Два на три

- Привет, - она изо всех сил старается выглядеть приветливо. Она надела большой теплый свитер, чтобы выглядеть просто серым чулочком. Но пирсинг оставила. - Привет! - восклицает шатенка, впархивая в дом. Гоша галантно придерживает дверь. - Настя, познакомься, это Лена. Лена - Настя. - Гоша так много про вас рассказывал! - Не сомневаюсь. Да ты проходи, чай, кофе? Леха улыбается, а под столом стучит ногой об пол, и часто берет Настю за руку. Настя расспрашивает про работу, про семью, про маникюр, и невольно заглядывает Гоше в глаза. Оба не помнят, что эта девочка с розовыми ноготками им отвечала. - Ой, а мне уже пора! - спохватывается та в половину двенадцатого. - Да чего ты, посиди еще, - на автомате отвечает Настя. - Не могу, у меня завтра планерка в восемь, надо быть свеженькой. Она вопросительно смотрит на Гошу. Гоша - на Настю с Лехой, со все возрастающей тревогой. - Конечно, - выдавливает он из себя, - я сейчас вызову тебе такси. Шатенка слегка поджимает губы, но молчит. Через десять минут о ней напоминает только цветочный запах и Настя открывает окно, надеясь его выгнать. Закуривает. Против обыкновения, Леха не отбирает сигарету. Отбирает всю пачку и выуживает себе тоже одну. - Да что с вами? Вы за меня не рады? - А ты сам-то как думаешь? Настя не знает, как Гоша, но вот она сама не в состоянии думать. Почему она не рада за Гошу? Неужели она не хочет ему счастья? Неужели не лучше жить вдвоем со своим парнем, не оглядываясь на невольного соседа? Леха в красках расписывает все реальные и мнимые недостатки шатенки. - Да вы как строгие родители, замуж девицу пристраивающие! - взрывается Гоша, - это уже четвертая. Четвертая! Ребята, ну так же нельзя, я же не жениться на ней собираюсь, да в конце концов, мне просто потрахаться хочется, обнять кого-то, просыпаясь! Они вскакивают на ноги одновременно, и так же одновременно молчат. Как близнецы, чувствуя мысль друг друга, не облекая ее в слова. Настя тушит окурок, подходит к Гоше, обнимает его, чувствуя горечь. - Настюха права, - обретает голос Леха, - давай, пообнимаем тебя. Иди сюда, Гошанчик! Дадим тебе немножко человеческого тепла. Они смешно, по-детски обнимаются втроем рядом с недокуренными сигаретами и фантиками от съеденных конфет и пропасть между ними тремя как будто на время отступает. *** Лучше бы она упрекала. Лучше бы била посуду, кричала, выдавала шаблонные фразы, изготовленные специально для таких случаев. Она молча стоит и смотрит. Глаза по пять копеек, под ними круги - глубокие, ни одного дня. Молчит. Он ждал разноса, чувствовал себя, как нашкодивший щенок, поэтому в кои-то веки позвонил дверь, вместо того, чтобы просто открыть - своим ключом или запасным, из-под коврика. Он уже открывает рот, чтобы что-то сказать, когда она кидается ему на шею, стискивая руками. - Живой, - бормочет ему в шею, целуя без разбора, куда попадет, - живой, слава богу, живой... Он почти вносит ее в квартиру, ногой захлопывает дверь, кидает сумку на пол, чтобы подхватить ее. Она как будто ждала этого, подпрыгивает, обхватывает его ногами, вжимается вся и он в который раз отмечает, как же она исхудала, совсем легенькая. А она его все не отпускает, как котенок, которого бросили одного и вот вдруг вернулись. - А мне сказали... сказали шансов мало. И еще сказали, что мол информация только родственникам и супругам, а кто я такая, Сереж, они мне больше ничего и не говорили... Он наощупь двигается в сторону дивана, опускается на него, бережно держа ее на коленях. - Тише, тише, - он гладит ее по волосам, касаясь губами подбородка, - не плачь, все хорошо, я здесь. Я обязательно тебя запишу как экстренный контакт и попрошу своих звонить тебе, если что вдруг случится, я обязательно... Невероятное, возможное, неизбежное. Губы у нее мягкие и влажно-соленые, все-таки плачет, маленькая, плакала, точнее, уже, кажется, нет, уже вздыхает спокойнее и не отрывается от него. Руки обвивают его шею крепче, она ерзает, устраиваясь поудобнее, трется об него, ласкается об его ладони, когда он гладит ее по лицу. - Подожди, - он ссаживает ее на диван, встает, прохаживается по комнате, - Аня, что мы творим? - Что? - переспрашивает она. Глаза дикие, но сияющие. Сидит, упершись ладонями перед собой, смотрит на него в упор. - Аня, так больше нельзя. Хватит. - Конечно, - она кивает и улыбается, - хватит. Прекрати уже. Иди сюда. Наверное, так чувствует себя человек, продающий душу дьяволу. И хочется, и колется, и мама не велит. Только прямо сейчас в голову не приходит ни одной идеи, почему нельзя. И он делает шаг вперед, второй и уже толкает ее не спину, лбом в плечо, опускается сверху, видит ее улыбку - неужели, наконец, счастливую улыбку и что-то колет его в этот момент. Как же они похожи. - Аня... - Мм? - Прежде чем... прежде чем я потеряю контроль, и не смогу остановиться... Я должен тебе кое-что рассказать. - Нет. - Что - нет. - Потом расскажешь. Он хочет возразить, и пытается вроде как - ей в губы, под ее пальцами, между ее обхватывающими бедрами, целуя в шею и расплетая ее вечный хвост, поддерживая под затылок и пока трется носом об ее ладони, а она улыбается от этого и хихикает и он дует ей в чувствительное место под ухом, зная, что там ей щекотно и нравится, а потом там же проводит языком, и уже не может остановиться. Дыхание у нее становится тяжелым, беспорядочным, минус майка, минус его пиджак, рубашка, брюки. Минус ее пижамные штаны, черт возьми, неужели ты всегда под них белья не носишь, да какой он большой, нормальный, вот потрогай, ох, подожди, маленькая, ну куда ты торопишься, хочешь, чтобы я, как настоящий русский мужик, любился с тобой в носках? Чего ты смеешься, слово смешное, любиться? А как с тобой иначе. Маленькая, сладкая, нежная. Целовать соски, живот, гладить по впалым ребрам. Спускаться ниже, пьянеть от запаха, ласкать, захватывая губами. Чувствовать ладони на затылке, сначала нежные, а потом направляющие, нетерпеливые, тереться об простыню, чтобы не закричать от напряжения, когда выгибаешься, и как только падаешь обратно, наспех вытереть губы краем покрывала и снова - в губы, в шею, тереться кончиком о вход, стиснув зубы, чтобы точно знать, что хочешь, а ты прогибаешься в нетерпении и так больше просто невозможно. Такая узенькая внутри, совсем девочка, желание не причинить боль отзывается дрожью в мышцах - у него, черт возьми, тоже никого давно не было, и он не железный. Дрожь выливается стонами, тихим рычанием. - Давай, - шепчет она, обнимая, - не бойся, я... не стеклянная. Давай. Он толкается до конца, высоко, тихо стонет и срывается. Помнит жар, и нежность, и какое-то еще чувство, заставляющее секс быть огнем, а не просто механикой, и как она кричит перед сладкой судорогой, и как он упирается лбом в ее плечо, пытаясь сдержаться, и осознавая, что больше не сможет... Он никогда так не радовался ее привычке держать на тумбочке салфетки. Он не спал трое суток, а Аня, судя по ее виду, все четверо, с момента, как его группа перестала выходить на связь. Подтягивает одеяло, комком валяющееся в углу с прошлой его ночевки, укутывает их обоих, и проваливается в сон. - Теперь все хорошо, - засыпая, шепчет девушка в утренние сумерки.