Дневник памяти

Поэты говорят, что мир спасётся любовью! Но нам с тобой другой пример известен пока: Мир, залитый кровью, сожжённый войною — Из-за любви дурака! Удар. Удар. Удар. Удар. Под головой чувствовался холодный камень, а его соприкосновение с головой не несло никакого облегчения — разве что придуманного. — Знаешь, если так хочешь пострадать — я могу просто тебя избить, — лениво раскинувшийся Рыбник наблюдал за моей попыткой разбить затылок о стену с крайним скептицизмом. — Или надеешься принести местным камням жертву? Так они не оценят, уверяю тебя… — Я. Не. Хочу. В Черхавлу, — каждое слово сопровождалось новым ударом, но силу я поубавил — устраивать себе сотрясение черепной коробки в планы пока не входило. — Опять. И по Хумгату не хочу шариться в поисках непонятно чего… — Тогда иди в Харумбу. Или плюнь и оставь всё как есть. Кажется, я тебе это уже предлагал. Геройствовать тебя никто не заставляет. — Ты правда не понимаешь? — наверное, глазами я сейчас здорово походил на Друппи, когда он выпрашивал у меня прогулку подлиннее. Даже Рыбника проняло: вон как дёрнулся. Будто хотел меня по голове погладить, но вовремя себя остановил. — Вот прямо серьёзно, да? Неужели у тебя не было человека, ради которого ты сделал бы всё, даже сунулся в пасть какому-нибудь хтоническому чудищу? Но это вовсе не означает, что вся ситуация должна мне нравиться. Вообще нет, — совсем не патетично проворчал я. Рыбник поднялся на ноги как змея: одним слитным движением. Если бы ещё и зашипел в этот момент — я бы ничуть не удивился. Надо же, такое ощущение, что он тут тренируется целыми днями — такой пластике и гимнасты позавидуют. Подойдя ближе, он пару раз щёлкнул у моего лица пальцами, намекая, что от ещё одной сигареты бы не отказался. Пришлось делиться. А то разделить могли бы уже мою тушку: в интересности конкурсов этого тамады я ничуть не сомневался. — Ты напыщенный малолетний балбес со сдвинутой наглухо философией, — заявил он, затянувшись, и строго посмотрел на порывавшегося вскочить меня. — Сидеть, я не закончил. Твоя главная ошибка в том, что ты пытаешься за других решать, как будет лучше. Если твой «друг» решил уйти — вряд ли он это сделал внезапно, по зову сердца. Судя по рассказам, этим органом он не думает. Вот другим — вполне, но тот пониже пояса находится. Я закрыл глаза. Его слова неохотно устраивались в голове, толкая с насиженного места уверенность в правильности моих действий. — Хорошо, допустим, ты всё вернёшь обратно, — продолжил Рыбник, прервавшись только для того, чтобы выпустить очередной клуб ароматного дыма — в этот раз мне достались сигареты со вкусом вишни, и в камере медленно начинал распространяться запах летнего сада. — И что дальше? Эта пародия на меня будет дальше страдать, что ты, такой весь прекрасный и замечательный, не обращаешь на него внимания. Или обращаешь, но не так, как ему нужно. Ты для него такой жизни хочешь, да? Если я прав и ты просто садист в душе — не могу не поддержать в таком благом начинании. Вперёд, желаю героически сдохнуть во имя того, чтобы всем остальным было хуже. — Ничего я не хочу, — буркнул я, поставив запястья на колени и рассматривая собственные пальцы так, будто видел их впервые. Всё, чтобы не смотреть на это лучащееся ехидством лицо. — Просто всё должно быть так, как было. Это не мир — пародия на него, в котором находиться невозможно. А с Шурфом мы бы поговорили и он всё понял. Да, ответить на его… — называть это «чувствами» не хотелось — слово буквально не удавалось произнести, — отношение мне не судьба. Я же не кейифай, в конце концов! — Правильно, ты не кейифай, — согласно кивнул Рыбник. — Ты дурак, подвид обыкновенный. Затей ты такой разговор со мной — и лучшее, что тебе досталось бы — это голова, засунутая в задницу. Причем я сейчас отнюдь не в фигуральном смысле говорю. — И что ты мне предлагаешь? Взяться с ним за ручки и счастливо ускакать в закат? — Я бы предложил тебе думать, но раз это в силу отсутствия опыта действий такого рода невозможно… — он пакостно ухмыльнулся. — Есть у меня одна идейка. Зря я не насторожился от этих слов. Ой зря. Но факт остаётся фактом: когда Рыбник подошёл и встал рядом, почти касаясь своими коленями моих — я даже не дёрнулся. А тот и рад стараться. Поднял меня за шкирку, как нашкодившего кутенка. А потом толкнул к стене и тщательно зафиксировал руки. Последнее, что я запомнил отчётливо — это удар головой о каменную стену. Какой это по счету за последние дни — десятый? Двадцатый? Кажется, этого было всё-таки многовато. Я на мгновение отключился — а когда пришел в себя, обнаружил, что меня целуют. Против моей воли и законов здравого смысла. Голова закружилась. Слишком много ощущений, определённо слишком! Я отстранённо осознавал жесткость узких губ и движения языка, скользившего по моему рту. А ведь это его первое прикосновение к человеку за столько лет — вон как рыкнул, стоило мне дернуться. Стихия. Злая, безумная и жадная — вот с чем можно было сравнить его поцелуй. Он мог бы выпить у меня душу, позволь я ему это сделать Нет, я ожидал от Рыбника всего — но не этого! Попытка отвернуться, сделать хоть что-то не удалась: он успел навалиться на меня всем телом и продолжил впиваться в судорожно сжатые губы. Надеялся, видать, что я ошибусь и открою рот. Нос улавливал запах чужого дыхания. Нижняя губа саднила — кажется, этот придурок успел ее прокусить в самом начале. Это было больно. Не так, как бывает, когда ломаешь руку — тут скорее было детское непонимание: за что так со мной? Хотелось уйти от прикосновения, не чувствовать, как чужие действия размыкают твои губы и язык проходится по судорожно сжатым зубам. Попытку ударить головой безумец словно бы и не заметил: довольно что-то проурчал и сжал руки сильнее. На запястьях определённо появятся синяки от такой силы. А ведь он худой, худее меня. Вот только это он сейчас проводил мне по верхней губе языком нежно, точками. Словно прощаясь. В последний миг перед тем, как отстраниться, он крепко зажмурился. Странно: я даже не осознавал, что до этого момента он держал глаза открытыми. Будто стремился впитать в себя хоть что-то кроме этих каменных стен, почувствовать под пальцами не мертвую обложку книги, а заходящийся пульс другого человека. Ещё раз, возможно, последний в его жизни, ощутить себя не только бесправным узником, позволить себе решить одну последнюю загадку… — Ну и что ты сейчас чувствуешь? — мгновенная перемена. Рыбник снова стоял в шаге от меня, скрестив на груди руки и ехидно прищурившись. — Страх, смущение и сильное желание тебя убить, — честно ответил я, проведя по губам рукавом лоохи, чтобы стряхнуть с них чужое прикосновение. — Правильно. Потому что я, по большому счету, тебе не нужен, хоть у нас рожи и одинаковые. А теперь представь, что так делает твой любезный Шурф. Потянулись несколько долгих, томительных секунд. Наконец Рыбник не выдержал — должно быть, смотреть на меня, застывшего со стеклянным взглядом, было не очень-то весело. — Ну? Представил? — Представил, — кивнул я. — Как откручиваю тебе башку. — Идиот. Вот так наберут в Тайный Сыск по объявлению — а ты мучайся с ними, — заявила эта жертва магических экспериментов и внезапно щелкнула меня по лбу сложенными щепотью пальцами. На крыше Мохнатого дома сидеть всегда удобно, но сейчас особенно. Дело даже не в погоде, хотя закатное солнце в Ехо прекрасно. Просто компания располагает. Я рассказываю что-то смешное, так что даже губы вечно серьезного Шурфа то и дело изгибаются в намеке на улыбку. Сил нет ни магических, ни физических. Перетрудился, гоняясь за очередным преступником. Но лежать на нагретой крыше не хочется — сразу появляется ощущение парилки, и хочется выкинуть лоохи вместе со скабой. Зато если привалиться спиной к плечу друга — получается довольно мягко. Правда, тело подо мной мгновенно каменеет, только чтобы несколько секунд спустя расслабиться, а потом обнять одной рукой. Осторожно, едва касаясь пальцами предплечья. — Тише… давай вот так, тебе будет удобнее… Я всегда ему верю, так что послушно сползаю чуть ниже. И правда удобнее — что ни говори, а подушка из Шурфа получается на зависть. Теперь и тюрбан можно снять. Лень даже провожать его взглядом. Только по звуку понимаю, что швыряться вещами можно было и поаккуратнее. В лучшем случае, тюрбан придется искать под окнами. В худшем — его успеет подобрать какой-нибудь страшный почитатель моих «тайных магических сил» и примется думать, что обзавелся могущественным талисманом. Рука, лежащая на груди, странным образом успокаивает. Будто ее обладатель говорит «Мы со всем справимся» одним лишь своим присутствием. Пальцы выстукивают какую-то мелодию, и я поневоле скашиваю глаза вниз, чтобы ее опознать. Бесполезно: в знании музыки этого мира Шурф даст мне тысячу очков вперёд. Как и в любой другой области. — Куда пополз, неугомонный? Лежи уже, не дергайся. Это он чувствует, что я завозился. А я и правда начинаю сползать. Адреналин постепенно отпускает, и мышцы превращаются в желе. Дотронься пальцем — и оно будет колыхаться ещё пару минут. Но Шурф не позволяет мне растечься по крыше. Объятие становится крепче — теперь он пускает в ход обе руки — и не сопротивляющегося меня поднимают выше, так, что много пережившая за сегодня голова удобно устраивается у него на плече. Даже не глядя на Шурфа, я знаю, что он довольно щурится. Как и всегда, когда я попадаюсь к нему в руки. Практически единственная эмоция, которую он позволяет себе по этому поводу. Эта — и лёгкий ступор, мгновенный, на долю секунды, что возникает каждый раз, когда я делаю шаг навстречу. Точно хищник, не верящий, что жертва сама пришла к нему в логово и просит употребить её на обед под острым соусом. Ветер ерошит волосы. Приятно, черт возьми. Он словно приглашает меня поиграть. Но мне сейчас не до него — вся жизнь сконцентрирована в крепких руках, в теле, на которое можно опереться… И в губах, что касаются шеи неуверенно, точно их обладатель до сих пор не верит, что ему это позволено. Это можно сравнить с прикосновением солнца. Теплые, сухие, немного шершавые — с Хурона сегодня ветер, а он любит то и дело проводить кончиком языка по губам в моменты задумчивости — и выбивающие меня из этого мира. Жар внутри такой, что я готов взлететь. Только-только пришедшее в норму дыхание снова сбивается, ведь эти губы — его губы! — не останавливаются на одном прикосновении. Они прихватывают кожу — раз, другой, третий. И только невероятная сила воли удерживает зубы от того, чтобы сделать так же. Ветер обижен. Как же, такое развлечение — и без него? Так что он налетает, мгновенно остужая влажную дорожку. Но мне не нравится с ним играть — слишком неприятно ощущение прохлады на разгоряченном теле. Оно побуждает ежиться, и Шурф понимает это неправильно, отстраняясь и нацепляя свою извечную маску. Дурак. Теперь уже мне пора поворачиваться и красть с его губ поцелуй, быстро, стараясь успеть… Потому что с ним — невыносимо сладко. А без него — невыносимо больно. — И как тебе? — вопрос выдернул меня из пелены… снов? Фантазии? Что это, черт возьми, было? Я открыл глаза. Рыбник смотрел на меня с ехидным прищуром. — Отвратительно, — прохрипел я, непроизвольно потирая шею. Никаких следов на ней не осталось, конечно, но кожа под руками горела. — Как ты это сделал? В Холоми невозможно колдовать, если ты не заметил. — Ручки-то помнят, — он покрутил кистями в воздухе. — Это не магия, так, маленький фокус. Так что, тебе понравилось? — Нет! И не смей больше лезть мне в голову! Вообще больше ничего не смей! — рыкнул я и вылетел из комнаты. В спину мне несся обидный смех. *** Стоило захлопнуть за собой дверь камеры, как я чуть не врезался в беднягу Камши. Тот, похоже, совсем отчаялся меня дождаться, так что расселся прямо в коридоре, вытянув ноги и прислонив голову к холодной стене. — Вы в порядке, сэр Макс? — вскочил он, с тревогой вглядываясь в мой ошалелый вид. — Нормально. Просто разговор получился… интересный, — ай да Макс, ай да мастер преуменьшений! — Знаете что, Камши… как вы смотрите на то, чтобы не говорить Джуффину об этом маленьком отступлении от правил? — Простите, не могу, — он покачал головой. — Если сэр Халли меня спросит — я обязан буду ответить. — Так то ж если спросит! Конечно, если вопрос будет звучать как «Не заходил ли сэр Макс в камеру Шурфа Лонли-Локли?» — вы честно признаетесь. А я ещё и подтвержу, что вы меня отговаривали. Но ведь вряд ли Джуффин задастся такими материями, правда? Так зачем по пустякам тревожить нашего Пааачтеннейшего начальника? Того, что Камши сдаст меня при первой возможности, я не боялся. Не такой это человек, отношения у нас с ним неплохие, да и прознай Джуффин про подобное самоуправство — ему достанется сильнее, чем мне. В том, что сэр Макс — создание непредсказуемое, но в сущности безобидное, шеф уверен давно и прочно. А вот комендант Холоми должен следовать букве закона, а не духу. Хорошо, что в Камши человечность ещё не успела превратиться в строчки должностной инструкции. Прийти к консенсусу удалось быстро. Только и оставалось, что отговориться от обязательной пирушки, но это и вовсе получилось благодаря волшебному слову. Причем если у нормальных людей это «пожалуйста», то у меня — всегда «работа». Зов Джуффину от самых ворот тюрьмы, подробное описание полученного от Арегата маршрута — и шеф тут же отключился. Вот сейчас он доведет информацию до Мелифаро — и маховик Тайного Сыска завертится, превращаясь в одиночный забег по улочкам Ехо. А то, глядишь, присоединится и этот… Клари Ваджура. Лучше бы его ветры Йохлимы разорвали, честное слово. Так, доброта и спокойствие, доброта и спокойствие. Клари же не виноват, что этот недоделанный доктор Менгеле, которому даже сто лет заключения не исправили крайне паскудный характер, решил залезть ко мне в голову. «Я была о вас лучшего мнения, сэр Макс», — стоило шефу бросить «отбой», как в голове зазвучал голосок Меламори. — «Я ради вас отрываю дядюшку от дел, а вы сбегаете непонятно куда! В какую дыру вы провалились, что Безмолвной Речью не докричишься?» Первую версию того, куда ей стоит идти со своими вопросами, пришлось проглотить и понадежней сцепить зубы. Она вряд ли поймёт и простит такое поведение. Раньше бы не простила. «Извините, леди. Срочная работа, сами понимаете. Сэру Джуффину у нас отказывать как-то не принято» «Но сейчас вы, кажется, освободились? Тогда будьте так любезны наведаться в Иафах, занятой вы наш. Не имею ни малейшего желания выслушивать потом от Кимы, что ему битый час пришлось стоять у ворот, в его-то возрасте» «Но…» «Быстро и без разговоров, пожалуйста» И она исчезла из моей головы. Вот уж точно — абонент не отвечает или временно недоступен. И вроде бы слова все вежливые, а ощущение такое, словно меня помоями окатили. Неприятно как-то. Особенно если вспомнить, каким замечательным человеком она могла бы быть. Вот что буривухи животворящие делают. Вернусь — расцелую Куруша. Но когда удастся дойти до управления и удастся ли вообще — это другой вопрос. С количеством палок, которые мне сегодня вставляет в колеса Вселенная… чую, сюрпризы ещё не закончены. Интересно, обратит ли Кима внимание на то, что я то и дело нервно почесываю шею? Надеюсь, хоть не до крови… я вытянул перед собой пальцы: пока нет. Ну ничего, я упорный, и до такого довести смогу. Главное, чтобы никто не подумал, что я умудрился заболеть чем-нибудь очень заразным, а то коротать мне следующие деньки под крылышком у Абилата. Хотя вот к нему бы я сейчас сходил: заблокировать полученные недовоспоминания было бы неплохо. А то они продолжали возникать перед глазами и заставляли замирать на месте, до белизны сжимая кулаки. Пол-царства за то, чтобы избавиться от этой… «Мерзости?» «Опять ты? Вы так хорошо спали вместе с совестью, не нарушай традицию и вали туда, где обретался последние два дня» «Неа», — хмыкнул внутренний голос. — «Здесь интереснее. Так что, помочь тебе с подбором эпитета? Мерзость, дрянь, отвратительная картина, убожество…» «Хватит! Замолчи!» — кажется, я только что заполучил в голове собственного Рыбника. Счастье-то какое. — «Всё не так!» «А как?» Если бы я знал. Но давать всему произошедшему оценку, да ещё и такую, было всё равно, что врываться в стерильную операционную после смены на свалке. Не то, чтобы неуместно — просто невозможно представить! Не имею ни малейшего понятия, что это было: возможное ли будущее или просто красивая картинка, придуманная Рыбником — но в ней было столько света и тепла, что вешать какие-то ярлыки было просто кощунством. А что, если такой сцене действительно суждено случиться, если я вытащу Шурфа? Мысль отозвалась холодком, пробежавшим по позвоночнику. И дело было даже не в стереотипах или неприятии этой темы — просто я никогда не примерял её на себя. Не было необходимости. А теперь, когда она возникла, почему-то резко захотелось драпануть куда-нибудь в противоположном направлении, сверкая пятками. Нехорошо, друг мой, нехорошо. Этак мы с тобой договоримся до того, что возвращать вовсе никого не надо. Для собственного, так сказать, душевного равновесия. Ворота Иафаха вынырнули передо мной буквально из ниоткуда. Это же надо было так задуматься, что чуть в них не врезаться! Старый знакомый Кима, который в одночасье стал незнакомцем, подпирал собой стену и, кажется, спал с открытыми глазами. На меня он обратил ровно столько же внимания, сколько на унесенный с дерева лист, кружащийся в пыли у его ног. Так что пришлось подойти и помахать у него перед лицом рукой, чтобы этот достойный господин соизволил вернуться в сознание. — Что? Кто здесь? — очень натурально изобразил удивление сэр Кима и сфокусировался, слегка прищурившись. Странно, а я раньше и не замечал, что у него плохое зрение. К целителю бы сходил, что ли. Или если надписи на бутылках читать может — то всё нормально? Слова «Добрый день» упорно не хотели выговариваться. Вся его доброта исчезла где-то между заходом в камеру и моментом, когда меня прижали к стене, не давая пошевелиться. Так что пришлось ограничиться нейтральным «вижу вас как наяву». Сэр Кима невозмутимо кивнул, развернулся и зашагал сквозь ворота в глубины Семилистника. Молча. Да уж, гостеприимство в Ордене всегда было на высоте. Коридоры были настолько пустынными, что становилось не по себе. Нет, ладно Старшие Магистры куда-то ускакали полным составом — причем чует моё сердце, что под словами «страшный ритуал» подразумевалась банальная пьянка на всех персон — но куда подевались Младшие и послушники? В казематах подземных их заперли, что ли, чтобы не смущать юные неокрепшие умы моральным разложением умов древних? Сэр Кима даже на такой простой вопрос отвечать отказался. То ли не услышал за звуком наших шагов, то ли посчитал, что успел нарушить достаточно Орденских правил, чтобы выбалтывать дополнительную информацию. Надежда, что мы сможем спокойно добраться до библиотеки и я зароюсь в старые свитки про Черхавлу и Харумбу, скончалась скоропостижно и в муках. — Что здесь происходит, позвольте поинтересоваться? Почему я в последнюю очередь узнаю о гостях на территории моего Ордена? Голос, раздавшийся сзади, заставил Киму подпрыгнуть. И, кажется, ещё и задрожать. По крайней мере, тюрбан у него едва не слетел с головы, когда он развернулся на каблуках и согнулся в поклоне, бормоча: «Простите, госпожа Великий Магистр, я сейчас же всё объясню…» Госпожа? Он спятить решил на старости лет? Нет, голос и правда был немного высоким для мужчины, но всё же мягким, вкрадчивым и вполне себе завораживающим. А ещё до странности знакомым. Я бросил взгляд через плечо — и застыл. — Разумеется, вы объясните мне всё и немедленно, Кима! Макс, какого Нуфлина? Что ты здесь забыл? И неужели сложно было прийти ко мне, если тебе что-то понадобилось в Семилистнике? Удар. Удар. Пропуск. Удар. Глупое сердце! Слова застряли в горле. Под недоумение сэра Кимы я повернулся к новому Великому Магистру полностью. Лишь после этого удалось сделать шаг вперёд и тихо, на грани слышимости выдохнуть: — Теххи…