Огни Самайна

      Волны разбиваются о борт с негромким умиротворяющим шорохом, над палубой кружат, крича, чайки, сопровождающие их от самого разгромленного разграбленного форта, а лёгкие забивает родной запах солёного свежего ветра. Лука втягивает воздух полной грудью, избавляясь от засевших за рёбрами призраков тюремного заточения, улыбается, глядя через большое окно своей капитанской каюты — точно такой же, какой была на его красавце Вознесении — на бесконечное безбрежное небо и яркие лазурные воды, чувствуя внутри только умиротворение и покой. Он чешет неловко шрам на шее, не привыкнув ещё к кривому синеющему рубцу в основании и надеясь только, что со временем хотя бы мерзкая сероватая сизость сойдёт с бледной кожи. Лука никогда не верил особенно в своё суеверное проклятье, и клеймо черепа с пустыми глазницами считал не более, чем старыми народными предрассудками, но узнав несколько лет назад от Серхио, как вздёрнули на рею его Ивана, как пустили предательскую пулю в сердце Нико, как бросили умирать от ран Марио, он надеялся искренне, что, несмотря на его маловерие, их общая магия существует, и она поможет им вернуться в мир живых — и вознестись. Лука слышит, как шумят за дверью крикливые радостные голоса его команды, как Нико, легко проворачивая неподатливый штурвал, смеётся по-доброму над опять ругающимся на нерадивых матросов Марио. Они все здесь — с ним, под его командованием, в его бессмертной команде. Лука улыбается — солёные брызги облизывают витражное стекло, разбивая солнечный свет на мелкие искры — без них он не смог бы нести своё проклятье, без них не согласился бы на свою вечную жизнь. — Устроился, мой капитан? — Иван распахивает дверь без стука, входя как к себе домой, и Лука не возьмётся сказать, связано это с его природной наглостью или с тем, что раньше здесь, вероятно, жил он сам. — Что-нибудь нужно? — Рома, — Лука ухмыляется, поглаживая пальцами тёплое дерево обшивки, усаживается на широкий подоконник, сбрасывая наброшенный на плечи белоснежный кафтан, выпачканный засохшей кровью, и манит Ивана подойти ближе. — Решил проникнуться пиратской жизнью или проверить все возможности бессмертия? — Иван подчиняется, не сопротивляясь, скользит над полом плавно, почти бесшумно, завораживая мягкими движениями, приковывая взгляд Луки и заставляя его рот наполниться слюной от желания снова притянуть его в объятья и почувствовать его губы на своих. Он попрощался с ним навсегда однажды. — Расстрою тебя сразу, бессмертие не лечит похмелье. С другой стороны, всегда можно застрелиться и избежать головной боли. — Какая жалость, — Иван останавливается в шаге от него, и Лука, поднимаясь рывком, притягивает его к себе за плечи, стискивая пальцы на скрытой плотным дублетом спине. Ракитич обнимает его в ответ так же крепко, вжимаясь носом в шею и выдыхая как-то излишне отчаянно. — Дева Мария… — Оставь святость живым, мой капитан, с проклятыми под парусами ходит только дьявол, — он касается холодными губами обнажённой кожи, подбираясь к витому шраму и осторожно касаясь его языком. — Как я скучал по тебе, Лука, как я ждал…       Лука обнимает его лицо ладонями, отстраняя от выцеловывания своей шеи, смотрит недолго в яркие — живые! — зелёные глаза и тянется целовать его сам — глубоко, настойчиво, жадно, чувствуя с восторгом, как так же страстно отвечает на его прикосновения Иван. Его руки скользят ниже, стискивая ягодицы, и Лука, приподнявшись, буквально запрыгивает на него, как не подобает ни одному капитану, стискивая бёдрами пояс и вынуждая подхватить себя под задницу. — Почему корабль выглядит как моё Вознесение? — Иван тащит его к постели, не отвлекаясь от поцелуев, и мычит недовольно, когда Лука вдруг решает поговорить. — Корабль живой… Он подстраивается под капитана, — Ракитич садится на капитанскую койку, устраивая Луку на коленях, и дрожащими пальцами пытается справиться с завязками на рубашке. — Когда… Когда сюда попал я, он стал похож на мою Стрелу… А потом он стал твоим Вознесением…       Лука задыхается в родных руках, стаскивая с Ивана одежду в ответ и торопясь добраться до светлой чувствительной кожи. Он знает, что разговоры могут подождать, но вместе с тем не может унять природного любопытства. — Как вы его назвали? — Иван целует его в засос, зарываясь в длинные волосы, постриженные аккуратно брадобреем перед казнью, и, отстранившись, запрокидывает голову, когда Лука вцепляется зубами в основание шеи, оставляя яркое пятно. — Возрождённый.