Дневник памяти

Действуй назло, играй не по правилам! Тысяча слов, но последнее будет за нами! Действуй назло, играй не по правилам! Тысяча слов, но последнее будет за мной! POV Шурфа — Давай кого-нибудь убьем? — Нет. — Давай кого-нибудь трахнем? — Нет. — Ладно, уговорил, давай в обратном порядке! — Нет. — … Слушай, мне не нравится, когда ты такой накурившийся, — буркнул Рыбник. — Ты становишься ещё скучнее. Хотя я думал, что это просто невозможно. — Не накурившийся, а обкуренный, — педантично поправил его владелец тела. — И ты прекрасно знаешь, зачем я это делаю. — Всё, что я знаю — это то, что у тебя прочно поехала крыша. И это меня люди чокнутым называли! — мгновение — и его интонация сменилась на просительную. — Пойдем хоть пожрём, а? Целый день так сидим, невозможно уже! — Есть нельзя, — напомнил ему Лонли-Локли. — Подожди, недолго осталось… Если бы на этом затерянном пляже оказался сейчас кто-то, кроме ветра, он увидел бы презанятную картину. Высокий мужчина сидел, небрежно подобрав под себя ноги, рядом с сильно дымящим костром. Устойчивый запах трав разносился на множество шагов вокруг, но Лонли-Локли этого было мало. Он сунул голову почти в центр дымовой завесы, так, что немного ниже — и от огня могли пострадать его лицо и самолюбие разом. К общению с самим собой ему было не привыкать. Было бы странно за столько лет не притерпеться друг к другу. Рыбник уже понимал, где находятся границы, за которые не стоит переступать (да, в одном случае из десяти, но в их ситуации это уже было прогрессом), а сам Лонли-Локли научился отрешаться от постоянных комментариев, пытающихся повлиять на его мировосприятие. Порой он даже называл собственное безумие мистером Хайдом, как в той забавной книжке, что Макс достал ему из Мира Паука. Макс… пришедшее на ум имя чуть было не заставило потерять концентрацию. Нет, нельзя. Стоит о нём вспомнить — и решимость исполнить все задуманное немедленно его покинет. Тело послушно дышало на четыре счета, и так ему предстояло делать до самого заката. Только наивные люди могут полагать, что такое вольное обращение с тканью реальности можно осуществить в один миг. Нет, то, что в детских сказках герой делает одним небрежным движением руки, на деле оборачивается долгой подготовкой. Многодневной — в его случае. Сэр Лонли-Локли понимал, что помешать ему в этом попытается весь мир разом. В конце концов, так исчезать без уведомления попросту неприлично. Так что пара трюков, до поры до времени припрятанных в рукаве, помогли ему обрести необходимое уединение. К тому же они позволяли надеяться, что даже Джуффин Халли не сможет преодолеть барьер, которым мужчина отгородился от остального мира. Хотя бы с наскоку. А потом будет уже поздно — и уже не надо. — Шурфик, а тебе не кажется всё это странным? — подал голос заскучавший Рыбник. — Что именно? Будь любезен, конкретизируй свой вопрос. К счастью, я не могу читать твои мысли. — «К сожалению», ты хотел сказать? — Я сказал ровно то, что и хотел. Боюсь, чтение той путаницы, что заменяет тебе мышление, не могло бы благотворно на мне отразиться. — Отсутствие секса плохо на тебе отражается, — проворчал Рыбник. — Таким сухарем стал, что твои слова запивать хочется. Ладно, вернёмся к нашим менкалам. С чего мы вообще вписались во всё это, ты можешь мне объяснить? Это же чистое самоубийство! — Вовсе нет, — терпеливо, как малолетнему ребенку, стал объяснять Лонли-Локли. — Это вполне логичный выход из ситуации. Если я не могу изменить себя — возможно, стоит попробовать изменить мир. Перекроить его под обстоятельства. — Логичный? Логичный?! Слушай, ты, хозяин мой ненаглядный, сгоняй до библиотеки Семилистника, найди себе словарь! Ты, похоже, полностью забыл значение слова «логика». А в твоём возрасте и при таком уровне силы иметь проблемы с памятью просто неприлично. Что дальше? Буковки в заклинании перепутаешь и внезапно сожжешь Иафах? А хотя знаешь что? — оживился Рыбник. — Давай! На это я бы посмотрел! — Успокойся и перестань кричать, пожалуйста, — поморщился Шурф. — Если у тебя есть более приемлемый выход — прошу, поделись. Хотя не могу взять в толк, почему ты тогда не сделал этого раньше. — Потому что я умудрился всё проспать. Кто ж знал, что ты сможешь с ума сойти всего за три дня. И ведь что главное — запаха безумия и в помине нет! Наверное. Я же не чую. Но кто-нибудь из окружающих заметил бы, даже те бездари, что у тебя носят гордое звание Старших магистров, хотя в нашем Ордене им бы и ночные горшки чистить не доверили… — Твое мнение о составе Семилистника я прекрасно знаю, не трудись его повторять, — перебил его Шурф. — Комментарии по теме вопроса у тебя будут? Рыбник вполголоса выругался, помянув всех Темных магистров в различных противоестественных позициях разом, и продолжил: — Ты мог сходить к Абилату — раз. От любовной лихорадки этот парень лечит за пару минут. Ну, может, с тобой бы подольше повозиться пришлось. Ты мог прийти к Джуффину и попросить заблокировать твои воспоминания — два. Нет, он бы, конечно, начал ржать отсюда и до послезавтра, но сделал бы. Кеттарийский Охотник мужик толковый, а владыка Иафаха ему нужен ручной, послушный, а главное — вменяемый. На крайний случай есть Сотофа. Эта старая карга… — Прекрати! — Ах, простите, ваша многоуважаемая заместительница, — мерзким тоном исправился Рыбник. — Главное, что она погладила бы тебя по головке, дала леденец на палочке, пожаловалась, что ты не девочка, а потом все равно что-то придумала! Шурф выслушал все три варианта со вселенским терпением. Казалось, каждый из них царапает что-то глубоко внутри него, к концу монолога Рыбника он начал слегка дергать подбородком, что при хорошем воображении можно было принять за согласие… но, стоило собеседнику замолкнуть, как глаза Лонли-Локли на мгновение расфокусировались, и он покачал головой. — Нет. Твои предложения имеют право на существование, бесспорно, но все они кажутся лишь временным решением. Мы оба знаем мой характер: если я хочу чего-то добиться — ни заблокированная память, ни пилюли Абилата остановить попытки не смогут. — Ну и рискнул бы тогда! Чего проще — связать это ходячее недоразумение, притащить… да хоть в свой старый дом. И делай тогда с ним, что хочешь. Нет, если ты такой уж романтик и непременно хочешь «любви», — последнее слово Рыбник выплюнул с нескрываемым отвращением, — стоит вспомнить, что мы неплохо умеем влиять на мозги окружающих. Несколько минут — и у тебя будет вторая послушная собачка. Тупенькая, конечно, по сравнению с Дримарондо, но не всем же в университетах преподавать! — Ты. Несёшь. Чушь. Закрыли тему. Что-то в голосе Шурфа подсказывало, что продолжать разговор и правда не стоит. Такого металла в его голосе не доводилось слышать и самым провинившимся членам Семилистника. А инстинкт самосохранения у Рыбника всегда был на высоте. Так что он лишь кашлянул и попытался перевести тему: — Возвращаясь к твоей… короче, к Сотофе. Как думаешь, как быстро эта достойная леди вывернет нас тюрбаном внутрь, если узнает, что это мы подрезали у нее свиток? — Она не узнает, — дёрнул плечами Лонли-Локли. — Во-первых, я по-прежнему не уверен, что это был её тайник. С тем же успехом он мог принадлежать Нуфлину Мони Маху. — Ага, это же старичок Нуфлин у нас жил в Кеттари и когда-то вёл дневник… Шурф поморщился: при всей его любви к печатному слову некоторые откровения из найденных документов он предпочел бы забыть. — В любом случае, — отрезал он, — вряд ли леди Сотофа хватится пропажи очень быстро. Судя по степени заброшенности тайника, она его создала как бы не в первые годы появления в Ехо. В то время она могла вообще не понимать, какой ценностью обладает. К тому же, стоит мне сейчас завершить ритуал — и всё это вообще перестанет иметь значение. Лонли-Локли не глядя нащупал лежащую на небольшом отдалении сумку, покопался в ней и выудил два стебля засушенного растения. Растерев их между пальцами, мужчина бросил труху в костер. Тот мгновенно взметнулся лиловым пламенем. В воздухе запахло острым и пряным, таким, что нос непроизвольно начинал чесаться. — Ну и что это за дрянь? — брезгливо спросил Рыбник. — Название этого растения тебе все равно ни о чем не скажет, я сам о нём узнал только в процессе подготовки к ритуалу. Достаточным будет сказать, что оно помогает настраиваться на колебания мира. — Слушай, не знаю, как мир, но вот меня ты конкретно так заколебал, — честно признался внутренний голос. — Выпусти меня уже, а. Мимолетное сомнение, взвешивание всех «за» и «против», но через несколько мгновений Шурф подчинился. В конце концов, ему тоже изрядно надоело сидеть в этом забытом Темными магистрами месте в одиночестве. Он небрежно повёл пальцами, не прекращая вдыхать на счет ароматный дым. Мысленная команда — и на песке в нескольких шагах появилась полупрозрачная фигура. Всё-таки и от библиотеки Семилистника бывает польза… иногда. В самых старых томах, таких, которых уже давно не касались человеческие руки, можно найти презабавные вещи. Например, как выпустить на волю собственное безумие. Рыбник поднялся, встряхнулся всем телом, как собака после купания, и отошел к морю. Осторожно, неуверенно делая каждый шаг, проверяя, на сколько хватит поводка на этот раз. Ничья свобода не бывает абсолютной. Но в его случае она ограничена сильнее, чем у остальных. Шурф тем временем наслаждался тишиной. Пусть этот опыт они проворачивали не впервые, но каждый раз, как его сосед по мозгу начинал видеть мир собственными глазами — он замолкал. Даже несмотря на то, что дотронуться до предметов вокруг ему было не суждено, он судорожно осматривал обстановку вокруг и, похоже, пытался вообразить себя настоящим человеком. Жаль, блаженство длилось недолго. Смотревший на набегающие волны Рыбник подставил волосы ветру, надеясь, что тот разметает их по плечам. Зря. Для стихии он был всего лишь призраком, отпечатком когда-то существовавшего человека. Так что он заложил руки за спину, подошёл к кромке прибоя и глухо спросил: — Почему он? — Поясни. — Почему этот Макс? Рисковать из-за него всем — это даже не глупость, это какой-то фарс! На тебя и твою жизнь плевать, сдохнешь — домой не приходи. Но вместе с тобой пострадаю и я! И мне очень, просто катастрофически хочется узнать, что ты в нём нашел. Ради чего такого впечатляющего я должен ходить по грани! — Дело в том… — Заткнись, святоша, я ещё не закончил! — Рыбник резко повернулся с перекошенным лицом. — Был бы он красавчиком — я бы понял. Так нет, покрасивее видали, а у этого периодически рожа такая становится, словно он по брусчатке проехался. Покладистый характер? О да, дайте два и мешок кельди на сдачу. Да у него ума меньше, чем у его собаки! Как ляпнет что-нибудь — тушите гриб, спускайтесь в подпол. А вот теперь, в свете всего, что я сказал, слушаю твои аргументы. Вот как ему объяснить то, что Шурф и сам не слишком-то понимал? Как понять человека, о котором ты вынужден заботиться, вытаскивать из всевозможных передряг, стараться всячески подтягивать до своего уровня… только чтобы в один момент с ужасом обнаружить, что сам должен тянуться к уже покоренным им вершинам? Как описать смущённую улыбку, которая то и дело появляется на знакомом до последней чёрточки лице — а у тебя внутри из-за неё всё переворачивается? Как гасить в себе ревность, напоминать, что ты не имеешь на него никаких прав — и всё равно злиться, глупо, по-детски, видя, что не только ты ему важен и нужен? Какими словами описать любовь? Лонли-Локли не знал. Он мог её только чувствовать. — Понятия не имею, — устало вздохнул он. — Просто так получилось. Ответных возмущений он не слушал. Солнце уже практически опустилось в воду, а, значит, пришла пора действовать. Шурф выудил из сумки потрепанный от времени свиток и смахнул с него остатки сухих трав. Осторожно вынув из костра уголек, он дождался, пока тот остынет, и что-то написал аккуратным убористым почерком. С последним лучом умирающего заката он разорвал свое творение на две половины и бросил их в догорающий огонь. В этот момент мир вокруг словно бы растворился. Он сжимался и растягивался, менял местами небо и землю, перед глазами проносилась жизнь, словно в обратной перемотке. Секунда или вечность прошла — Лонли-Локли не знал. Времени не стало так же, как и пространства. Где-то вдалеке благим матом орал Рыбник. Тело налилось свинцом. Как упавшие в костер половинки свитка вспыхнули невозможным ярко-синим пламенем, Шурф увидеть уже не смог. Мир вздрогнул и изменился. Конец POV Шурфа