В погоне за стражем

К удивлению Усяня, Лань Чжань оказался прав: чем больше он заставлял принуждением или же уговорами совершенствовать магическую технику, чем чаще проходили тренировки, тем становилось легче. В какой-то из дней наступил переломный момент: Усяня буквально скрутило, и он закашлялся кровью — меридианы словно бы очищались, отторгали что-то инородное, возможно, саму тьму. Повезло, что никого поблизости не оказалось — у реки в этот час адепты не околачивались, и рокот воды хорошо скрывал стоны и вскрики. Умывшись и немного придя в себя, Усянь извлек меч из ножен и сосредоточился на том, чтобы почувствовать свое ядро. Раньше оно ощущалось не больше горошины, которая иногда то пульсировала силой, то блокировалась. Сейчас в груди поселился жар, и это немного пугало. Усянь вскинул пальцы свободной руки в жесте, концентрирующем силу, и те даже немного засветились, и именно так, как и должны у того, кто идет по пути самосовершенствования. Никаких тебе мглистых всполохов, тяжести, оттягивающей руку. Маленькая победа? Только вот над чем? Над непокорным телом, отданным в дар и изначально имеющим лишь жалкие зачатки способностей к заклинательству? Или то, что должно питать ядро, наконец, отозвалось и заработало, как надо? Что ж, тогда следует чаще прислушиваться к советам Лань Чжаня, ему больше известно о том, что многие годы Усянь игнорировал и воспринимал лишь постольку-поскольку. Когда состояние немного улучшилось и в груди перестало жечь, словно в печке, Усянь взмахнул несколько раз мечом, разрезая воздух. Меч и раньше казался почти невесомым, а теперь так вообще воспринимался продолжением руки — давно забытое чувство, приятное. Суйбянь когда-то тоже был таким. Только вот до той силы, что позволяла и летать, и без надрыва сражаться — еще очень далеко. Ну да дорогу осилит идущий. У Вэй Усяня времени море, его новое тело значительно моложе Лань Чжаня, и, если развиваться в прогрессии, возможно, лет так через десять они снова сравняются в силе. По крайней мере, помечтать об этом никто не запретит. В очередной раз вскользь пожаловавшись на скуку, Вэй Усянь получил возможность иногда отлучаться в ближайший город. Впрочем, он и раньше туда ходил, но тайком и ночью или же поздним вечером, пока Лань Чжань сидел на орденских сборищах старейшин. Теперь у него появился предлог разгуливать и днем где захочется, но с обещанием делать это лишь по необходимости. В этом ему помог опять же Лань Сичень, а вот Ванцзи был категорически против, хотя его категоричность выразилась лишь в кратком «нет». Сичень в последнее время был рассеян и будто бы не в своей тарелке, но дела ордена вел исправно и улыбался, лишь когда разговор заходил о его брате, а в остальное время взгляд его был направлен в никуда, а брови грустно сведены к переносице. Усянь же тем временем многому учился. В первую очередь видеть то, что другие не замечают. И, разумеется, любимым предметом изучения у Усяня был Лань Чжань. А тот, если внимательно приглядеться, каждый день преподносил сюрпризы, и чаще — приятные. Он уже привык к постоянному подтруниванию в его адрес, легко выносил, когда Усянь частил на одной ноте: «Лань Чжань, а Лань Чжань, в твой сапог заполз паук, я его вытряхнул, но, кажется, там есть еще один, но ты ведь сапог уже надел? Все равно я заботливый! Скажи, что да!» Но порою Лань Чжаню требовалась вся его выдержка, чтобы вытерпеть очередную фееричную болтовню Усяня и хоть как-то на нее отреагировать. Усянь честно пытался вести себя более сдержанно, особенно при адептах, но иногда желание растормошить Ванцзи и дождаться от него красноречивого взгляда пересиливало все, даже врожденное чувство самосохранения. С другой стороны, как его до конца разгадать, если не провоцировать? Ну и еще не помешало бы загодя проверить, как много Усяню будет позволяться, ведь разметить границы, не ошибиться в этом — самое главное в отношениях. Усянь мысленно делал пометки о том, как много уже успел узнать. Ванцзи мог возмущаться — это демонстрировали чуть дрогнувшие брови, мог упрямо не соглашаться с чем-то — тогда поджатые губы являлись этому единственным подтверждением, а мог радоваться, что ему самому не пришлось на чем-то настаивать — и тогда его глаза были сразу в пол, и ноль внимания на любой уточняющий вопрос. Все это Усянь выяснил после долгих-долгих ухищренных экспериментов и кратких подсказок Лань Сиченя. Но было еще что-то, совсем неуловимое для глаз, что Сичень легко трактовал в поведении своего брата, как непременное желание сделать все наоборот. Усяню пока такой фокус не давался: никак не выходило понять, когда Ванцзи озвучивает не то, чего хочет на самом деле. «Лань Чжань, тебе принести тех булочек из города, которые с острой начинкой?» Ответ был быстрым, без заминки: «Да». Усянь приносил, но Лань Чжань их не ел. «Лань Чжань, ты не против, если я чуть задержусь в городе и тайком проберусь после отбоя? Срочное дело». Ответ «Не против» вовсе не означал, что это действительно так. В итоге Усянь заставал его очень раздраженным и все еще не спящим. Кроме того, почему-то казалось, что его сапоги сняты в спешке, хотя и стояли настолько идеально ровно, что было не придраться. Будто Ванцзи на самом деле все время сидел на стене у главного входа и настойчиво высматривал, выжидал, дергался, а не разбирал спокойно документы у себя на столе, как должен был бы. Впрочем, утешало хотя бы то, что и Ванцзи часто ошибался на счет Усяня: не всегда понимал, когда тот шутит от скуки, а когда злится всерьез, часто верил его отговоркам, хотя не стоило бы. Пока трудно было судить, кто ведет в счете, но Усянь надеялся, что скоро переплюнет феноменальное чутье Ванцзи и станет куда догадливее его. А еще Усянь ловил себя на том, что, несмотря на всякие досадные мелочи, он странно счастлив. Как-то тихо, чуть с горчинкой — но счастлив. Если бы еще можно было делать все, что захочется — тогда вообще мечта, а не жизнь. Впрочем, свободный доступ в город делал его счастье чуточку больше. Во-первых, потому что намного свободнее дышится, когда тебя никто не знает. Вэй Усянь навострился бегать в город, предварительно облачившись в одежды приглашенного мастера из Гусу Лань, а таких было предостаточно, и горожане не могли знать всех в лицо. Во-вторых, Усянь придумал наконец, как заткнуть в себе чувство неловкости от отсутствия собственных денег. По идее, еще много лет назад, до того, как Цзян Чэн заявил, что орден отрекается от него, дядя оставил ему некоторою законную сумму на содержание. И даже официально об этом объявил. Но позже Цзян Чэн соизволил об этом забыть, впрочем, Вэй Усянь не имел претензий, особенно сейчас, после второго своего возращения в мир живых. Так что приходилось рассчитывать исключительно на свои силы, надоедать с таким вопросом Ванцзи он не собирался. Идея, как заработать, была до гениального простой. За время отсутствия Старейшины Илина многие ордена заклинателей взяли себе на вооружения его изобретения, но время шло, появилась новая, необычная нечисть, и потому многие его придумки устарели. Еще и мелкие торговцы, что не гнушались обманывать простой люд, разрекламировали его одноразовые талисманы на все случаи жизни. На самом деле Вэй Усянь помнил лишь о трех таких талисманах, что придумал когда-то. Например, он никогда не догадался бы сделать талисман от воровства цыплят лисицей. Но торгаши заверяли, что полоска с тремя скошенными иероглифами — подлинное изобретение Старейшины Илина. Разговорив одного из таких торгашей, что казался честнее и сообразительнее прочих, Усянь договорился с ним о торговле исключительно тем товаром, что он будет ему поставлять сам. Торгашу было без разницы, откуда Усянь мог достать такое. В итоге, спустя какое-то время, жители городка убедились, что по-настоящему действующие талисманы лишь у них, и появились постоянные клиенты. Куда сложнее оказалось арендовать постоянную комнату, где можно было бы тайком рисовать все эти талисманы и изобретать новые. В городе было дорого, и все владельцы требовали подтверждения от ордена Гусу Лань, что Усянь их адепт и что не обманывает. Получить такое подтверждение, понятное дело, не было никакой возможности, но помог случай. Небольшое поселение, что находилось слева от дороги, ведущей в Гусу, было малонаселенным, с неторопливым сельским бытом. Гостиниц оказалось несколько, а в дальней от дороги вообще половина комнат на втором этаже пустовала. Вэй Усянь заплатил за неделю сразу, потому приходил и уходил, когда ему вздумается, а хозяин даже не возражал. Но даже небольшая плата пока ощутимо била Усяню по карману, приходилось думать, как быть дальше. Как-то вечером, когда он припозднился, сельчане суматошно попрятались и позахлопывали все свои двери. Владелец гостиницы охотно поведал, что уже всю осень им портит жизнь один мертвец. Приходит, как только садится солнце, стучит во все дома без разбору, кричит, пугает. Убийств пока не было, потому сельчане не имели права обратиться к заклинателям за помощью и им приходилось терпеть и прятаться. Усянь поспорил, что легко избавит их от такой простой проблемы. Сошлись на том, что если это произойдет, владелец гостиницы будет предоставлять Усяню комнату бесплатно целый год. Вообще-то в устном договоре фигурировал срок в два года, но позже владелец гостиницы от своих слов открестился и сообщил, что «видать, господин заклинатель просто ослышался, они договаривались лишь на год». Усянь рядиться не стал, тем более, что случай выпал очень любопытный, он бы и без всякого договора попытался бы его разгадать.