I Have No Mouth and I Must Scream

LXXXI Теперь, отделенная от других, чьей неразрывной частью я стала, я открываю глаза и возвожу их ввысь. … Небо затянуто пылью. Я не вижу звезд. Слезы стекают по моему лицу. LXXXII Кто-то говорит мне: — Р-Рин-чан? Я оглядываюсь: люди смотрят на меня, на их лицах ужас. Я узнаю их. Какаши-кун. Минато-сенсей. Обито. Есть и другие, но они не важны. — Ну и ну, — говорю я и улыбаюсь. — Вы выросли. Какаши-кун. Сенсей. Обито. Воспоминания мелькают, как мотыльки за веками моих глаз. Я хочу пойти к этим людям, заключить их в объятия. И я хочу, чтобы они мне улыбнулись, а не смотрели на меня так, будто я монстр. Я стала лучше, неужели вы не понимаете? Я стала сильнее. Вам больше не нужно по мне скорбеть. … почему вы мне не улыбаетесь? LXXXIII — Рин, как, почему… Обито выглядит таким выбитым из колеи. Это очаровательно. Я улыбаюсь ему. То, что он не улыбается в ответ, немного раздражает. Не очень вежливо с его стороны. LXXXIV — Кто она такая? Наруто. От звука его чисто-водного-яркого голоса я вспоминаю. У меня есть незавершенные дела. Энергия моих (наших) детей горит внутри меня, и другая часть меня, которую я оставила позади, чтобы все завершить, непрестанно ноет… Ладно, ладно. Я поспешу. Я улыбаюсь и беззвучно зову Зецу. Он растерян, но все равно тут же почтительно окликается на мой зов. (мой сын такой хороший мальчик) LXXXV Печати на моей коже — результат долгих лет работы — это сдерживало безумие, рассказывают мне воспоминания, твоя плоть была таким податливым холстом — и когда я скидываю одежду, они сияют в свете луны. — Р-Рин-чан! Голос Обито звучит растерянно и стыдливо. Как мило. Не волнуйся, дорогой мой. Я расскажу тебе все, о чем не говорила вам с Какаши, потому что была слишком слаба, слишком глупа, слишком себялюбива. Просто потерпи. LXXXVI Рин мерцает в лунном свете. Корни Древа не подпускают никого из тех, кто пытается к ней приблизиться. Печати на ее обнаженной плоти неизвестны, их невозможно расшифровать: они написаны на языках, которых не знает никто из ныне живущих. Ее волосы развеваются на ветру, оплетая лодыжки. Что-то мелькает — Это Минато преодолевает защиту Древа и возникает перед Рин. Она сбавляет шаг и смотрит на него с любопытством. — Рин-чан, тебе нужно пойти с нами. И одеться, — говорит Минато приказным тоном, и она хмыкает. — Зачем? — Рин-чан, мы на войне… — его голос звучит немного раздраженно, и это его ошибка — обращаться с ней так, будто она все еще его ученица, будто она все еще дитя, — потому что именно так он всегда обращался с ней. Но это было раньше. В конце концов, кто, зная ее, мог бы поверить, что Нохара Рин способна ослушаться? Кто мог бы поверить, что Нохара Рин бросится на своего любимого учителя? Кто вообще мог бы подумать, что Нохара Рин может представлять для кого-то угрозу? Она еще ни на кого не напала, ничего им не сделала — так что, может, он прав на ее счет, ведь Обито все еще жив и… — Минато-сенсей, хочу, чтобы вы знали, — говорит Рин тем легким беспечным тоном, который она использовала, когда они вчетвером ели рамен в Ичираку, — мне жаль, что дело дошло до этого. — Рин, что… — Гедо: Кюин Рю, — произносит Рин, ее руки складывают печати быстрее, чем когда-либо раньше. (Поглощающий Дракон: она помнит, это одно из ее первых воспоминаний о силе, о настоящей силе, она еще дремала вместе с другими голосами, и Голос поднял ее вверх, когда Нагато плакал, стоя под кровавым дождем, и Голос сказал: смотри, что ты могла бы получить, если бы ты только помогла мне, дорогая, прекрасная Рин…) Бесплотный пурпурный дракон вырывается из ее рта, издавая беззвучный победный рев. (Но это не Нохара Рин, не совсем, уже нет, и даже Желтая Молния не может сбежать от своих сожалений…) Атака слишком быстрая, слишком неожиданная, и Минато падает — его душа и чакра высосаны в тот же миг, — а дракон врывается обратно в Рин, когда она разводит в сторону руки, приветствуя его. Корни отбрасывают с ее пути быстро разлагающееся тело, и оно тут же осыпается прахом. Она идет дальше. — СЕНСЕЙ! — ПАПА! НЕТ! LXXXVII Крик Наруто разбивает мне сердце. Но он должен понимать, что это к лучшему. Минато-сенсей и так давно уже мертв, в конце концов. (Горечь переполняет меня: он мог бы спасти всех нас, мог бы, но не стал, и я так и не простила его — Какаши ненавидит себя, Обито ненавидит весь мир, но я более практична в таких вещах, я всегда была такой) Я ведь собираюсь вернуть к жизни его братьев и сестер. И я собираюсь стать свободной. Я слышу, как кричит Обито — и оседает на землю, безглазый, ослепленный. Обито, нет… Но Зецу вырастает передо мной, и я улыбаюсь ему и протягиваю руку, и он дает мне Риннеган — их два, и они идеальные, идеальные, идеальные. Он нашел даже тот, который Обито спрятал. (такой хороший мальчик) LXXXVIII У этих глаз вкус печали и сожалений. Они проскальзывают внутрь по моей глотке, и Зецу обвивается вокруг меня, как погребальная пелена. Я смеюсь. Кто-то кричит мое имя. (но оно не совсем мое, больше нет — или скоро уже не будет моим) Я поворачиваюсь и улыбаюсь. Печати так просто, до жалкого просто запомнить, будто я была рождена, зная их, или, может, они были вырезаны на моем черепе — (может, и были) Ооцуцуки Киншу: Джошо (восстань, о спящий монстр, восстань) LXXXIX Мадара появляется рядом со мной, и я улыбаюсь ему, но эта улыбка совсем не так мила, как та, которую я подарила Обито, и Какаши, и Минато-сенсею. Он пытается остановить меня, но корни отшвыривают его прочь. И с ним я не осторожничаю, как с Какаши и Наруто. (Мадара всегда слишком много мнил о себе Зецу мой) Я вырываю шаринганы из его глазниц, и они на вкус как смерть и разложение, но сила души Мадары все еще чувствуется в них — что ж. Хоть что-то. — Пойдем, мой дорогой Зецу. Конечно, Мама. (он добр ко мне, хотя и до крайности растерян. Не волнуйся сын мой воля моя ты хорошо справился все просто немного изменилось у меня теперь новая лучшая цель) Я чувствую, как что-то в самой ткани воздуха начинает меняться и корежиться, сотрясаться и проворачиваться, тяжеловесно, громогласно, неизбежно… Я чувствую, будто могу видеть саму ткань Вселенной, разрываемую в клочья, механизмы за ней предстают пред моими глазами. Колесо Сансары — говорит с победным осознанием Голос внутри меня, и Вселенная открывается — Теперь я вижу. XC Души взывают к другим душам, особенно старые. Отец Рин был рожден с глазами цвета мертвых; он видел слишком много и чувствовал слишком мало. Он остался совсем ненадолго: только чтобы убедиться, что у его ребенка не будет таких же глаз. Мать Рин видела что-то в глазах своего ребенка и боялась этого: да, девочка не была рождена с глазами мертвеца, но кто сказал, что это единственное проклятие Сансары? Статуя, заключенная в Луне, стала вместилищем для переродившейся души — простого, обычного ребенка. Но посмертие этой души должно было стать другим; все пошло не по плану, и это сотворило Сансару. Только одна смерть, выскользнувшая из хватки Шинигами, могла породить того, кто способен, пробудившись, переписать мир. (ты осталась незамеченной, ты выбралась, и ты видела, как Вселенная открылась тебе, и мир пожалеет об этом во веки веков) Душа, переродившаяся кое-как в статуе, сделанной из бессмысленной жестокости и беспомощной жадности… Душа, чья кровь пробудилась слишком поздно и не смогла остановить смерть, алкавшую ее с самого рождения… Чудо ли, что они воззвали друг к другу? Дитя, наблюдавшее за Кагуей, которая в одном далеком измерении играла в видеоигры и разрушала в них миры, не могло представить, как это вообще возможно — подчинить своей воле подобное существо. Но те, кто имел власть над Шинигами, над жизнью и смертью, над самой Вселенной… Одна из них — лишь одна! — способна призвать Шинигами. Представьте, что они могут сделать вдвоем.