***
— А вы не будете есть? — негромкий голос Лизы вывел его из состояния раздумий, и поднял на нее свои глаза. — М? Нет, я не буду. Мне нужно экономить на еде. Девушка виновато взглянула на принесенный Бобом поднос, который он поставил перед ней на кровать, предварительно подстелив полотенце. — Я приношу вам столько неудобств, мистер Тервиллигер. — По крайней мере, благодаря тебе я за целый день ни разу не притронулся к спиртному. — Тервиллигер ухмыльнулся, будто бы насмехаясь над собой же. — И, прошу тебя, моя дорогая Лиза, прекрати звать меня мистером. Мы же, в конце концов, не чужие люди. Лиза Симпсон кивнула в ответ и принялась завтракать. Тервиллигер вздохнул. Мужчина стремился найти в поведении Лизы хоть какую-то долю отвращения или ненависти к его персоне, однако Лиза вела себя обыденно и вежливо, впрочем-то, как и всегда это делала. Как? Он пытался убить ее брата и этим разрушил Симпсонов изнутри. Она бы предпочла умереть еще раз, лишь бы не оставаться с Тервиллигером наедине. Тем не менее, своей вины в случившимся с ее семьей он не чувствовал. Пребывая на дне, любое тяжелое чувство, сковывающее его по рукам и ногам в кандалы до горьких рыданий, становится онемевшим — некое вегетативное существование, в котором ты ищешь себе место, но нигде в итоге его не находишь и просто сдаешься. Это называется апатией. — Мистер Тервиллигер? — Снова ты за свое. Лиза, казалось, колебалась, подбирая слова. — Скажите, что вы собираетесь делать со мной? Этот вопрос ввел Боба в заблуждение. Девушка, лежавшая под одеялом и вот уже как несколько часов не чувствовавшая своих ног, задает такие решительные вопросы. Роберт Тервиллигер удивленно поглядел в ее сторону. — Убить? Вы уже пытались. Сейчас это будет проще. — Нет. Я не тот кровожадный зверь, которым ты меня рисуешь. — Тогда изнасиловать? Тервиллигер смутился еще больше и отвернулся, нервно хмыкнув. — Довольно придумывать. Ты говоришь странные вещи. — Отнюдь не странные, мистер Тервиллигер, — Лиза грустно взглянула в окно. — Вы хотели нас убить когда-то очень давно. А сейчас ухаживаете за мной, не увозите в больницу... У всякой доброты есть свой подвох и своя плата, а вы не первый, кто проделывает такое со мной. Лживая забота и доброта с одной стороны, затем доверие с другой и, пожалуйста — потенциальная формула нового обмана! А вы так милы со мной, несмотря на прошлое. С одной стороны, слова звучали весомо, и ее подозрения ничуть не удивили Сайдшоу Боба. Он и сам понимал, что у всякой доброты (зачастую она и вовсе не называется добротой) была своя ловушка. Он их расставлял, когда-то давно. Лиза была бедна и бездомна, красива и умна — да кому вообще был важен ее ум, кому, как не Роберту! — и что было с нее взять в награду за протянутую ей руку помощи? Правильно: либо жизнь, либо красоту. Так бы рассуждал любой человек того времени и, возможно, в первое время рассуждал бы и сам Боб. Однако он слишком устал жить для корысти, он был не так уж и молод, чтобы творить подобные непростительные вещи. Мир нуждался в талантах и уме, подобным Лизе, как и сама Лиза нуждалась в этом мире. Что может быть важнее этого компромисса? — Боже мой. Мне страшно слышать все это. — Боб присел на стул около письменного стола. — Хотел бы я убить тебя, я бы и не вытаскивал тебя оттуда. Ты думаешь, что жизнь в тюрьме — загородный курорт? Я не идиот, Лиза. — Я — сестра человека, из-за которого вы отправились в тюрьму. Почему же вы не можете поглумиться надо мной ради мести? — За поступком Барта была причина, к которой ты отношения не имеешь. — За вашим поступком тоже есть причина. Так объясните же мне ее. Роберт Андерданк Тервиллигер внешне помрачнел настолько, что блеск в его глазах стал казаться холоднее, а морщины — глубже. Мужчина хищно уставился на Симпсон и заметил, как она оробела при виде его потемневшего лица. — Что? Боишься меня? — Боб чеканил слова и вид его суровых глаз еще больше разволновал Лизу. — А зря, потому что я — израненное чудовище, не способное даже встать, не говоря уже о том, чтобы напасть. Роберт сглотнул, возвращая себя в прежнее состояние, и потупил взгляд на свои длинные ступни, заметив, насколько ободраны были его ботинки. — Не ищи никаких причин. Как раньше я выбрал тебя для той оперетты, чтобы танцевать, так и сейчас я выбрал тебя, чтобы ты жила дальше. А теперь доешь свой суп, потому что сейчас придет доктор.***
Доктор Дуглас постучался в дверь, раздраженно вздохнув. Это был второй раз за день, когда его отвлекали от заслуженного им выходного, однако показывать своего раздражения он не мог, потому что на этот раз пьяница Боб обещал ему какие-то деньги за этот визит. Дуглас не исключал того, что это могло бы быть враньем, однако и не исключал малой вероятности того, что это могло бы быть правдой — в любом случае, деньги никогда не бывают лишними, и попытать удачу всегда стоит. Как и предполагалось, дверь отворил Сайдшоу Боб, все такой же мрачный и неулыбчивый, с этой смешной красной шевелюрой в виде пальмы, тощей конституцией и непропорционально длинными ступнями. — Проходи, Дуглас. Тот молча вошел в комнату и взглянул на больную. — Как хорошо, что вам уже лучше. Я — доктор Дуглас. — Дуглас подошел к краю кровати под пристальным взглядом Лизы Симпсон. Та кивнула. — Итак, что же вас беспокоит, юная леди? — Не может ходить. — Дуглас перевел свой острый взгляд на внезапно заговорившего вместо нее Тервиллигера. — Утром пробовала встать на ноги с кровати и упала. Нет чувствительности. Паралич? Кто знает. Дуглас вернулся к Лизе, внимательно поглядев на нее. Девушка положительно кивнула головой еще раз, подтверждая сказанное. — Были ли у вас проблемы с ногами раньше? — Я бывшая балерина, — Лиза подчеркнула слово «бывшая», — два года назад у меня возникла очень сильная боль в коленях. Часто повышалась температура. Недомогание. Через несколько дней, когда мне стало хуже на репетиции, меня отвезли в больницу, и там лечили от ревматизма полмесяца — дальше, по определенным обстоятельствам, я лечиться не могла. Боб стоял в стороне, скрестив свои тонкие руки, а потом закрыл глаза, не выдавая своей озабоченности этой ситуацией. Он понимал, что это были за обстоятельства. Доктор отложил крупные складки драпировки одеяла в сторону, обнажая ее худые, прозрачные ноги. — Попробуйте пошевелить пальцами ног. Тервиллигер глянул в сторону Лизы. Через несколько секунд большой палец слегка задрожал и доктор Дуглас, кивнув, пропальпировал коленный сустав. — Что-нибудь чувствуете? Быть может боль или дискомфорт? Симпсон старалась сохранять немногословность, поэтому отрицательно покачала головой. Доктор прощупал колено еще раз. — Можете согнуть ногу? Ожидаемого не произошло, но наступило ожидаемое молчание. Лиза ожидала ответа. Дуглас нахмурил густые черные брови, находясь в размышлениях. Боб лишь молчал. Через некоторое время, доктор достал из своего портфеля градусник. — Хорошо. Проверим температуру. Подержите его пока под мышкой. — сухой, дряблой рукой, мужчина протянул ей градусник, а затем жестом показал Роберту, что им нужно выйти поговорить и последовал за дверь. Роберт, предварительно бросив взгляд на Симпсон, зашагал за ним. — Мистер Тервиллигер? Тот обернулся. — Не могли бы вы зайти в мою комнату и взять сумку, пожалуйста? Она лежит на стуле около тумбы. Он оставил вопрос без ответа. Дуглас стоял на первых ступеньках лестницы, около балясины. Тяжелыми шагами своих длинных ног, стройный мужчина спустился вниз и встал напротив него, на другой стороне ступеньки. — Послушай, Боб. Я конечно не могу сказать точно: это не больница, а этот осмотр мало о чем скажет, но есть то, что я могу предположить. — Дерзай. — Это не ревматизм. — Что же тогда? — Ревматизм коленного сустава сам по себе подразумевает сильнейшую боль в околоколенных тканях, которые воспаляются и образуют ощутимую при пальпации припухлость. Этой припухлости у нее нет, как и самой боли. Если градусник сейчас не покажет высокой температуры, в чем я уверен, то главная ее проблема — психогенный паралич ног. — Психогенный паралич ног? — Самовнушение. Ноги парализуются из-за подсознательного желания абстрагироваться от пагубного влияния окружающей среды. Эдакая подсознательная самозащита. Довольно-таки распространенный неврологический феномен, особенно в массе танцовщиц; у них ноги — главная мишень для психической нестабильности. Тервиллигер пытался понять, почему он чувствует, словно его сердце стало камнем и упало. Он стеклянно глядел на доктора, чувствуя стоящий в голове шум. Стоит ли ему брать эту ответственность? — Я не специализируюсь на неврологии или психиатрии, но анализируя ее вчерашнюю попытку самоубийства, можно с уверенностью сказать, что это психогенный паралич ног. Может стоило тогда отдать ее в психбольницу? — Что же нам… — Боб кашлянул, — ей делать? — Единственное решение: госпитализация и хороший психиатр, что, конечно, обойдется в кругленькую сумму. В нашей стране эффективное лечение никогда не бывает бесплатным. В противном случае — она навсегда останется инвалидом. Тервиллигер почувствовал прилив какой-то неясной ярости, из-за обыденного тона Дугласа, выражавшегося так, будто бы ничего плохого не происходит. — Что ты такое говоришь. — Я говорю правду, Боб. Я доктор вот уже двадцать лет и знаю, что без вмешательства врачей с действенным курсом лечения она обречена. — В молодости я испытал частичную потерю голоса и ваш пресловутый «курс лечения» не показал никакой, черт побери, эффективности. И что ты мне можешь сказать о действенности, а, Дуглас? Дуглас замолчал, нахмурившись. Он знал, что говорить лишнего не стоит, чтобы не спровоцировать агрессию Тервиллигера. В конце концов, этот сумасшедший сидел в тюрьме за попытку убийства несовершеннолетнего. — Я пойду. Нужно проверить температуру. И с этими словами доктор тяжело поднялся на второй этаж по ступенькам и, не оглянувшись, удалился в комнату. Роберт Андерданк долго смотрел на изгиб балясины, и, громыхнув по ее плоскости кулаком, почувствовал какую-то астению, а следом и спад безрассудной злобы, охватившей его на некоторое время. Он зашагал в комнату Лизы. Дверь с пучком щепок на боковой части замка была настежь открыта, на полу валялись скомканные махровые полотенца, которыми, судя по всему, были заделаны щели в дверях, чтобы газ не прошел наружу — мужчина только сейчас заметил, насколько продуманной была попытка самоубийства Лизы Симпсон. Он прошел внутрь, взял черную спортивную сумку со стула и огляделся. Старый скудный интерьер, напоминающий довоенные годы и состоящий из низкой жесткой койки, тумбы, круглого стола без клеенки, стула и злополучной газовой печи — жуткое место для того, чтобы закончить здесь свою жизнь. Кто же поможет ей, если прямо сейчас он от нее откажется? От нее отказывались многие во времена постановки спектаклей в балетной академии, оставляя ее в кордебалете, несмотря на то, что танцевала она живописнее остальных учениц — все тогда и сейчас решал влиятельный статус их богатых родителей, коими Симпсоны никогда не были. Тогда именно он пришел к ней на помощь, разглядев наконец в ней тот талант, глядя на который ее балетмейстеры притворялись слепыми глупцами; он пришел и протянул ей руку, предложив закончить этот путь вместе с ним. Неужели сейчас, в этот момент, он мог бросить ее, ту девочку из его воспоминаний, только потому, что был слаб? Тервиллигер страшился отсутствия плана. Мужчина был беден и находился на грани того, чтобы стать нищим алкоголиком — как он может помочь ей, если даже себе он помочь в состоянии не был? Роберт молчал, сверля взглядом газовую печь. Проклятая печь. Тервиллигер вышел из комнаты и встретился с миссис Олсон лицом к лицу. Тучная седовласая старушка была старше его на полтора десятка лет, старомодно одевалась и являлась той самой формой брюзгливости старой женщины, которая питала чертовскую антипатию к людям, подобным Тервиллигеру. Он испытывал к ней тоже самое, но, в отличии от нее, никогда не заявлял об этом прямым текстом. — Какова чертовка! — проскрипела миссис Олсон, заметив за Робертом покалеченную дверь. — Кто громил мой дом?! — Я почувствовал газ в доме, — Боб был не в силах врать, поэтому решил говорить начистоту, — выломал запертую дверь и выключил газовую печь. — Газ? Какой еще газ? Не неси чепухи, бесстыжий ты выпивоха! Эта девка смылась из моего дома, не заплатив за дни ее проживания здесь ни одного цента! Боб пожал плечами и увидел, как старуха прищуренным глазом глядит на свешенную в его руках сумку. — Так она еще и вещи оставила там. Пока не заплатит за ночлег — и носка не верну ей! Ну-ка, давай ее сюда. Старая женщина резким движением потянулась к сумке, даже наклонившись для этого, но Роберт вовремя отдернул сумку в сторону. Это разозлило ее еще больше. — Да как ты смее- — Девушка сейчас у меня. — Боб вел себя так бесстрашно, что сам удивился тому, насколько холодно звучал его голос. — Она лежала в этой комнате без сознания, поэтому мне ее стоило унести. С ней сейчас доктор. Как раз в этот момент, Дуглас спустился вниз и, вежливо кивнув головой и поздоровавшись с хозяйкой, прошептал Бобу на ухо: — Температура в норме. Я оставил вам адрес неврологического отделения и номер хорошего врача. Всего вам хорошего. Когда доктор под язвительным взглядом немолодой хозяйки вышел из дома, Роберт был снова опален жестким взглядом миссис Олсон. — Ну и смешон же ты, Боб. Ты-то, — она оттопырила жирный указательный палец и направила его на Тервиллигера, — и права жить с ней в одной комнате не имеешь, если только вы, конечно, не женаты. Поэтому я требую, чтобы она сейчас же была вышвырнута за порог этого дома! — Если потребуется, — на этот раз он не совсем понимал, что говорит, — тогда я женюсь на ней. Старуха обомлела, потеряв дар речи. Угрюмо глядя в пол некоторое время, она ехидно фыркнула, показав целый ряд из черно-золотых зубов, и утиными переваливаниями с ноги на ногу, засобиралась скрыться в свою комнату под лестницей. — Что ж. Смотри, Боб, как бы ты не подцепил у нее что, — сказала она и разразилась мерзким хохотом, перед тем, как уйти. Сайдшоу Боб решил не огрызаться. Его состояние варьировалось от растерянности к решимости; он стоял, не веря в то, что сказал, и думал, раз за разом думал о том, зачем он все это делает. «Ты и я, мы с тобой — в одной лодке». Это ведь он учил ее итальянскому языку на кухне в доме Симпсонов, когда ей было десять; Лиза схватывала все на лету, Мардж что-то усердно готовила, а Боб чувствовал счастье каждый раз, когда пребывал в уютном обители этой странной, но беспечной семьи, общаясь и с Мардж, и с Лизой, и с Гомером, и даже с Бартом. Как же он был счастлив, получив тогда ту идеальную жизнь, которую он строил для себя с таким рвением. «Или он ждал ее, и она пришла, ненадолго распахнув свои объятия?» Ступеньки проскрипели ровно семь раз, — таково было их количество — и Боб, обхватив длинными пальцами изогнутую ручку двери, медленно открыл ее и зашел в комнату. Нет, Лиза, все-таки и ты, и я: мы с тобой — в одной лодке.