Охра

Big K.R.I.T. — Saturdays = Celebration Впервые это происходит, когда братья тащат его в стрип-клуб. Женский. Ему 16, и он совершенно точно не горит желанием глазеть на обнажённых женщин, но отказывать братьям не собирается. У Шинсо нет проблем с девушками — он пересекается с ними только тогда, когда скатывает домашку перед следующим уроком. Он не заинтересован. И, находясь в окружении полуголых танцовщиц, он убеждается в этом только больше. Но даже так — пребывание там ему нравится. Не потому, что он хочет угодить братьям, а потому что девушки, двигающиеся на сцене, кажутся ему невероятно красивыми. Их танцы кажутся ему невероятно красивыми. И даже несмотря на то, что у Шинсо и его братьев будут проблемы с охраной уже на самом выходе, — надо же, поддельное удостоверение может сработать, если тебе 16, но твой рост превышает рост самого охранника, но рассчитывать на это всё же не стоит — он вернётся сюда снова. И лучше его братьям не знать, по какой причине. Бенни — старший — тащит его на борьбу. Достаточно давно, чтобы Шинсо успел понять, насколько подобные занятия ему не по душе. Но они совершенно точно оказываются полезными, учитывая, как тяжело ему приходится, чтобы выживать в гетто вроде того, в котором мать вынудила жить их, будучи помолвленной с одним дальнобойщиком из Кентукки. И, будем честны, — отец признаёт Шинсо, но он чересчур отличается от своих братьев и даже его самого. Но его мать не намеревается признаваться в том, что однажды поездка её мужа затянулась слишком надолго. А Шинсо отбрасывает какие-либо разборки и, честно говоря, несильно страдает от того, что может оказаться сыном другого отца. Его семья, может, и хорошая, но совершенно точно не подходит ему. Он обменивается приветствиями с братьями, пожимает их руки, обсуждает футбол, но всё равно не чувствует себя одним из них. Шинсо не боится их, но ему практически никогда не доводится перечить. Правильнее сказать — он просто не находит того, что может отличать его от них, но всё равно представляет себя совершенно другим. И однажды такой повод находится. Прямо тогда, когда он выходит из стрип-клуба, и в мыслях его только то, как он сам мог бы смотреться на одном из пилонов. Это было странно. Это было более, чем странно, — это было дико. И Шинсо может заявить о своих интересах без каких-либо проблем: занятия борьбой и высокий рост позволяют быстро затыкать рот любому обидчику, но это не просто какой-то задира из класса или сосед, распускающий слухи. Это семья, и это сложнее. Он знает, что это всплывёт на поверхность, но это его не останавливает. Впервые есть что-то значительнее, чем его повседневность. И рутина больше не может душить его, заставляя увеличивать накал риска с каждым разом и идти на то, что никогда не смогло бы посетить его, продолжай он таскаться за братьями, позабыв, что имеет возможность обрести личные интересы. И Шинсо возвращается в тот клуб ещё раз. Один. И на этот раз совсем не для того, чтобы сидеть за столиком и заглядываться на полуголых девиц. Преимущество явно не на его стороне: на одном конце — превозмогающее количество охранников, на другом — он с поддельными документами. Приходилось действовать наверняка. Он мимолетно цепляет одну из девиц и прежде, чем она успевает отшить его, спрашивает о хозяине заведения. — Зачем тебе хозяин? Тебе ведь не больше семнадцати, я права? — от неё пахнет чем-то сладким и сигаретами. — Я хочу танцевать. Она хлопает наклеенными ресницами: — Танцевать? Здесь? Шинсо не знает, есть ли поблизости клубы мужского стриптиза — у него попросту не было причины этим интересоваться, и сейчас он чувствует себя глупо. Но девица не высмеивает его, а совершенно напротив — относится к вопросу со всей серьёзностью. Шинсо шестнадцать, и никто бы не позволил ему танцевать в клубе вроде этого. Более того, у них были бы проблемы, узнай кто-нибудь, что он вообще здесь появлялся. Он не надеялся на согласие. Но девушки принимают его. Они соглашаются разделить студию и даже обучать его в обмен на мелкую работу, вроде уборки и помощи со сценическими костюмами. Матери и братьям Шинсо врёт, что пропадает на тренировках по баскетболу. Ему несказанно везёт, что братья уже давно окончили школу, в которой он учился. Больше всего с ним возилась одна коренастая брюнетка с волнистыми волосами. Она была самой старшей из всех девочек, курила непомерно много и иногда переходила на русский, когда что-то злило её особенно сильно. С Шинсо она любила болтать в перерывах, когда усаживалась в кресло с очередной сигаретой в руках. Лиля танцевала реже, чем другие девочки, но была достаточно опытной, чтобы иногда брать на себя роль тренера. Судьба новеньких тоже ложилась на её плечи. — В первый раз вижу такой азарт, — как-то говорит она. — Знаешь же, что многие из нас уже почти ненавидят эту работу. Но ты горишь так, словно твоя истинная сущность зарождается только в моменты, когда ты на шесте. — Мои танцы… — Шинсо слегка медлит, будучи неуверенным, как это может прозвучать: — это красиво? — Это очень красиво, малыш. Ты выглядишь совсем не как чувственный танцор, но то, что бушует у тебя внутри — это истинная красота. Дай другим разглядеть её и не ведись на того, кому просто придётся по вкусу твоя задница. Таких будет много, и впоследствии границы станут настолько размытыми, что станешь сомневаться почти в каждом. «Ему нравится то, как я танцую, или нравится представлять, как он раздвигает мои ноги, на которые так усердно пялится?». Вот об этом я и говорю. — Этого не случится, — Шинсо качает головой. — Я, наверное, никогда не смогу выступать перед кем-то в клубе, как вы. — Не сможешь? — Лиля тушит сигарету в хрустальной пепельнице. — Но ты ведь так любишь танцевать. И чем больше проходит времени, тем больше Шинсо кажется, будто к этому можно привыкнуть. Будто если он расскажет своей семье, то есть вероятность, что они смогут воспринять это. Возможно, не сразу, но они уж точно не станут судить его за это, как за самый большой грех. Лиля говорит, что у него чертовски хорошо получается. И Шинсо чувствует, как глотку с каждым разом раздирает восторженный крик вперемешку с бурлящим в крови дофаминовым коктейлем. Ему нравится думать, что он выглядит красиво на шесте. Что его танцы — это красиво.  Ему нравится думать так ровно полтора года, пока это, однажды, не всплывает наружу. Не с его подачи. Просто всё тайное всегда становится явным, особенно в таком небольшом городе, как их. И никто не судит его как за самый большой грех, но весь вечер он вынужден защищаться, и почему-то не чувствует себя имеющим право поднять руку в ответ. Прямо как и ожидалось. Мать кричит так громко, что заглушает всё остальное. Шинсо оказывается под проливным дождём на улице, и ему не дают возможности забрать какие-либо вещи или даже телефон. Никто не судит его, потому что от него оказываются сразу же. Без каких-либо слов. Ему не грустно. Он знал, что так будет. И он смеётся так сильно, что скребёт в грудной клетке, разрывая её пополам. — Это потому что ты должен отвечать за то, что тебе нравится, — смех душит его, но влажность на лице всё ещё можно спихнуть на проклятый дождь. — Ты должен отвечать. Ты должен. За то, что тебе нравится, за то, кто тебе нравится. Ты ведь сам этого хотел. Бороться — это ведь именно то, чего ты хотел, Шинсо. Теперь борись, чёртов неудачник. И всё оставшееся время Шинсо только и делает, что борется: сбегает в другой штат по наводке хозяина, девочки из клуба которого сильно постарались, лишь бы помочь ему всем, чем только можно; работает уборщиком, посудомойщиком, курьером, ночует в подсобке и тренируется по два часа глубокой ночью, будь то просто физические упражнения или часть танцевального номера. Позже наводка всё же срабатывает, и он попадает в клуб. Место ночёвки переходит из подсобки в пыльный склад, куда накидывают мебель и атрибуты, теперь не использующиеся. Шинсо впервые выступает в мужском стрип-клубе, и это перекрывает всё, что ему пришлось пережить. Номера сыпятся один за другим, и больше ему не нужно подчищать засохшие жвачки под столом, лишь бы урвать немного наличных. Появляются первые поклонники. Первый отказ. И первый отказ от его отказа. И это первый человек, который сильно недооценивает Шинсо, воспринимая его рост как просто хорошую возможность для танцора. Но Шинсо вырос в слишком плохих условиях, чтобы не пользоваться всем тем, что дала ему природа. Поэтому он совсем не медлит, когда понимает, что слова не могут возыметь силы против человека, который специально лишает их его. Первый конфликт, первый выговор от начальства. Он не знал, что ему нельзя отказывать. Но даже так — это не мешает ему продолжать сыпать угрозой расправы без слов. Хозяин в бешенстве, но сущность Шинсо, впоследствии возненавидевшая чокнутых сталкеров, не воспринимающих ответ «нет», была сильнее. Ему приходится уйти из места, давшему ему многое — кров, знания, дебют. И деньги. Не много, но достаточно для того, чтобы снять дряхлую квартирку в захудалом районе. Ему не привыкать жить в криминальных кварталах, и даже наоборот — было бы странно жить в месте, отличающегося от них. Дальше второй и последний клуб. Ему, по крайней мере, хочется думать, что он будет последним. В конце концов, платят здесь больше, несмотря на очевидное отсутствие престижа у заведения, да и персонал приходится по душе. Но это не значит, что здесь не будет навязчивых извращенцев, норовящих выцепить приватный танец и воспользоваться дополнительными услугами позже. И появление Нейто Мономы в его жизни совсем не улучшает обстановку. Он был одним из тех, кого Шинсо мог бы посчитать чокнутым сталкером, не воспринимающим ответ «нет», но Нейто… почему-то всё равно до конца не был им. Возможно, Шинсо волнует это больше, чем он мог подумать. Гораздо больше, потому что в этот момент ему как раз следует волноваться совсем о другом. Он не учитывает, что хреновы маньяки имеют свойство возвращаться, чтобы получить своё. И когда ему кажется, будто с навязчивым парнем покончено, он встречает его однажды вечером. В переулке. И судя по тому, сколько громил возвышается вокруг него, встреча их явно не случайная. И происходит она именно в тот момент, когда в голове у Шинсо царит полный беспорядок. Больше, чем обычно. Когда он думает о том, о ком думать точно не следует. Когда сожалеет о содеянном. Сожалеет. Впервые за свою историю. Тогда Шинсо ещё не знает, что Нейто видит его насквозь, и что ещё важнее — понимает лучше любого, хотя пробыл рядом ничтожно малое количество времени. Хотя должен оказаться просто грёбаным сталкером. Но когда Шинсо пытается увидеть его насквозь, он не видит ничего, и это впервые не отталкивает его, а приманивает. Ему нравится, что Нейто выделяется в его сознании, но это слишком проблемно. В какой момент это произошло? И имеет ли это смысл — теперь, когда он сделал отвратительную вещь, полностью осознавая, что это посеет крепкий раздор между ними? А если смысла действительно нет, то почему Шинсо продолжает прокручивать это в голове? А что ещё важнее — почему в голове не рассматриваются никакие другие варианты, кроме как вернуться к Нейто, даже если это означает предстать перед ним полностью уязвимым, сломанным и слабым — таким, каким Шинсо не представал даже перед самим собой, пряча эту часть себя поглубже в подсознание, пока она грозилась усложнить его выживание ненужными мыслями? Почему Шинсо извиняется? Почему не отпустит всё после того, как нарочно поставил точку, думая, что это поможет? Но это не помогает даже ему самому. Он знает ответ на все эти вопросы, но он кажется ему каким-то фантастическим. Ему ещё не нравился кто-либо до этого. А извинения на коленях перед Нейто давали Шинсо все основания предполагать, что Нейто ему нравился.  Ему было действительно жаль. И это мучает его, скребёт изнутри, потому что отказ от Нейто — не то, что ему нужно. Разве случай с танцами не подтвердил, что Шинсо не стоит отказываться от того, что ему нравится? Даже если это сулит надоедливые бесконечные проблемы и сложные перипетии. И он возвращается, потому что это то, что должно произойти. И потому что Нейто ждёт его. Несмотря ни на что, он выжидает, давая Шинсо пережить это самостоятельно. Это его тяжёлый период перед трансформацией. Он периодически открывает глаза, но его прошлое — единственное, что удаётся разглядеть в моментах переплетения подсознания с веткой реалий, которая у него есть. Нейто мелькает лишь периодически, но так близко, что Шинсо на мгновение удаётся даже забыть о возможности увидеть хоть какой-нибудь сон. Он видит его светлые волосы и видит глаза, которые смотрят куда-то сквозь, будто пытаются вглядеться в прошлое Шинсо, а не в него самого. И Шинсо даже тянется рукой ближе, но очень быстро теряет запал, растрачивая последние силы на один единственный жест. В один момент ему кажется, что всё становится иначе. Он хватает лицо Нейто, склонившееся над ним, и медленно ведёт пальцами по его щеке в желании продлить поцелуй. Он ощущает, как Нейто выдыхает дым от косяка прямо в его губы. Может, он думает, что это способно помочь? Может, это облегчит боль Шинсо так, как облегчает его собственную? Шинсо чувствует что-то влажное на своём лице и руках. Нейто меняет какие-то повязки. Он вливает в него воду периодически, заставляет Шинсо совершать небольшие глотки и запивать таблетки. И он целует его — в лоб и губы. Шинсо отчетливо чувствует, какие холодные губы Нейто на фоне его воспалённой кожи. В голове у Нейто только грёбаное повторение одной единственной фразы. Он поглаживает Шинсо по голове, убирая волосы с его лба. Склоняется ближе так, словно попытка защитить сейчас могла бы повлиять на попытку защитить в прошлом. — Никто не тронет тебя, — и хоть Шинсо не слышит его, он совершенно точно обещает это самому себе, как однажды ему обещали то же самое. — Никто… не тронет тебя. И Шинсо понятия не имеет, сколько времени проходит прежде, чем он перестаёт чувствовать выжигающую боль на кончиках своих пальцев. Его всё ещё периодически лихорадит, но уже без прежнего запала. Отпускает достаточно, чтобы дать ему проспать целую ночь без приступов тошноты и бреда, в которые он впадает так часто, что практически не отличает реальности от выдумок собственного подсознания. В конце концов, он открывает глаза, утыкаясь взглядом в болезненно серый потолок тесной комнатушки. Он чувствует тяжесть чужого тела на месте рядом с собой, но никого там не обнаруживает. Нейто раскуривает косяк прямо напротив, не отрывая взгляда от шевелящегося Шинсо. И это настолько неожиданно, что Шинсо на мгновение замирает, вглядываясь в темноту. Нейто видит его вполне чётко, и вполне чётко осознаёт, что Шинсо просыпается окончательно. — Я думал, ты будешь трезв, — почему-то говорит Шинсо. Его даже немного пугает взгляд Нейто, который он видит напротив. Но Нейто улыбается в привычной манере, и выдают его лишь крупные тёмные синяки под глазами, залёгшие контрастными тенями на бледной коже. — Я бы сдох, если бы был трезв, — и говорит он вполне серьёзно. А Шинсо этому вполне серьёзно верит. Два сломанных человека за столь короткое время — это слишком. А он словно проводник, которому поручили вытаскивать обречённые души из самой громадной задницы, в которую те только могли угодить. Но он не против. Разве что только в те моменты, когда это достаточно цепляет, чтобы углубиться в то, от чего он так отчаянно бежит. Тогда выдавливать грёбаную улыбку на лице кажется не таким уж простым занятием. Он ненавидит эти моменты. Шинсо силится подняться на локтях, но это так чертовски больно. — Я был неправ. Прости. Нейто не смотрит на него достаточно долго для того, чтобы Шинсо разволновался. На его лице не смятение, но взгляд абсолютного разочарования. И почему-то Шинсо вполне уверен, что в этот раз это его не касается. Нейто убирает улыбку с лица и поднимает голову только тогда, когда находит в себе силы выдавить что-то вроде смешка, предшествующего короткой ухмылке. — Извинения такой ценой мне не нужны. Запомни на будущее, — Шинсо кивает, и только тогда Нейто срывает с себя маску полностью. — Как ты себя чувствуешь? — Как полное дерьмо, — он усмехается. — Или так, словно меня вернули в прошлое к своим братьям. И Нейто устраивается поудобнее перед предстоящим разговором. Ах, и кот действительно оказывается кем-то, кому Шинсо уделяет повышенное внимание. Нейто ходит кормить его, когда может позволить себе оставить Шинсо в одиночестве без мысли, что тот предпримет что-то, что ему явно не положено. Он делал так уже несколько раз, пытаясь вернуться к тренировкам. Его вырвало. И теперь Нейто приходится улаживать нюансы с его работой, квартирой и даже грёбаным котом, который ему не принадлежит. А Шинсо не может выдавить из себя ничего, но пялится так явно, будто пытается поверить в реальность происходящего изо всех сил. Скриптонит feat. Therr Maitz — Natural Blues (Moby Cover) Нейто практически не снимает своё чёрное пальто, а роба священника перестаёт мелькать на нём так часто, как до этого. И однажды, всего на несколько мгновений, когда Шинсо может позволить себе выйти к порогу и заглянуть за входную дверь, разглядывая, как умиротворённо Нейто пускает дым в морозную даль, он даже задумывается, что Нейто, возможно, вполне красив.  А потом Нейто поворачивает голову к нему, не поднимая её, и Шинсо добавляет слово «очень» к возникшему в голове словосочетанию. Сейчас, когда губы его не косятся в накуренной ухмылке, а выражение лица вполне настоящее — уставшее и серьёзное, Нейто чертовски красив. А ведь он даже никогда не думал, что выражение лица, которое он пытается стереть всеми силами, уставая разглядывать его в зеркале каждый раз с самого детства, кто-то посчитает красивым.  Но Шинсо, очевидно, просто сходит с ума. Иначе как объяснить то, что в эти моменты он отчаянно желает быть пойманным? И ничего не торкает его больше, чем желание увидеть этот взгляд Нейто, обращённый конкретно на него. Но ещё хуже, что постепенно он проглядывает, как вредна для Нейто собственная трезвость. И ему приходится отступить, потому что он не может препятствовать тому, что Нейто считает собственным спасением. Он может только смотреть и продолжать изучать. Это полностью дико. — У тебя болит голова? — спрашивает он одним вечером, указывая на тлеющий косяк. — Или почему? Нейто пожимает плечами. — Не люблю быть настоящим. — А какой ты — настоящий? Нейто смотрит на него так внимательно, что Шинсо понимает практически сразу: ответа он не получит. Больше он не спрашивает. Хотя бы потому, что во сне Нейто кричит так громко, что почти не верится, будто он действительно может спать. Но Шинсо не рассказывает ему ни про это, ни про то, как отчаянно прижимает его к себе, вжимаясь так сильно, будто правда верит, что это способно помочь. Так происходит периодически. Между ними ничего нет, но Шинсо чувствует, будто пытается спасти что-то важное каждый раз, когда на кровати рядом с ним Нейто попеременно задыхается от крика, а потом медленно успокаивается в его руках. И каждое утро после этого всё происходит так, будто ночи никогда не существовало. Так Шинсо что-то узнаёт, но всё ещё нихрена не знает. Покинуть дом Нейто решается только тогда, когда Шинсо наконец встаёт на ноги. Он говорит, что ему нужно лично встретиться с хозяином клуба, и Нейто отправляется в Underground, чтобы встретиться с вернувшимся Киришимой. Он названивал ему так часто, что Нейто даже думает выключить телефон, но в конечном итоге лишь обещает, что появится в ближайшее время и всё объяснит. И ему везёт, что первым приходится объясниться Киришиме, раз уж вся компания Бакуго Кацуки в очередной раз в сборе в его баре. Нейто смотрит на Мидорию, сгорающего в нетерпении от желания нацепить на себя табличку с надписью «самый умный», и сразу же понимает, в чём дело. У них есть некоторое сходство в том, чтобы читать людей и отношения между ними. Не то чтобы это было чем-то, что нельзя было предсказать. — Так вы переспали? — Нейто даже не здоровается. За барной стойкой его уже ждёт приготовленная маргарита. — Нет, — отвечает Киришима, едва сдерживаясь, чтобы не закатить глаза. — Но вы… — Да, — Бакуго отрывает глаза от экрана телефона, пальцы его перестают печатать. — Где ты был всё это время? Мы вернулись больше недели назад, — Киришима обеспокоенно поворачивается к Нейто, прикрывая его от остальных. Эти слова он говорит тише прежних. Нейто смотрит перед собой. Сегодня Киришима не на смене, и эта новая девчонка-бармен привлекает его внимание. Шиндо увлечённо болтает с ней о мотоциклах. И им везёт, потому что Каминари с Сэро всё ещё нет на месте, и это может называться относительным порядком. — Ты звонил мне так много раз, а когда я пытался дозвониться до тебя на следующий день, ты не брал трубку. Три дня подряд, — Киришима звучит ещё обеспокоеннее, чем секундой ранее, будто Нейто не сидит сейчас перед ним — живой и здоровый. — Что произошло? — Не особо люблю чувствовать себя бесполезным, когда ко мне заявляются люди с окровавленным лицом, — он пожимает плечами. — Может быть, это. И прежде, чем Киришима успевает спросить ещё что-то, объяснение само приходит к нему в руки. Шинсо возникает откуда-то из-за спины собравшейся компании и смотрит взглядом, готовым к принятию всевозможных обвинений. Они с Мидорией коротко смотрят друг на друга, пока тот не отворачивается с коротким смешком. Киришима продолжает переводить взгляд с Нейто на Шинсо, но больше ничего не спрашивает. Уходят они тоже вместе, и он лишь взволнованно смотрит им вслед, непроизвольно нахмурившись. Бакуго откладывает телефон. — В чём проблема? Киришима слышит не сразу. В его голове всплывает один день, один разговор и один огромный ком боли, который ему пришлось проглотить, просто слушая о чьём-то прошлом. Бакуго ненавязчиво касается его ноги, оставляя на ней свою ладонь. Киришима разом выныривает из своих мыслей, возвращаясь к нему. Бакуго не выглядит уверенным. Почему-то он выглядит так, словно спрашивает разрешения у самого себя — можно ли? — Всё это время Нейто избегал чего-то серьёзного, потому что это могло бы заставить кровоточить его старые раны. Думаю, как-то так. И сейчас, когда произошло что-то вроде этого, он полностью растерян и, скорее всего, сам это осознаёт. Ты видел его сегодня. Его маска трещит по швам, и всё настолько плохо, что он делает это видимым для окружающих, — Киришима находит руку Бакуго, накрывает её своей. — Призраки прошлого в последнее время посещают его голову так часто, что высасывают всё до единой капли. Он исчезает. Не знает, что делать. Как вести себя с кем-либо. И как это прекратить. У него всегда были ответы для кого угодно, но не для себя. Бакуго отводит взгляд. — Что делать, если не знаешь как себе помочь? Киришима говорит твёрдо, крепко сжимая руку Бакуго в своей: — Положиться на другого. В свою квартиру Шинсо почему-то не возвращается. Он идёт вслед за Нейто, и они оба молчат, будто это не то, что следовало бы обсудить. На территории церкви Шинсо находит Хэвена и быстро хватается за возможность поблагодарить его. Хэвен только улыбается, и выходит это настолько умиротворённо, что едва ли вяжется с его натурой. — У моего сына не так уж и много друзей. Я верю каждому, кого он выбирает. — Не думаю, что меня можно назвать его другом, сэр, — Шинсо чешет затылок.  — Боюсь, если ты скажешь, что ты его парень, мне придётся достать пушку и пригрозить тебе ни за что не причинять ему боль. Это заставляет его выбиться из колеи, но Хэвен хлопает его по плечу, не стирая улыбки с лица. Он так и не говорит, было ли это шуткой или нет. Он просто уходит, пока Шинсо смотрит в одну точку, не в силах прийти в себя. Так он знает. О Нейто, о его ориентации, похождениях. О Шинсо. И он грёбаный священник с пушкой. Просто безумие какое-то. Нейто не раскуривает косяк перед сном в этот раз. Он зависает, сидя на кровати, и смотрит на Шинсо, медленно водя взглядом по его телу. И впервые Шинсо чувствует, что он абсолютно не против. — Как твои ноги? — Нейто опускает руку на его бедро, ведёт ниже, очерчивает коленную чашечку большим пальцем. Ноги Шинсо длинные и накаченные, как и полагается танцору. И под рукой Нейто отчетливо ощущает, как перекатываются мышцы от напряжения, которое Шинсо не способен скрыть. Ему казалось, что Нейто старается держаться подальше. По крайней мере, пока он всё ещё обескуражен произошедшим. — В порядке. Шинсо медленно опускает взгляд, ощущая, как прожигает грудную клетку. Кончики его пальцев давно не болят, но покалывают от приобретённых ощущений. Нейто смотрит на него в ответ. Он склоняется ближе, убирает руку с ноги Шинсо и упирается ею в кровать сбоку от него. И Шинсо хватается за его локоть, отрезая Нейто все ходы к отступлению. Он никогда не скажет, но это волновало его. Нейто был таким навязчивым ранее и таким холодным теперь. Это могло значить, что он принимал его — по-настоящему, без каких-либо масок и ухмылок. Это могло значить, что Шинсо перестал быть его вариантом на одну ночь, и уже давно вышел на уровень, который Нейто следовало переварить. Но это также могло значить, что Нейто всё ещё не простил его. Или что Нейто понял, что никогда и не любил его вовсе. Всё было таким запутанным, что выматывало и удручало. Но одно было ясно: Нейто собирался поцеловать его. Прошло достаточно времени, но он собирался поцеловать его, а не переспать. Нейто накрывает его губы первым. Он опускает голову, но Шинсо уже ловит его лицо одной рукой, вжимаясь в губы. Впервые плечи его кажутся настолько широкими, а взгляд — настолько тяжёлым. Ночью Нейто не кричит. Шинсо просыпается время от времени, словно по привычке, но Нейто не спит. Этой ночью он ни на секунду не смыкает глаз.