Вам нужны лишние руки. У тебя будет сменщица, Киришима, и я уже утвердил её. Сменщица и ещё пара официанток. А у тебя, амбал, подкрепление из пары крепких парней и новый коллега. Я, блять, не собираюсь урезать вам зарплату. У меня достаточно бабок, чтобы платить вам больше и взять на ваше место людей, которые дадут вам выдохнуть. Это нормально. Вы, может, не в курсе, но на нормальной работе так и происходит. — Так собираешься расширять клуб? — вклинивается Каминари. — Делать ремонт, долбить стены, обновить проводку и положить новое покрытие в танцевальную зону? И всё это потому, что Бакуго Кацуки и его компашка в один момент решили зайти сюда и случайно распиарили это место до поднебесной? Охуеть. Жизнь — это охуенно. — Это не охуенно, Каминари, — перебивает Сэро. — Популярность не долговечна, и всегда есть риск, что вложенные бабки себя не окупят. Но, очевидно, так продолжаться больше не может, и Аизава это прекрасно осознаёт. — Не надо долбить стены. Я хочу, чтобы это место оставалось тем, чем было прежде. Хотя бы не трогай мою уродскую дыру в стене с полками для алкоголя. Я люблю её, — Киришима упирается руками в барную стойку и наклоняет голову. Его усталый выдох ударяется о лакированную поверхность. — Я не буду долбить стены, — Аизава к этому моменту успевает закурить. — Я, блять, всё ещё собираюсь спать в чулане. — И я хочу смену на Рождество. Не отбирай у меня моё Рождество с кучей чаевых и доплатой за праздники. — Абсолютно согласен, — кивает Тецу. — Боже, — Аизава размахивает рукой, и сигаретный дым уплывает в разные стороны, пока он не останавливается и не прислоняет пальцы к переносице на долю секунды. — Где ещё вы найдёте людей, которым пытаются организовать нормальные условия работы с выходными, а они щетинятся от этого, как от миски с дерьмом? Забирайте своё Рождество, но даже не думайте ныть мне потом про то, как вы заебались, ясно? И когда разговор уже кажется законченным, Нейто на пути к барной стойке, чтобы заказать шот текилы, выпить его залпом и свалить отсюда на всех парах. Но нет. Конечно же, нет. Аизава вдруг окликает его почти из своей подсобки, и это звучное «эй, ты», обращённое на поёжившегося Нейто, который успевает осуществить только четверть задуманного. — Прости, Эйджи, но, кажется, мне придётся позаимствовать у тебя это «эй, ты» прозвище. Киришима безразлично отмахивается: — Валяй. Нейто понятия не имеет, какие у Аизавы могут быть дела с ним, но послушно подходит. Для всей этой ситуации внутри всё ещё не хватает шота текилы, а ещё он безбожно опаздывает: в церковь, на работу, куда-нибудь в счастливую жизнь. Неважно. Аизава начинает только тогда, когда тушит сигарету в пепельнице. Вообще-то, нет, это не пепельница, это чёртов подоконник. Он действительно собирается приводить это место в порядок, или думает, что делать подобное — это и есть порядок? Ах, нет, ему просто насрать. Верно. Он ведь так и выразился. — Мой друг собирается стать одним из организаторов весеннего фестиваля, и ему очень нужны умопомрачительные номера, чтобы не превратить его в очередное скучное празднество, куда народ наведывается только для того, чтобы обожраться уличной едой и купить корндоги с наценкой в десять центов. Понимаешь, о чём я? Я хочу, чтобы ты выступил. Спел там чего-нибудь, лишь бы народ взорвался в овациях и голосил, что это лучший день в их жизни. Ты ведь состоял в церковном хоре, не так ли? Нейто пропускает с улыбкой почти весь рассказ Аизавы, но цепляется за последний вопрос. Ему не нравится, но улыбка не стирается. — Эйджи тебе рассказал? — спрашивает Нейто, и Киришима высовывается откуда-то из-за барной стойки. — Ты состоял в церковном хоре? Нейто понимает, что проёбывается. Аизава выгибает бровь. — Я не думал, что сработает, но это сработало. Так ты действительно воспевал благодарности Иисусу? Или в кого вы там верите. — Я верю в текилу, — он продолжает улыбаться, и это невероятно ядовито. — И в деньги. Сколько он мне заплатит? Аизава пожимает плечами: — Семьдесят баксов. — Триста. И аванс мне нужен до Рождества. Аизава присвистывает. Он силится не разразится хохотом, и Нейто терпеливо пережидает его удушливые спазмы. — Триста долларов за одного тебя и твой слащавый тенор? Прояви снисходительность. Вообще-то, это для благотворительности. — Вообще-то, нет. Ты не был бы заинтересован в этом, если бы речь шла о благотворительности. Не с теми устоями, на которых ты вырос. И я не собираюсь задействовать свой слащавый тенор. Разве ты не хотел, чтобы это было зажигательно? Спроси у Эйджи, я само веселье. Нейто вдруг вспоминает одну вещь. Копается в карманах и вытаскивает старый мобильник, роясь в нём до неприличного долго. А затем кидает его прямо в руки Аизаве. — А ещё это. Посмотри видео, если сомневаешься, что мой голос стоит триста баксов. Спустя полторы минуты Аизава поднимает на него взгляд без какого-либо веселья. — Зачем тебе аванс до Рождества? Закончились деньги на травку? Я же говорил, это будет весенний фестиваль. Если я попрошу его дать тебе аванс сейчас, это автоматически будет значит, что я поручусь за то, что ты не кинешь его до весны. А я даже не уверен, что ты не словишь передоз и не умрёшь где-нибудь в снегу до января. — Расслабься, босс. До января чуть больше недели, я не настолько плох. Думаю, сведу счёты с жизнью где-то в мае. Май тебя устраивает? Аизава не отвечает, но смотрит достаточно выразительно. Он делает шаг навстречу и склоняется чуть ближе к лицу Нейто. — Если ты подведёшь меня, клянусь, я найду способ заставить тебя отработать эти деньги. Нейто усмехается и забирает свой мобильник обратно. — Типа как? Встать за барную стойку? Не пытайся казаться устрашающим — я знаю, что ты любишь безнадёжных людей. Видишь в них что-то своё. Но вынужден огорчить: один отец у меня уже, вроде как, есть, — он прячет руки в карманах длинного чёрного пальто. — Я зайду за деньгами завтра перед службой. Увидимся. Он останавливается только на секунду, чтобы разглядеть, как усталость и грядущее сожаление о принятом решении опускаются на плечи Аизавы тяжёлым грузом. И как он закуривает. Снова. Нейто опускает парочку заветных шотов и салютует Киришиме на прощание, игнорируя назойливые вопросы Каминари. Праздники — это пиздец, но они закончатся, и у Нейто снова будет время, чтобы беззаботно болтать с Киришимой и вернуть всё на круги своя. И ночь наступит для них обоих. Ночь наступит. Для Нейто, который будет занят в церкви, но с телефоном в руках, и для Киришимы, который снова наденет свою рабочую форму и будет выслушивать чужие проблемы так, словно ему за это платят. И ему действительно платят. За проблемы, за алкоголь и за то, что приходится высматривать нарушителей там, где их пропускает Тецу. В предрождественский период в баре всё забито. Никто не готовится к праздникам, или все к ним готовятся, пропуская по стаканчику в ночном клубе, пускаясь в пляс на танцполе и выкупая целую бутылку спиртного в конечном итоге. А это так себе идея: покупать бухло там, где стоит оно оправданно дороже — многое говорит о степени поддатости, когда ближайший круглосуточный супермаркет всего в паре кварталов отсюда. Но Киришима не думает об этом. Думает не об этом. Он рассматривает помещение, перемещает взгляд с пола на стены, на высокий потолок с железными балками, на которые прикреплены трековые светильники. Он всегда говорил, как ему повезло, что стойка находится вдали от танцпола и столиков, но что если Аизава действительно решит всё расширить и перенесёт его стойку куда-то повыше, в то время как танцпол окажется в дыре под ним, будто на каком-то цокольном этаже? А на поддон между ними Аизава пригласит диджея, и это место станет полноправным заведением, которому можно будет присвоить статус «выше среднего». Киришима явно не готов прощаться с редкими уютными ночами, когда он ещё мог называть это место баром, но не клубом. Аизава будет платить ему больше, и это всё, что должно волновать, но они что-то теряют, они определённо что-то теряют. Девчонка, сидящая у самого края, наконец, подбирается ближе и заказывает дайкири. И вот об этом Киришима и говорит: устранять тех, кого пропускает Тецу. Толпа рассасывается достаточно, чтобы он успел перевести дыхание, убрать мусор и протереть бокалы. А ещё достаточно для того, чтобы он разглядел человека перед собой как можно внимательнее. — Я не наливаю несовершеннолетним, — он не груб, это его блядская работа. Девчонка перед ним даже не думает выказывать хоть какие-либо эмоции. — Как вообще Тецу впустил тебя? Должно быть, народу на входе и правда тьма. Она перегибается через стойку и всматривается в его рубашку. Серьёзно? Кто-то правда думает, что найдёт там бейдж? И когда она действительно не находит, то просто поднимает на него недовольный взгляд, словно причина всех её бед — это Киришима, а не её собственный возраст. — Либо ты наливаешь мне дайкири, либо я сочту это за дискриминацию, — она присаживается обратно на стул и постукивает пальцами по стойке. На ней куртка с мехом на капюшоне, и она абсолютно точно не собирается оставлять её в гардеробной. — Можно твоё удостоверение личности? Ещё раз: никакой дискриминации, только его грёбаная работа. Азиатки выглядят намного моложе своего реального возраста, а у девчонки за стойкой тяжёлый взгляд и, очевидно, херовое настроение, но ему нужно перестраховаться. Он вглядывается в фото на пластиковой карточке, но почти сразу понимает, что это она. Двадцать один год. Что ж, недалеко ушли. — Прости, мне нужно было убедиться, — он протягивает карточку обратно и берётся за приготовление дайкири. — Трэй звучит как прозвище. Знаешь, меня зовут Эйджиро, но никто никогда не называет меня Эйджиро, только Эйджи. Так что я могу понять. — Это буквально означает «устрица» на корейском. Вряд ли тут всё так же хорошо, как и с «Эйджи». Я бы предпочла, чтобы это было прозвищем, — она немного смягчается, но получает свой коктейль и делает первые глотки в тишине. Киришима решает рассказать ей о гардеробной, хотя Тецу наверняка уже сделал это и получил такой же отказ, как и Киришима только что. Он переспрашивает её, но к следующему моменту к стойке снова подваливает толпа, и их разговор обрывается. И пока Киришима, словно по щелчку, выдаёт коктейли разгорячённым телам, вокруг Трэй вырастает несколько девчонок. Они делают заказ, а потом переходят к обсуждению, и сквозь бурные обсуждения у барной стойки Киришима успевает расслышать имя Бакуго, как минимум, три раза. Ах, вот оно что. Они быстро справляются с напитками. Трэй остаётся сидеть на прежнем месте, и её дайкири ещё не допито. Она не выглядит заинтересованной, но наверняка даже не догадывается, что напротив неё Киришима разглядывает зал с таким же ожиданием, что и её подружки несколькими мгновениями ранее. — Так вы здесь ради A!Life? — спрашивает он, но она только отмахивается. Трэй интересует только дайкири в её стакане, и кого-то это Киришиме напоминает. Нейто с его обсессивной привязанностью к текиле, должно быть, ощущает приближение возможного конкурента. — Красивые? — спрашивает она, переводя взгляд со своих подруг на Киришиму. Он смотрел на них какое-то время, но совсем не по тем причинам, о которых она думает. — Да, — честно отвечает он. Они в коротких платьях приблизительно одинакового цвета, но особенно Киришиме нравится татуировка на всю руку у одной из них. — Почему не танцуешь с ними? Она молча допивает коктейль и засовывает руки в карманы массивной куртки. Киришима не ждёт ответа, продолжает работать и разглядывает толпу время от времени, но знает, что молчанием всё не закончится. В конце концов, она указывает на себя и повторяет: — Трэй, — но Киришима понимает, что она имеет в виду. Устрица. Тогда он пожимает плечами: — Я люблю устриц. Она исчезает, как исчезают все, кому надоедает вид его дыры с полками алкоголя в стене. Аизава весь вечер возится с программой рождественской вечеринки на завтра и продолжает врать, что ему всё равно. Он хочет позвать одного из лучших диджеев, пригласить Мика на разогрев, украсить всё помещение за двенадцать часов. Ему плевать. Конечно же. И ему уж точно не нравится то, что Бакуго Кацуки раскрутил его клуб до центрального уровня. О боже, ну что за херня. Сам Бакуго появляется чуть позже полуночи и в полном одиночестве. Киришима совсем редко видит его без друзей, но интересоваться причинами не собирается. По наитию готовит слабоалкогольный коктейль, но поднимает взгляд и возвращает бокал на место, убирая его от Бакуго. Тот понимающе кивает. Киришима заваривает ему кофе. Не такой убийственный, как у Тецу, но Бакуго не жалуется. Грёбаные праздники затрагивают абсолютно все сферы деятельности, и сфера экстремального блогинга не исключение. A!Life готовят особенную рождественскую программу к завтрашнему дню, и Бакуго выглядит так, будто она обходится ему дорогими часами сна. А она обходится. Круги под его глазами медленно сползают вниз размашистой тенью, его щёки бледные, но его глаза по прежнему горят, так что Киришима непроизвольно успокаивается. Их перебивают поочередные наплывы, но Бакуго терпеливо ждёт, когда запара закончится, чтобы продолжить диалог так, будто его ничего и не прерывало. И Киришима ему подыгрывает. — Так это что-то вроде сюрприза на Рождество? Подарка на Рождество? — интересуется он, пытаясь подобрать слово. Бакуго водит деревянной мешалкой по остаткам кофе и тихо угукает. Киришима засматривается на него так долго только потому, что ловит внезапную мысль: ох, ему следовало бы подарить Бакуго что-нибудь на Рождество. — Это что-то вроде традиции, — Бакуго пожимает плечами. — Мы делали так последние два года, фанаты знают об этом. Они записывают обращения, благодарности, подготовленную речь — что угодно, и парочку из их видео мы вставляем в конец нашего ролика. Это всегда самое длинное видео из всех. Много всего, пиздецки выматывает. Киришима понимающе кивает, пока Бакуго продолжает: — Но сейчас всё кончено. Видео готово, а Деку и ещё парочка ребят из монтажа дорабатывают последние детали. Завтра оно уже будет выгружено в сеть, а мы выспимся и притворимся, что Рождество — это ахуенно. — Рождество — это ахуенно, если ты безработный, богатый и имеешь что-то вроде семьи. Или если у тебя есть выходной и желание напиться в лучшем баре Чикаго. То есть не в этом. — Я считаю это лучшим баром Чикаго, — Бакуго допивает кофе. — Пока здесь работает один бармен. Киришима замирает с приподнятыми бровями. Улыбка не сходит с его лица. — Ты сейчас… Но его прерывает нагрянувшая толпа клиентов. Заказ большой, и они уносят с барной стойки целые подносы. Может, иметь сменщика или дополнительного бармена — не такая уж плохая идея. По крайней мере, он мог бы договорить, и Бакуго Кацуки пришлось бы мириться с существованием вопроса «ты сейчас флиртовал со мной?», потому что он, определённо, да. Но вместо этого, стоит толпе рассосаться, Киришима задаёт другой: — Почему ты здесь? — а потом задумывается и объясняет: — Я имею в виду, ты должен быть дома и отдыхать. Ты хорошо поработал. — Я пришёл туда, где могу отдохнуть, — говорит Бакуго. И Киришима хочет улыбнуться снова и ответить ему, что в Underground вряд ли можно найти покой и умиротворение, а если ты ещё и не пьёшь, то исход намного очевиднее — просто свихнуться от обилия пьяных людей, жары и плохой музыки, но Бакуго имеет в виду не место. Бакуго имеет в виду, что пришёл к тому, с кем может отдохнуть. И улыбка медленно сходит с лица Киришимы, когда его сердце пропускает болезненный удар, чтобы разлиться трепетом по всему телу. Нейто звонит ему на следующее утро, прямо тогда, когда Киришима собирается сомкнуть глаза и навсегда забыть о существовании работы, холода и усталости. Он говорит, что едет записываться в какую-то студию, и что заплатят ему за это неприлично много. Кажется, идея продавать свой голос Нейто вполне нравится. И Киришима уже собирается спросить, где Нейто находит потенциальных покупателей, но тот его опережает и выкладывает про какого-то друга, объявившегося в очень подходящий момент. — Что угодно, пока ты не спишь за деньги или не записываешься для порно, — выдыхает Киришима. — Да, — соглашается Нейто. — Записываться для порно за такую сумму — полный позор. Я бы выпросил больше. Киришима устало вздыхает и отключается. Ему не снится ничего. Он сжимает в руках стикер, который нашёл приклеенным к барной стойке, и не думает больше ни о чём. Рождество в Underground проходит так, как и полагается: пьяно, смазано и до онемения в лодыжках устало. Аизава украшает зал, Аизава нанимает диджеев и делает всё, что в его силах, лишь бы выжать из этого места максимум. Аизава продолжает врать, что ему похуй. Киришима просто наблюдает за обилием Санта Клаусов на танцполе и пытается не свихнуться. Он столкнулся с парочкой ещё в автобусе, когда пытался втиснуться в обилие выряженных людей. В его районе вряд ли можно увидеть хоть какого-нибудь из них, пусть даже зазывал в местные супермаркеты или кафешки. В его районе фонари-то не всегда работают, что уж говорить о каком-либо витающем в воздухе духе праздника. Но здесь всё по-другому. И на улицах, по которым он проезжал, тоже всё по-другому. Говорят, в центре Чикаго сейчас настоящая красота, но это не его история. Он там, где снег смешивается с болотом и разносится грязными подошвами прохожих, ему не ведомы украшенные гирляндами аллеи и светящиеся скульптуры северных оленей. И завтра утром он не почувствует запаха белого горячего шоколада с маршмеллоу или рождественского печенья с пряностями, потому что всё будет закрыто. Будет лишь он, морозное декабрьское утро и надоедливая боль в ногах. Это уже второе Рождество, которое он встречает в Undeground. И хоть Киришима никогда не считал, что настоящую праздничную атмосферу можно передать в заведениях вроде этого, в этом году Аизава действительно постарался на славу. Ему стоит просто привыкнуть, что разлитый по барной стойке виски и чья-то блевотина в туалете — его реальная праздничная атмосфера на данный момент. Это называется взрослость. Так говорит Нейто. Хорошо, что у него нет времени думать об этом. По крайней мере пока толпа за его стойкой не рассосётся до нескольких человек. И хоть происходит это только на жалкие несколько минут, ему всё же удаётся перевести дыхание и выцепить взглядом знакомые лица. Каминари с Сэро приходят почти сразу же. Джиро с ними. Первым же делом она тащит Каминари к омеле, которую Аизава цепляет подальше от столиков и яркого света. «Джиро классная», неустанно повторяет Каминари, и он полностью прав. Ему нужно хорошенько постараться, чтобы поспевать за ней, или, по крайней мере, выпить парочку коктейлей, чтобы не краснеть и не заикаться от подобных внезапных порывов. Даже Сэро насмехается над ним где-то в сторонке, и Киришима может его понять. Он отдаёт им приготовленные на свой выбор коктейли, пока его не завалили заказами, а потом они исчезают из виду, но обещают вернуться. Бакуго появляется к часу. Их видео выйдет только завтра, но сегодня они успевают порадовать фанатов поздравлениями в инстаграме и записанными сторис с обозначенной геолокацией. Боже блядский, впереди у Киришимы чертовски много работы. И, кажется, Бакуго осознаёт это в полной мере, когда смотрит на него сквозь всю собравшуюся у стойки толпу. Они обмениваются кивками, но за напитками к стойке подходит только Шиндо. Бакуго не большой любитель толп, через которые нужно протискиваться. Киришима замечает Изуку с Шото, машет им в ответ и погружается обратно в работу. Больше они не сталкиваются. За ночь приходится разнять, по крайней мере, три стычки Санта Клаусов, угомонить подступающую истерику какой-то девчушки, отлепить заснувшего парня от барной стойки и наливать, наливать, наливать. Почти все подготовленные Аизавой запасы заканчиваются, Киришима пихает смятые купюры в ящик и уже еле высчитывает сдачу, а народу собирается так много, что становится дурно от жары и бесконечного трения тел. Тецу оглядывает их почти в панике: так много людей здесь не было ещё никогда. Да и вместить сюда такую толпу Underground, казалось бы, физически не может. Но он вмещает. И людям абсолютно насрать, что внутри даже негде ступить и шагу. Они даже почти вызывают скорую кому-то из толпы, едва не теряющему сознание от такого количества людей и спёртого воздуха, но, честно говоря, Тецу всё ещё настаивает, что дело в алкоголе и в чём-нибудь, о чём ему бы не хотелось знать. Рождество для Киришимы заканчивается в семь утра. Последнего клиента Тецу выталкивает силой. И пока Киришима сидит под стойкой, пытаясь унять дрожь в руках и ногах, Тецу подходит к кофемашине и делает заключительный убийственный кофе. Киришиме ещё нужно как-нибудь попасть домой и не отрубиться в автобусе. Он поджимает колени под себя и упирается на них лбом, прикрывая глаза всего на мгновение, чтобы передохнуть. Дальнейшее слышит как через толщу воды. Голова отвратительно болит, бьёт в резонанс с болью в ногах, слабостью и дрожащими пальцами. Бакуго будит его, хотя он даже не помнит, как заснул. Это совсем не идёт в сравнение с теми микроснами, которые он ловил ближе к концу праздника. Бакуго спрашивает что-то у Тецу, но тот отнекивается и делает вид, что чувствует себя вполне бодрым. Киришима успевает сонливо попрощаться с Аизавой и получить кивок в ответ. Он не помнит, что происходит потом, но в чужой машине он сидит в своей рабочей форме, прижимая рюкзак к груди. Бакуго прибавляет температуры в салон, и Киришима окончательно вырубается, согревшись. В дороге он открывает глаза несколько раз, несколько раз лепечет неразборчивый бред во сне, несколько раз ловит взгляд Бакуго, реагирующего на его слова как-то чересчур серьёзно. И Киришиме лучше не помнить, что он говорил ему, но помнить свою изначальную мысль: простая благодарность, которую он хотел донести до Бакуго. До Бакуго, который не пил, теснился в толпах и ждал целую ночь, чтобы потом отвезти Киришиму домой. С ума, блять, сойти. И мысль эта торкает даже сонный мозг Киришимы. Он мимолетно улыбается и касается чужих пальцев, пока Бакуго предварительно опускает руку на рычаг переключения передачи. Он убирает её сразу же, словно обжигается, но не потому, что жалеет. А потому что доносит до Бакуго всё, что хочет донести. Он запоминает мгновение слабой улыбкой и солнечными бликами, отражающимися от снега и отблёскивающими где-то в углу лобового стекла. Он запоминает мгновение, чтобы позже забыть его навсегда. Этим вечером Киришима не попадёт на смену. Не потому, что усталость в нём наконец-то возьмёт верх, но потому что тоска его, мысли его, отступившие всего на мгновение, вернутся к нему снова. Утром ему не приснится ничего, но когда он откроет глаза, кошмар захлестнёт его наяву. Нейто приходит днём. Он заканчивает службу и выглядит так, словно Иисус выжал из него последние соки. На этот раз без текилы и отчётливого запаха травки от ворота длинного чёрного пальто. Он приносит с собой очередной фильм, который хочет посмотреть до начала смены Киришимы, и застаёт его сонного у подоконника. Киришима чувствует приятную усталость, и как его сонный заторможенный мозг пытается осознать происходящую реальность, но вместо этого осознаёт только серый грязный вид за окном и прохудившиеся занавески. Он оборачивается на Нейто, долго вглядывается в его белое лицо, бьющее контрастом из-за чёрного пальто, а затем указывает рукой на диван, и Нейто согласно присаживается. Они не здороваются и почти не разговаривают: это занимает слишком много сил. Киришима отдаёт ему свой кофе и уходит на кухню, чтобы заварить второй. — Я нашёл ремонтников для церкви, — произносит Нейто где-то на середине фильма. Идёт старый «Перекрёсток Миллера» — гангстерская драма, совсем не подходящая под начинающую вьюгу за окном. Здесь — в месте, где почти нет огней — наблюдать за ней кажется истинно правильным. — Взяли даже меньше, чем я рассчитывал. Хэвен выглядел так, будто сначала собирался мне врезать, а затем задушить в объятиях. Некоторым стоит проработать своё умение благодарить, ты знаешь. — Так ты действительно зарабатывал деньги на подарок ему? — Киришима не отрывается от экрана ноутбука. Он не выглядит удивлённым, потому что знает, что так и есть, но хочет услышать это от Нейто. Нейто этого, конечно, не говорит. — Нет, я зарабатывал их на травку. Валюта бывает разная. — Надеюсь, ты не серьёзно. Расписывать церковь, будучи накуренным, это какой-то пиздец. — Ты никогда не знаешь, — он усмехается, и они продолжают просмотр дальше. Через несколько минут Нейто вытаскивает из кармана джинс квадратную зажигалку и протягивает её Киришиме. И сначала Киришима узнаёт на ней картину эпохи возрождения, но потом приглядывается получше. Ах да. Распятие Иисуса на листке марихуаны вместо креста. Он был близок. — С Рождеством, — говорит Нейто и добавляет, когда Киришима поднимает на него взгляд: — Или это, или консервированные носки. Поверь, я люблю тебя больше, чем ты думаешь. Киришима улыбается, забирает зажигалку и тянется куда-то за диван. На Рождество Нейто получает от него кварцевые карманные часы на цепочке. — Я сделаю гравировку, как только Аизава начнёт платить мне миллион. Киришима пожимает плечами, но Нейто тянется к маркеру, лежащему на столе, и спрашивает, что бы он хотел здесь видеть. И никаких «береги себя». Тогда Киришима пишет: «Возвращаться в настоящее». Они смотрят друг на друга так долго, что Нейто чётко понимает: возвращаться в настоящее — возвращаться к Киришиме. Потому что быть для Нейто «настоящим» — это то, что он планирует. И когда через некоторое время маркер сотрётся, Нейто выцарапает эту надпись на них старым погнувшимся гвоздём. А затем сделает это в своей памяти, чтобы продолжать каждый раз, когда настоящее снова соберётся выскользнуть из его подсознания в очередное дно бокала с текилой. Солнце за окном медленно и тускло садится. Никаких ярко-оранжевых закатов, никаких прощальных лучей. Только грязно-синее небо в сумерках и бьющая в окно вьюга. Нейто льнёт ближе к обогревателю и сплетает свои ноги с ногами Киришимы под одеялом. Фильм сменяется фильмом, а его новенькие карманные часы показывают, что скоро настанет время прощаться. Киришима как раз подходит к подоконнику, чтобы закурить снова перед тем, как начать собираться на работу. Его телефон оповещает о выходе нового видео на канале A!Life, и тягучее тепло захватывает всё его тело, концентрируясь где-то в рёбрах на выжженном чужими руками «Колибри», которое он обещал сохранить. И сохранил. Видео начинается с нарезки событий, произошедших за год. Сводка вырезок из прошлых видео заполняет экран, движется под выбранный трек, прерывается поочерёдными интервью каждого из команды. Нейто неосознанно отвлекается от фильма и прислушивается. Киришима вспоминает и холодную осень, и как джинсовая куртка сверху клетчатой рубашки отказывалась давать ему своё тепло, как бы он не старался. Вспоминает гурьбу листьев вокруг, редких коммунальщиков, убирающих грязь, и промозглую погоду. Он улыбается, закуривает. Вместе с моментами из видео проносятся моменты из его собственной жизни. Потрясающая задумка для тех, кто её ненавидит. Но с A!Life всё иначе. С Бакуго всё иначе. Однажды одна осень уже уничтожила его, но другая спасла его, другая заполнила его мысли и вытеснила то, что ковыряло в груди. Она передала его зиме, она подарила ему счастливые моменты и новых людей, которых он хотел бы видеть рядом с собой и дальше. Она била ветром и иногда заставляла задыхаться, но он дышал. Он всё ещё дышал. Он обрёл вдохновение, он писал книгу, он познавал себя и познавал всё вокруг. Заново. По-настоящему. Он улыбался встречным невзгодам, принимал их, делал ошибки, но выкарабкивался, потому что у него было на кого положиться. Вместе с моментами из своей жизни, Киришима вспоминал своих друзей. Вспоминал их улыбки, привычки, манеру речи. Вспоминал события, валившиеся на голову и оглушающие неприятностями. Вспоминал прикосновения — тёплые и поддерживающие, вспоминал немые, но важные взгляды. Вспоминал кивки — искренние, обозначающие всё и сразу. Видел, как в памяти его кружили листья, хотя была весна, и всё цвело. Воспоминания в его голове всегда сводились к осени, всегда били сильно и подло, сбивали с ног, валили на пол, заставляли смотреть в зеркало и ненавидеть. Киришима не видит снов. В последнее время он лишь закрывает глаза и открывает их. Он пишет книги, он улыбается Бакуго Кацуки, он понимающе молчит с Нейто, он даёт подзатыльники Каминари с Сэро, и он выкладывается на полную для Аизавы с Тецу. И он счастлив. В последнее время он счастлив. И он забывает то, о чём забывать не следовало. Он отвыкает от воспоминаний настолько, что их новое пришествие бьёт по нему тяжёлым прессом. Нейто замечает лишь то, как медленно Киришима опускает руку с тлеющей сигаретой, зажатой меж пальцев. Он делает звук ещё тише и вслушивается ещё усерднее. Видео на экране телефона Киришимы оповещает о концовке, и тогда всё и происходит. Не потому, что видео заканчивается, но потому что начинается новое — те самые обращения, про которые говорил Бакуго. С экрана телефона на Киришиму смотрят голубые глаза. И улыбка, которую он так мечтал забыть из-за терзающего чувства вины. Кейджи не меняется абсолютно ни в чём. Только взрослеет. Он почёсывает подбородок, словно собирается говорить долго, но вместо этого только неловко улыбается, очевидно стесняясь камеры. Закончив с её установкой, Кейджи перестаёт заслонять обзор своим лицом и отодвигается назад, открывая вид на свою комнату. Киришима чувствует, как стремительно уходит земля из-под ног. — Привет A!Life и всем тем, кто смотрит это видео, — Кейджи машет рукой, прикрывает глаза из-за широкой улыбки. Киришима не видит в ней радости, только невероятную тоску. — Я не привык верить в чудо или во что-либо ещё, но, говорят, в Рождество можно вытворить любую херню, и она сработает. Я смотрю вас, ребята, достаточно долго, и вы действительно помогаете. Но в этот раз произошло что-то по-настоящему невероятное. Он прислоняет палец к подбородку. Киришима вспоминает эту его привычку. Он вспоминает, вспоминает, вспоминает. Он снова всё вспоминает. — Недавно у вас выходило новое промо, где в титрах вы показали команду, которая работала над ним. Знаю, я только что говорил, что не верю в чудо, но… Кейджи снова замолкает. Он открывает глаза и больше не пытается в фальшивую радость. Вместо этого он смотрит прямо в камеру, и его глаза говорят Киришиме, что он на грани. — Эйджиро, — говорит Кейджи. И Киришима чувствует подступающий истерической смех. Через три секунды он полностью сойдёт с ума. Кейджи продолжает смотреть в камеру. Все слова, которые должны были прозвучать после того, как он назвал имя Киришимы, будто исчезают из его головы. Будто это тоскливое «Эйджиро» — это всё, что он вообще хотел сказать. Но Кейджи не останавливается. После небольшой паузы, он тянется к камере, подводится ближе и снова закрывает почти весь обзор своим лицом. — До этого времени я даже не знал, жив ты или нет. И я не хочу знать, убежал ты или нет, но пожалуйста. Возвращайся домой, Эйджиро. Камера выключается. Одно видеообращение сменяется другим. Вместо прежних воспоминаний в голове Киришимы только те, что были до них. Только плотные, густые, чёрные воспоминания, заполняющие его желудок и горло, вырывающиеся наружу удушливыми спазмами и истерическим смехом. Больше никакой спасительной осени в голове. Только та, которая его уничтожила. Нейто начинает подходить ближе ещё тогда, когда слышит имя Киришимы в чужом видео. Он видит, как неосознанно Киришима пятится назад, как хватается за подоконник и роняет сигарету на него же. Он видит, поэтому оказывается рядом прямо тогда, когда Киришиму захлёстывает целиком и полностью. Что ж, он получил достаточно неплохих воспоминаний. Время возвращаться обратно в свой омут. Нейто усаживает его на пол, Нейто убирает телефон в сторону и что-то говорит, но Киришима не слышит. Он смеётся так громко, что и без того белое лицо Нейто бледнеет ещё больше. Киришима зажмуривается от смеха, когда слёзы стекают по его щекам. Он зажмуривается, поэтому не может видеть Нейто, но он знает. Он чувствует тот ошарашенный и испуганный взгляд, которым Нейто смотрит на него. Так больно видеть, когда спасатель погибает сам. В конце концов, Киришима перестаёт смеяться. Он начинает кричать. Нейто пытается подобраться к его лицу, пытается обратить всё его внимание на себя, продолжает и продолжает повторять его имя, но это так пиздецки больно. Его имя — это так пиздецки больно. Киришиму колотит так знатно, что мажет реальность. Он путается в собственных слезах и дыхании. Он смеётся поочередно с криком, он задыхается, его едва ли не выворачивает на пол. Нейто тащит его в ванную. Нейто не снимает с него толстовку, но заталкивает прямо под холодный душ. Нейто обнимает его, гладит по мокрым волосам и шепчет бесконечное «тише, тише» прямо в ухо. Киришима чувствует, как все его органы сводит отвратительным спазмом. Он корчится, он машет головой и продолжает кричать куда-то в мокрый воротник Нейто. Позже он едва ли не ползёт по холодному кафелю, пока Нейто не возвращается обратно в ванную. Пока он не сжимает подбородок Киришимы со всей силы и пока не заливает в него обжигающий алкоголь, опустошая половину бутылки в один присест. Киришима выблёвывает какую-то часть обратно, но проглатывает остальную. Нейто продолжает открывать его рот и заливать алкоголь в глотку, попутно выкрикивая имя Киришимы, пока его собственный голос не вытеснит голос его брата из головы. Киришима ничего не соображает. Истерика накрывает его с головой. Нейто чередует алкоголь с холодным душем, а когда это немного срабатывает, прижимаете Киришиму к себе и поглаживает его плечи на холодном полу в ванной. Он вливает к Киришиму всю бутылку Chatelle, подаренную Аизавой на Рождество, и его знатно мутит от количества выпитого бренди. Но ему легчает. Спазмы утихают, а истерика напоминает о себе только поочерёдными сдавленными всхлипами, вырывающимися наружу глубокими выдохами. Но Киришима не перестаёт смеяться. Он бьёт дрожью в руках Нейто и посмеивается, всё ещё не приходя в себя. И Нейто не нужно опускать взгляд на Киришиму, чтобы понять, что он всё ещё невидяще смотрит в одну точку. Киришима не в состоянии разговаривать. И встать тоже не в состоянии. Нейто дотаскивает его до дивана и садится на пол рядом, убирая ноутбук. Он закуривает сигарету, выуживая её из пачки Киришимы, а затем отдаёт ему покурить из своих рук. Когда Нейто накрывает его одеялом, Киришима уже вырубается. Во сне его ещё несколько раз мутит, но ближе к ночи попускает. Нейто успевает набрать номер Аизавы и предупредить, что сегодня ничего не выйдет. Он откладывает телефон и остаётся вместе с Киришимой. Почти в полночь Бакуго появляется в Underground. Почти в полночь он замечает за стойкой абсолютно незнакомую девушку. Он не подходит ближе и ни о чём не спрашивает. Он лишь смотрит так долго, пока шестерёнки в его голове не складывают пазл воедино. И это явно не что-то хорошее. Не дожидаясь ответов от кого-либо, он садится в машину. Сегодня Бакуго тоже один, и это играет ему на руку. Киришима должен был быть здесь, и тот факт, что его нет — это уже заведомо плохо. И он перебирает возможные причины, пока рассекает улицы Чикаго, но ответ остаётся один, и он ждёт его впереди. За дверью он находит Нейто, пялящегося в стену. Он сидит возле дивана и смотрит на Бакуго так, словно дожидается его здесь всё это время. Киришима беспокойно спит, вертится время от времени и тяжело дышит. Нейто начинает первым. Уже через половину минуты Бакуго достаёт свой телефон, чтобы зайти в ютуб. Он ещё не пересматривал видео, которое они опубликовали сегодня — у него попросту не было на это времени. Он отматывает в самую концовку, а затем блокирует телефон, и комната вновь погружается в абсолютную темноту. Они молчат. И Бакуго хочет сказать, что понятия не имел об этом, потому что финальным монтажом занимался совсем не он — видеообращения, которые они все утвердили до этого, были совсем другими, но сказать хоть что-нибудь оказывается невероятно тяжело. И Нейто совсем не тот человек, которому следует что-то говорить, потому что он всегда тот, кто заведомо всё знает. Он поднимается с пола и уходит в прихожую, словно передаёт эстафету Бакуго. Сейчас он понимает, что лучшее, что он может сделать для Киришимы, — поступить именно так. Бакуго остаётся на ночь. Он занимает место Нейто около дивана и периодически приносит Киришиме воды, когда ночью ему становится совсем плохо. Утром, когда Бакуго открывает глаза после смазанного часового сна, Киришима уже не спит. Он внимательно и долго смотрит на него из-под опухших век, и его горло болит, поэтому он ничего не говорит. И Бакуго не говорит тоже. Не спрашивает, не оправдывается, не произносит что-либо. Он понятия не имеет, что творится в семье Киришимы, но чётко знает, что лезть в это абсолютно не стоит. Знает и не лезет. Ровно до тех пор, пока Киришима, откашлявшись, не спрашивает: — Ты поедешь со мной домой? И это очередь Бакуго сходить с ума. Он выдыхает и перемещается ближе, пока Киришима не находит его руку на одеяле и не сжимает рукав куртки крепкой хваткой. Они оба всё понимают.