***
При пробуждении Боб вздрогнул, словно на кровати образовалась пропасть и он готов был упасть в нее. Вопреки ожиданиям пасмурной, снежной погоды, в окне издевательски сияло солнце на абсолютно безоблачном небе, – но это совсем не то, что должно было беспокоить сейчас Тервиллигера. Он схватил настольные часы. Девять утра. Работа требовала проснуться еще три часа назад! Роберт Тервиллигер резко вскочил на ноги, содрав с себя одеяло. Была вероятность задеть длинной стопой вчерашний поднос на полу, но, к счастью, сегодня ему везло как никогда; Сайдшоу Боб схватил большую сумку с костюмом и в спешке бросился к замшевым сапогам в углу вешалки. – Вы куда-то уходите, мистер Тервиллигер? Он застыл и взглянул на кровать. Оттуда на него смотрела совершенно вялая Симпсон, разбуженная утренней суетой. – Лиза… – Шестерка Боб встал, успев завязать толстые шнурки на одном ботинке. – Я опаздываю на работу. На освещенном столе застыла вчерашняя письменная деятельность, принесшая только три неоконченные страницы неотредактированного перевода. Сайдшоу Боб выключил ламповый светильник. Щелчок звучал так же нелепо, как и пережитая ситуация, которую Тервиллигер осмыслил только сейчас. – Как только меня угораздило, – сказал он самому себе, шагнув к кровати обратно. – Почему ты не разбудила меня, чтобы я ушел? – А вы не просыпались, – ответила Лиза и грустно посмеялась. Ее невозмутимость настолько натуральна, что у Боба сложилось впечатление, будто бы Лиза далеко не впервые спит бок о бок с кем-то посторонним. А бывали ли у нее мужчины и вовсе? – В самом-то деле, я просто не хотела вас беспокоить. Нет ничего ужасного в том, что вы устали и поспали на удобной кровати. Ваше присутствие меня не стеснило, тем более вам вчера стало очень плохо и… – девушка запнулась, окончив исступленное тараторение, опустила голову, подняла ее снова и, окинув его более ясным взглядом, поинтересовалась: – Как вы себя чувствуете? Может все-таки вы останетесь дома сегодня? Сегодня канун Рождества. Никто не работает в канун Рождества. Тервиллигер поглядел на ее осунувшееся лицо, которое она тщетно пыталась спрятать от белоснежного света назойливых солнечных лучей, и сделал еще один небольшой шажок вперед. – Ты спала сегодня? Положительный кивок его не убедил. Тервиллигер подумал о том, что сегодня Лиза необыкновенно рассеяна, – однако затем списал все на ее ночную бессонницу. – Я вернусь к пяти. В одиннадцать к тебе зайдет моя очень хорошая знакомая, чтобы занести свежее белье из химчистки. Попроси ее приготовить тебе завтрак, а после, милая Лиза, – попытайся поспать к моему приходу. – Эту женщину зовут Франческо? Роберт Тервиллигер надел пальто и намотал красный шарф вокруг шеи, вопросительно покосившись на Симпсон. – Ты о знакомой из химчистки? Нет, не Франческо. – Возясь с крупными пуговицами черной кашемировой ткани, Боб изобразил на своем лице тотальное равнодушие. Имя Франчески больше не имело каких-либо задушевных ассоциаций для него. Он забыл эту женщину разбильон лет тому назад – не было смысла раздувать из этого драму амурных стенаний. – Откуда ты взяла это имя? Разговорный пыл Лизы улетучился насовсем. – Вы часто произносите его во сне. Кто такая Франческо? – Моя бывшая жена, – ответил он и открыл дверь, чтобы покинуть комнату. Больше вопросов она задать не посмела. Жгучесть голоса Шестерки Боба сама за себя говорила о том, что больше он не был настроен отвечать на такого рода вопросы. – А, Лиза… – Вышедши, Тервиллигер вовремя спохватился и выглянул в комнату обратно из дверного проема, дабы сказать что-то, что он так долго и кропотливо раздумывал сказать. Роберт никогда в жизни не позволял себе грубой резкости по отношению к маленькой Симпсон, и он очень хотел хотя бы как-нибудь закупорить свою нечаянную горячность, лишь бы только не причинять даже самой минимальной боли человеку, разделяющему гадкое и беспросветное одиночество вместе с ним. Ему ведь не хотелось потерять кого-нибудь еще, не так ли? Странное совпадение – вспомнить здесь Франческо Вендетто. – …С наступающим Рождеством, – не найдя слов, Роберт Тервиллигер решил сказать самое первое, что всплыло у него в голове. Лиза улыбнулась, и ее бледное личико расцвело. Ненароком мужчина обнаружил, что не хочет никуда идти. – Берегите себя. Тервиллигер натянуто ухмыльнулся. – Обязательно. Он медленно закрыл дверь, поправил черный воротник, и спустился вниз по лестнице.***
Внешняя какофония городской суеты сравнительно приободрилась с приходом ясной погоды. Хрустела подкованная корка льда на снегу. По расчищенной дорожной ветке праздно разъезжали помпезные кадиллаки, дребезжащие пикапы с елкой в грузовом отсеке и всякое автомобильное разнообразие, пестрящее на фоне сферических сугробов. Солнечность отлично вписывалась в распорядке предпраздничных чудес, поэтому рождественская лихорадка окутала несчастный американский народ даже интенсивнее чем предполагалось. Словом, такой святой праздник, как Рождество, воистину вносил небывалые изменения в устройство столь странного и противоречивого мира. В этот день, даже самый жестокий изверг не собьет бродячего пса на своем элитном автомобиле по пути в уютное пространство родительского дома. В этот день, водитель общественного транспорта простит мальчику недостающие двадцать центов за проезд, а один джентльмен уступит свое место уставшей матери четверых детей. В этот день все голодные вмиг станут сытыми, а уничтоженные – окрепнут вновь. Какое же замечательное это время, – и как жаль, что оно длится всего лишь двадцать четыре часа! Ежедневно Сайдшоу Боб видел бесконечное количество женских и мужских лиц. Каждое из них было мимолетно, незнакомо и единовременно – он ни разу не видел одно и то же лицо дважды. Прежде чем приехать в этот город, Тервиллигер, будучи досрочно освобожденным за примерное поведение, вернулся в Спрингфилд, где не смог продержаться и месяца: "знакомые лица" пылали хоть и пассивной, но нещадной ненавистью к растлителю несовершеннолетнего ребенка всеми уважаемого Гомера Симпсона. За этот маленький промежуток времени, Сайдшоу Боб не искал никаких встреч с членами семейства Симпсонов, – даже с маленькой Лизой – что было совсем неудивительно. Ненависть к этой любимой семье не оставляла его в покое очень долгое время – а он и знать не мог, что этот двухэтажный домик с выпирающими наружу широкими окнами был пуст вот уже как год и четыре месяца. Выдержать гнетущую ауру этого городка мог бы молодой, сконцентрированный юноша, который имел перед собой все карты к достижению успеха, но так как Роберт Андерданк Тервиллигер был уже немолод, а тюрьма окончательно стерла все его надежды на лучшее будущее, он собрал все свои вещи и уехал, надеясь забыть такое дрянное явление – "знакомые лица". Сегодня толпа плотнилась по улицам многочисленней. Мимо проходила компания щебетавших между собой девушек в теплых куртках с меховым воротничком. Они тотчас шмыгнули в какую-то кофейню, не дав Бобу в достаточной мере рассмотреть их. Вот шел строгий мужчина с дурацкими овальными очками на носу, вконец испортившими его чопорный видок. Тервиллигер безучастно окинул ряд бутиков и магазинчиков. Сохраняя привычку демонстрировать свою напускную значительность и оставшееся самолюбие в движениях, он уверенно миновал противоположно идущих пешеходов. Опрятная одежда, деловитая походка – чванься собой, пока смерть не сыграла с тобой в ящик! Некоторые мимоидущие персоны оглядывались на него, и он чувствовал какое-то необъяснимое дежавю, похожее на прилив легкого тщеславия. Будто бы он снова начинающий актер, спешащий на репетицию в нью-йорский театр Гершеля Крастовски. Переходя перекресток по светофору, Тервиллигер взглянул на наручные часы и убедился, что сегодня его однозначно выставят вон с этой работы. "В любом случае," – думал он, мрачнея видом, – "мне не придется позориться снова, надевая этот чертов костюм, дабы распевать всякую госпеловскую посредственность". Роберт закинул голову, отбрасывая "пальмовые листья" красных волос назад, нетерпеливо взглянул на верхушки многоэтажных домов, а затем, когда светофор дал зеленый свет, вступил за бордюр на пешеходный переход, но был больно протаранен плечом идущего напротив него верзилы. Боб бросил короткий взгляд через плечо, что-то недовольно прорычал и засеменил дальше. – Бобби Сайдшоу! Мохнатый дружище! Чья-то крепкая, железная рука силой вытянула его обратно на тротуар. Тервиллигер развернулся, но остался отнюдь не приятно удивлен: нахалом с могучей грудой мышц, специально толкнувшим его, был давнишний сокамерник по кличке Снейк Джейлберд, с которым они вместе мотали срок в местах не столь отдаленных. Плетущиеся быстрым шагом люди недовольно фыркали, огибая остановившихся прямо у пешеходного перехода мужчин. – А я узнал тебя сразу по твоей дурацкой мотне на башке! Как поживаешь, педофилюга? – Снейк по-дружески хлопнул или, скорее, ударил помрачневшего Сайдшоу Боба по плечу. – Когда ты успел откинуться, м? Разве тебе не пятнадцать впаяли? – Неужто Джеффри не распахнул свою пасть, чтобы вытрепать тебе новость о моей досрочке? – Да ну, Джеффри-то на стул сел, – Снейк обнажил свои акульи зубы в улыбке. – А ты словно расцвел! Весь в этих интеллигентных шмотках, важничаешь, как офисный планктон. Прям-таки помолодел. – Ты абсолютно не изменился, – ровно прогремел криво оскалившийся Боб, пренебрежительно оглядывая Джейлберда с ног до головы. Та же неуклюжая кирпичеобразная, шрамированная физиономия с темными следами выбритой щетины, то же широкое могучее тело, облаченное в толстую красную куртку, чтобы казаться внушительнее – сразу понималось, что перед тобой – завсегдатай преступного мира. Роберт Тервиллигер решительно убрал крупную пятерню бывшего сокамерника со своего плеча. – Странно, что ты здесь. Я старался пропасть. Извини, Снейк. Был искренне рад с тобой повидаться, но я тороплюсь. Поговорим как-нибудь потом: я не люблю опаздывать. Оставив мерзко ухмыляющегося Джейлберда позади, Тервиллигер в последний момент мерцания светофорной зелени бросился на вторую сторону перекрестка, торопливо смешиваясь в городском рое проходимцев. Оборачиваться не было желания – была только надежда, что этого "как-нибудь" просто никогда не произойдет. Громила досадно присвистнул вслед, сплюнул на дорогу и неспешно удалился в другую сторону улицы.***
На объективный взгляд может показаться, что в столь хлопотливый канун Рождества музыкальное кафе "Dóchas" набьется посетителями как бочка сельдями – так рассуждал кафе-владелец еще двадцать третьего декабря, лежа в своей пуховой постели и читая, не вникая, местные новости в широченной газетенке после сытейшего ужина. Он любил помечтать, этот молодцеватый усач семнадцатого года рождения, но помечтать он любил только о чем-то, -- и это что-то непременно должно было поддаваться материализации и иметь последующее денежное значение. Что же, вопреки его логическим умозаключениям, в кафе заходили только лишь холостяки да молодежь, задерживаясь на скудное меню вроде чашечки чая с куском сливового пирога. Это не могло не обидеть горе-прогнозера: все сегодняшнее утро вполне взрослый мужчина только и делал, что дулся, как ребенок, срывая свою злобу на всех, кто по иерархии персонала был ниже его (а ниже его, увы, были все). Наверняка так бы продолжалось до самого конца рабочего дня, и, возможно, результат разочарования рассерженного администратора настиг бы и Роберта Тервиллигера, которого нет на рабочем месте вот уже два часа, однако, к счастью, к его работодателю вовремя приходит озарение – списки забронированных заранее столиков и VIP-комнат. Списков этих было утешительно немногим больше, чем обыкновенных посетителей кафе, но вполне достаточно, чтобы ослабить капризы хозяина. Да, работодатель Боба – чрезвычайно педантичный предприниматель, но, чего хуже, бестолковости в нем было хоть отбавляй. Даже Тервиллигер удивлялся, как заведению "Dóchas" удается оставаться на уровне посещаемых в городе. В кафе Роберт планировал зайти незаметно, практически бесшумно, чтобы сразу улизнуть в комнату для персонала. Однако тщетно: он все время забывал о надверном колокольчике, выдающим с потрохами каждого, что входит и выходит. Прокляв вслух дьявольское звяканье, Тервиллигер обреченно вздохнул. Если администратор находится в зале, то у Боба нет шансов на избежание грандиозного скандала, который тот закатит у всех на виду, не моргнув и глазом. К превеликому счастью, дневная фортуна преподнесла очередной маленький подарок: старикашки там попусту не оказалось. За несколькими округлыми столиками, попивая кофе из нежноцветных чашечек со вздернутыми краями, сидели посетители; около крайнего у окна с меню возилась официантка по имени Кассандра. Завидев его, она приветственно кивнула и незаметно указала быстрыми жестами на дверь служебной. Заметно, что Кассандра была слегка взволнованна, – то ли опозданием Боба, то ли ее собственными проблемами – но Тервиллигера это мало интересовало в этот момент; служебная комната приоткрылась и из нее высунулся администратор. – Поди-ка сюда. Сайдшоу Боб нервно поправил воротник и, отстегнув одну пуговицу пальто от шеи, шагнул внутрь. – Ты где ходил, Боб? – глухо громыхнул старик, щуря на Сайдшоу выпуклые глаза. Он был статен и подтянут, несмотря на возраст, но из-за четкого акцента кокни и непринужденности в общении с подчиненными больше напоминал фабричного рабочего, нежели уважаемого владельца кафе. – Прости, дружище, – отвечал Тервиллигер так же глухо, чувствуя отвращение к оправданиям. – Возникли очень важные дела. Я не мог их проигнорировать. Тот хмуро кивнул и угукнул. – Дела значит. И каковы же они, дела эти? – Супруге было нехорошо прошлым вечером. – Почему-то он сразу же вспомнил Лизу и, не задумываясь, решил защититься именно этим. – Сегодня мне нужно было остаться вместе с ней. – О, так ты женат! – Хватился старик и его злоба уничтожилась радостным смятением. Брак старик уважал и считал основной жизненной ценностью. – Почему я все еще не осведомлен об этом? – Не приводилось случая. – Хорошо, Боб. Сегодня я тебя прощаю. Надеюсь, подобного безобразия больше не повторится. – Администратор пригладил свою лысину шероховатой ладонью. – Иди работай. Сегодня будет три компании важных господ в люксовых комнатах, поэтому работать на улице тебе не придется. После пяти я, так уж и быть, – старик махнул рукой, – пущу тебя, ради всего святого. – Спасибо, это и вправду то, что было мне необходимо. Сколько было сегодня посетителей? – Кот наплакал. Совсем немного. – Не страшно. Поднаберется с концом дня. Тервиллигер, поторапливаемый кафе-владельцем, вышел из служебной, оставив там пальто и сумку с костюмом, которая, как оказалось, ему больше не понадобится. Фальшивая улыбка исчезла с его лица, как грязная клякса исчезающих чернил. Обычно подобная благосклонность сулила сверхурочную работу в будущем, поэтому Боб был мало рад такой возможности уйти сегодня пораньше. Кассандра засеменила к Сайдшоу, ухитрившись подступить к нему так, что тот напугался от неожиданности. – Боб, зайди на кухню и отнеси заказ вон той семье за дальним столиком. – По причине занятости рук, Кассандра мотнула головой куда-то в угол помещения. – Мне нужно заняться напитками. – Что они заказали? – На кухне только их заказ, – сказала она и бегло оглянула Тервиллигера. – И надень фартук. Рада, что тебя не выгнали. Женщина быстро ретировалась за стойку, подтянув на руки поднос поудобнее, и мужчина взглянул в сторону заказчиков еще раз. На окруживших стол высоких стульях сидела небольшая молодая семья: некрупный отец, чертами лица производящий впечатление уступчивого и мягкого человека, не отошедшего от своей юности, нарядно одетые девочка и мальчик, наверняка еще дошкольного возраста, и их мать – копия отца, приятной наружности рыжеволосая веснушчатая женщина. Тервиллигер долго-долго смотрел на их лёгонькое, трогательное озорство, и, вскоре, глубоко вздохнув и отвернувшись, погрузился в монотонный механизм рабочего дня. *** Дружелюбный лай взволнованной собаки. – Маленький помощник Санты, прекрати! – И вправду, почему он разгавкался? Пустите его на улицу, иначе он не даст нам спокойно поесть. – Но, Гомерчик, ты ведь помнишь, что случилось в прошлый раз. Я не хочу снова печатать листовки и бегать по приютам в поисках собаки. – Пес стесняет гостя. – Не стоит выгонять это чудное животное на улицу. – Роберт Тервиллигер любезно улыбнулся мистеру Симпсону. – Помощник Санты мне не мешает. Гомер глупо пожал плечами и, исключая всякие приличия, тут же принялся уплетать говяжий бифштекс. Июльский вечер чуть остудил летнюю жару, скосив солнце впритык к горизонту, поэтому в помещениях было уже не так душно. Это время, когда свет в комнатах еще не включают, несмотря на тусклость просвета закатного диска солнца в окнах. Тот редкий момент, когда все запоминается четче от богатства цвета оставшегося летнего дня, которое укладывается на белые подоконники и полы частных провинциальных домиков, как мимолетное наитие. – Папа. По-моему, гостя стесняешь здесь только ты. – Лиза недовольно скрестила руки, чуть задев локтем ребро стола. Лысоголовый папаша покосился на свою дочь с наигранным возмущением. – Но Лиз! Разве он, – Гомер ткнул вилкой в сторону огорошенного Боба, – нам кто-то чужой? Теперь он тоже Симпсон! Не так ли, Бобби? Плутовато подмигнув Тервиллигеру, Симпсон довольно загоготал. Тот прерывисто и неловко рассмеялся в ответ. – Да, Гомер. Верно подмечено. Стройная женщина с обелиском синих волос на голове поставила на стол еще горячий пирог. – Это на десерт. Всем приятного аппетита! – Тяжелый, хриплый голос Марджори первое время очень волновал Тервиллигера – он предполагал, что она пережила какое-то тяжелое заболевание гортани недавним временем назад, но, познакомившись с семьей Симпсонов поближе, понял, что это всего лишь генетическая данность. Мардж несильно хлопнула по жилистой руке мужа, которую он тянул к куску пирога. – Гомерчик, пирог на десерт. Толстый мужчина жалобно заскулил, вернувшись к бифштексу. На трапезе присутствовали все члены семьи Симпсонов, кроме Барта. Он как всегда запаздывал, и порой Тервиллигер забывал, что кроме Мэгги и Лизы, у Мардж и Гомера есть еще и сын. – Как твои дела, Боб? Тебя уже подняли в оперу? – Любые беседы за столом всегда начинала именно Марджори. Роберт Тервиллигер поправил ворот своей рубашки. – Пока играю второстепенные роли в опереттах и клоунаде. – Как же жаль… Твой директор тебя совсем недооценивает. – Да, похоже твой начальник куда хуже моего, – хихикая, проговорил Гомер, внезапно вмешавшись в разговор. – Но у тебя хотя бы есть повышения… – Что насчет Лизы? Как ее успехи? – Мардж продолжила свои расспросы. Лиза поспешила опередить Боба, ответив вместо него. – Вчера мы с Бобом читали "Шильонского узника" вслух. У меня хорошая дикция."Взгляните на меня: я сед, Но не от хилости и лет; Не страх внезапный в ночь одну До срока дал мне седину. Я сгорблен, лоб наморщен мой, Но не труды, не хлад, не зной – Тюрьма разрушила меня."*
– У талантливых танцовщиц обязательно есть глубокая предрасположенность к хорошей актерской игре. С этим проблем больше не возникает на практике. Думаю, у Лизы все получится. – Я, конечно, далек от театра, Боб, – живо отозвался Гомер, оторвавшись от еды, – но я считаю тебя самым лучшим актером, которого я знаю… После Чарли Чаплина, конечно… – Спасибо, Гомер, – ответил Боб и радушно спохватился, подняв квадратную, длиннопалую ладонь: – Приближается август. Скоро Гершель Крастовски поставит очередную оперетту. Я посмотрю либретто, и если оно подойдет, то Лиза, возможно, сможет испробовать свои способности уже на актерской сцене. – Это замечательно! – воскликнула миссис Симпсон. – Как же моя Лиза долго об этом мечтала, правда ведь, детка? – Мам, не называй меня "детка", пожалуйста! Застолье продолжалось, но Тервиллигер не смог бы сказать точно, о чем они разговаривали еще. Боб помнил только досадное чувство того, как был быстротечен тот летний вечер. – Мардж, ужин просто превосходен. – Спасибо, Боб. Гомер Симпсон отложил плоскую тарелку в сторону. Негромко проворчав на тявканье собаки в зале, Мардж вышла из кухни. – Слышал последние новости насчет Вьетнама? – тотчас нашелся спросить Тервиллигер, обращаясь к Симпсону, но украдкой поглядывая на Лизу, отличавшуюся сегодня какой-то малословностью. – Я не читаю мировые новости. – Гомер Симпсон широко улыбнулся. – В самом-то деле, я голосовал за Линдона Джонсона только в надежде того, что мне не придется их читать. – Ты прав, Гомер. Я – республиканец по сути своей, и голосовать за демократа – что-то вновинку для меня, но я был уверен, что Джонсон сдержит свое обещание сохранить мирные отношения с внешним миром. Лиза Симпсон уперлась локтями в стол, уныло подперев свое круглое лицо ладошками. – Что Барри Голдуотер, что Линдон Джонсон – все с одной карты, – пробормотала девочка, сверкнув глазами то на отца, то на Тервиллигера. – Важно только то, что страдают обыкновенные американские солдаты, погибая вдалеке от своей родины. Не глупите. Ничего никогда не изменится. Лучше сохранять аполитичность. В противном случае быстро расстроишься. Войны не должны быть выгодными для кого-то. – Слишком вы малы, юная леди, чтобы рассуждать на такие щепетильные темы. Возмущенно открыв рот, Лиза хотела возразить отцу, но в парадной послышался скрип входной двери. Роберт поднял голову и поглядел в пустой проем. Домой вернулся Барт. Ему четырнадцать лет, он светловолос, субтилен и высок – точная мальчишеская копия сестры. Этот мрачный юноша был для Тервиллигера загадкой, которую раскрывать он не особо-то и хотел; все-таки, между ними присутствовала какая интуитивная враждебность по отношению друг к другу, и Бобу было ясно изначально, что они – взрослый и ребенок совершенно противоположных полюсов. В любом случае, Роберт все равно не оставлял попыток как-то растопить этот ледовый барьер между ними, чтобы не казаться чересчур безразличным. – Привет, Барт, – Боб помнит точно, что поздоровался с мальчишкой первым, и тот, обернувшись на его голос, шагнул на кухню, бросив лживо приветливое "Сайдшоу Боб" – так он его всегда называл, когда однозначно здоровался. – Барт! Наконец-то ты вернулся, – радушно воскликнул Гомер и лукаво добавил: – Садись сюда, мать приготовила вкусный говяжий бифштекс и черничный пирог. Поужинай с нами. – Спасибо, Гомер, – Барт сверкнул взглядом на Тервиллигера, оставив у последнего какое-то странное, неприятное ощущение, – но я так налопался у Милхауса, что больше в меня ничего не влезет. У вас гости, поэтому я лучше пойду в свою комнату. Передай маме привет. Не ожидая ответа, мальчик пригладил свой светлый ежик волос на голове и ретировался на второй этаж. Лиза почему-то вскочила и понеслась за ним вдогонку. Гомер пожал плечами. Наступившая атмосфера говорила о том, что разговор больше не задастся. Боб, осознав, что является лишним в этом доме, поглядел на настенные часы, порешив уходить. – Уже так поздно. Я думаю, мне пора ехать. Я совсем забыл за оставшиеся дела. Симпсон удивленно вскинул толстые брови. – Куда ты спешишь, Боб? Останься еще на десять минут. – Мне есть куда спешить сегодня. Было приятно побыть у вас снова – здесь очень уютно. – Встав со стула, Роберт Тервиллигер посмотрел на мистера Симпсона. Он не хотел забыть сказать что-то еще. – У тебя прекрасная семья, Гомер. Расплывшись в широкой улыбке снова, лицо толстого мужчины казалось еще крупнее. – Ладно, иди. Обязательно приходи еще! Мне бы хотелось сходить с тобой к Мо выпить пива в эти выходные. Боб кивнул и увидел, как Гомер протянул в его сторону свою руку, явно для дружеских рукопожатий. Будучи вежливым в любых ситуациях, Тервиллигер поддался этому прощальному, совершенно незначительному ритуалу. Настроение Симпсона как-то поменялось, когда он добился своего, но Сайдшоу Боб настолько спешил покинуть дом, что мог этого и не запомнить. – Боб. – Крепко сжав длинную ладонь, легкомысленный взгляд Гомера не на шутку посерьёзнел. Тервиллигер вопросительно опустил глаза на стиснутую руку. – Выучи мою девочку. Я найду любые деньги. Прости, я очень доверчивый человек, что часто выходит у меня совсем не тем боком, но я вижу, что у тебя правда благие намерения. Помоги моей Лизе. Ей больше никто не сможет помочь здесь. В этой жизни я добился абсолютно ничего, и мне бы не хотелось, чтобы мои дети шли по моим стопам. Я ничего не могу сделать, но ты – можешь. Мы ведь с тобой почти одного возраста. Ты понимаешь, о чем я говорю. Боб проницательно смотрел на него, ощущая, как хватка медленно ослабевает. Сдержанно улыбнувшись, мужчина похлопал по плечу Симпсона. – Ты неожиданно говоришь мне такие вещи. Почему ты думаешь, что я что-то могу сделать? – У вас с ней одинаковое направление. Все бы поверили, что она твоя дочь, но никак не моя. – Ты говоришь полнейшую чушь, – ответил Тервиллигер и глупо посмотрел на тот стул, где сидела Лиза несколько минут назад. – Береги ее, – продолжил Гомер, – потому что я этого сделать не могу. Подобная финальная реплика озадачила Сайдшоу Боба. Нужно быть безумцем, чтобы доверить свою малолетнюю дочь чужому человеку, приходящимся ей всего лишь бесплатным репетитором. Гомер Симпсон и вправду был человеком наивнейшего типа, но с кое-чем он явно угадал: Тервиллигер и вправду делал все это только из искреннейших побуждений. К девочке он прикипел. Он всегда любил детей, которые не тратили свое время впустую. Детей, как две капли воды похожих на него в детстве. Дальше – всего лишь размытые кусочки звуков, сумеречных пятен и каких-то неясных мыслей, которые возникали после того, как Роберт, попрощавшись с Симпсоном, вышел за порог дома. Он тратил много времени на осмысление столь странного диалога, – а был ли он однозначен? Некоторые слова нуждаются во времени, чтобы стать весомой ценностью. *** Уход в себя. Вот он – самый важный жизненный навык, коварный маневр человеческого сознания, которому стоит преподавать ребятне в школах, выделяя его как отдельный творческий предмет! Роберт Тервиллигер пользовался этим регулярно, может быть еще с того момента, когда неожиданно понял, что умеет мыслить; даже невзирая на нечеловеческое терпение, ему приходилось время от времени прибегать к абстрагированию, чтобы продуктивно решать свои проблемы, сохранять терпение и выполнять заунывную работу. – Эй, Тервиллигер! – Кассандра пугает его своим зычным голосом уже второй раз за день. – Ты ведь один празднуешь Рождество, так? Рабочая составляющая этого дня была практически окончена, но вечер не спешил чернеть: на улице одни за другими загорались праздничные фонари. Кафе пустовало, утопая в тишине – радиоприемник хозяин выключил за абсолютной ненадобностью. У окна в одиночестве сидел худейшей комплекции парень в бежевом костюме. Безмятежность его поведения говорила о том, что он явно не стремился куда-то торопиться; сидя на стуле прямо, он маленькими глотками пил из чашки какую-то жидкость – то ли кофе, то ли чай – и идиллично высматривал что-то в окне. – Сегодня не один, – ответно рявкнул Роберт, без спешки одеваясь. Кассандра по-панибратски толкнула его локтем в плечо. – Уже нашел себе кого-то, м, Боб? Признавайся, я же вижу: ты как-то переменился. – Да. Нашел. Буду праздновать вместе с сокамерником. У нас есть многое, что можно обсудить... В один миг женщина растерялась. Боб Тервиллигер усмехнулся, хватая в руку сумку. – Я шучу, Кассандра, не обижайся понапрасну. Я всегда праздную в одиночестве. Без всяких исключений. Сайдшоу пристукнул плоским каблуком ботинка и, отшагивая мелкими шажками назад, повернулся лицом к официантке. – Веселого Рождества! Минув обернувшегося на голос парня в костюме, Боб Тервиллигер вышел из кафе, закончив этот день позвякиванием медного колокольчика. Снаружи человеческое количество сократилось примерно вдвое – значительное отличие от сегодняшнего утра. Ударил сильный мороз; снег уютно хрустел под подошвой. Вздохнув, Боб взъерошил свои волосы. Уныние герметично закупоривало его снова. – Боб! Сайдшоу Боб! Знакомый голос. Визгливый, но достаточно глубокий, чтобы иметь ассоциацию. Тервиллигер развернулся, сунув замерзшую руку в карман. Навстречу к нему впопыхах бежал тот самый человек из кафе, но уже в черном плаще – у Боба было очень дрянное зрение в последнее время и поэтому лица он все никак не мог разглядеть. – Да ну, неужто ты меня не помнишь? Это же я – Сайдшоу Мэл! Мелвин Ван Хорн! По приближению, физиономия Мэла прояснилась. Бывший коллега по Гершельскому театру. Столь внезапная встреча разволновала Боба Тервиллигера настолько, что разочарование сегодняшним днем наполовину рассеялось. Он оживленно затряс руку длинноволосого мужчины (он оказался далеко не пареньком) при рукопожатии. – Мелвин, собственной персоной Мелвин Ван Хорн! Сколько лет, сколько зим. – Я сидел в кафе, слышу: твой баритон; посмотрел в окно, вдруг вижу: твоя огненная шевелюра! Какими судьбами ты здесь? Роберт заколебался, подбирая нужные слова, которые у него никак не находились. – Я переехал сюда. Живу неподалеку. – А почему не в Спрингфилде? Когда тебя выпустили? – не уставал расспрашивать его Мэл. Боб глупо улыбнулся. Это было определенно в стиле Ван Хорна – не брезговать неудобными вопросами. – Полтора года назад. Я не хотел возвращаться. Разве ты не знаешь, за что меня посадили? Мелвин вопросительно пожал плечами. – Я слышал лишь мельком, что тебя арестовали. Меня тогда не было в штате, поэтому я понятия не имел, что происходит. А за что тебя посадили? – Знаешь, Мелвин, как я отвечу на твой вопрос? А отвечу я так: не имеет значения то, что произошло, давний друг мой. Давай не возвращаться к этой теме, – Тервиллигер медленно засеменил вперед, вынуждая Мелвина следовать за ним. – Как ты поживаешь? – Все еще работаю в театре, остался в клоунаде. – Кроме театра? – Я женился. Родился сын в прошлом году. – Очаровательно, Мэл. Поздравляю тебя с отцовством. – Почему ты не вернулся в театр, Боб? Тема прошлого настойчиво лезла в их разговор, как муха, назойливо жужжащая перед лицом. Остановившись, Боб Тервиллигер тяжело вздохнул. – Подумай здраво. Крастовски все равно не пустил бы меня назад. Я сидел в тюрьме, а театр подобного не терпит. Мелвин покачал головой. – А может и пустил бы. Крастовски тебя обожает. – Крастовски никого не обожает, кроме себя, – отрезал Тервиллигер, нервно потирая пальцы друг о друга. След в след шагая за Бобом, Мелвин Ван Хорн призадумался, копаясь в своих воспоминаниях. – А Франческа? Она же была беременна тогда... Родила? А как же та девочка-балерина, которую ты привел в театр в шестьдесят пятом…? Не помню, как ее зовут. Она перестала появляться у нас сразу же после твоего ареста. Настало время быть осторожнее в своем поведении, Боб. Послушавшись себя, Тервиллигер не повел и бровью, притворившись неосведомленным. А еще незаинтересованным. – Лиза Симпсон? – уточнил он и чванно добавил: – Я не видел ее ровно столько же, сколько не видел ее ты. – Прелестная была девочка… С большим потенциалом. При мысли о Лизе, Боб Тервиллигер неосознанно вспыхивал тревогой. Прошло столько времени с момента, когда он ушел на работу… Может ли что-то случиться? – Да. У нее был талант. – Послушай, Боб, – Мелвин обогнал старого знакомого и остановился. – У меня еще очень много вопросов к тебе, но мне срочно нужно бежать домой, иначе жена будет в ярости. Почему-то еще с самого начала встречи Роберт был уверен, что больше они с Сайдшоу Мэлом никогда не пересекутся. Кивнув, он приготовился прощаться с ним. – Я все еще работаю в театре Крастовски, – Ван Хорн что-то расторопно доставал из пиджака. – Приходи обратно. Я не могу смотреть на то, как ты угасаешь в этой музыкальной забегаловке. Визитка. Роберт Тервиллигер не отрывал взгляда от бирюзовых волос своего старого знакомого. Ему повезло оказаться в этой забегаловке, в противном случае он, пьяный и полузабытый, так и остался бы играть на скрипке в подземных переходах за несколько центов и пару сигарет. – Возьми это. Здесь есть адрес. Хотя я думаю, что ты его и сам помнишь. Я попытаюсь договориться с мистером Крастовски о тебе. Представив себе обстоятельства того, как это произойдет, Боб испуганно замотал головой. Крастовски знал о преступлении и против кого преступление было совершено. Было бесполезным просить его позволить вернуться в театр. – Нет, нет, нет, Мелвин. Я не могу. – Почему? Боб Тервиллигер принялся нервно кусать кулак. – Очень сложно объяснить подобное. Я совершил кое-что непростительное. Боюсь, что ты меня просто не поймешь. – Попытайся. Все-таки я и сам понимаю, что ты сделал что-то очень плохое. Восемь лет ведь не шутка. Говори начистоту. Или же все-таки придется признаться? В конце концов – на нем нет никакого греха. Совершенного Роберт Тервиллигер не совершал! Однако отличать ложь от правды становилось задачей все более трудной для него. – Я растлил мальчика девять лет назад. Мелвин Ван Хорн даже не успел удивиться. – Постой. Погоди. Что? Это ты так шутишь? – Я не шучу, Мэл. Меня посадили за педофилию. Тервиллигер заметил, как вдруг превратился в кусок загнивающего мусора: Ван Хорн окатил его ошарашенным взглядом с проблеском легкого омерзения. – Да быть такого не может. Ты ведь интеллигентнейший человек, скрупулезный интеллектуал… – Анализируя что-то в своей бирюзоволосой голове, Мелвин изумился еще больше. – Боб, неужели и Лизу ты тоже… – Нет, – рявкнул он. Внезапный прилив ярости заставил Сайдшоу Боба схватить Ван Хорна за плечи. – Ты говоришь мне ужасный бред, черт же возьми. Ты же знаешь кто я. Ты же знаешь, что я нормален. Мы жили с тобой в одном крыле общежития. Ты же помнишь Франческу. – Т-ты так мне все прямолинейно преподнес, что у меня разные мысли возникают. – Я не делал этого, Мелвин. – То есть сначала ты мне говоришь, что изнасиловал мальчика, а теперь говоришь, что этого не делал? Ты спятил, Боб. Какой в тебя бес вселился, что ты посмел тронуть ребенка. – Я сам себя не понимаю. Но я этого не делал. Меня оклеветали. Прошу тебя, поверь мне хотя бы ты. Мы с тобой вместе выпустились из театральной академии много лет тому назад и вместе пришли в этот театр, который стал для меня домом. Неужели за столько лет ты бы не заметил, что я – педофил? Брови Мэла изогнулись в напряженном размышлении. Низкий баритональный голос, которым Сайдшоу так гордился, звучал сейчас настолько отчаянно, что у него снова болезненно сжалось сердце. Схватка Роберта была ослаблена, заимев на то причину. – Да, ты прав, Боб, – через некоторое время произнес нахмурившийся Мелвин, однако не без скептицизма. – Ты слишком много тратился на работу тогда. Хотя бы вспомнить Франческо… Я все равно не поверил бы, что ты это сделал. – Теперь понимаешь, почему я не могу вернуться в театр? – Понимаю. – Я бы все отдал, чтобы вернуться. Моя жизнь уже давно превратилась в бессмысленное существование. Я не могу без театра, Мэл. Мелвин сверлил Боба взглядом в поисках каверзы, но в результате сдался и вздохнул, выпустив пар из своего рта. – Не знаю, что ты такое натворил, умудрившись влезть в подобное, но мое предложение все еще в силе. Позвони мне после праздников. Я попытаюсь уговорить Гершеля Крастовски к этому времени. Как бы там ни было, мы ведь с тобой старые друзья, и ты довольно-таки часто мне помогал с делами. Я тебе многим должен. – Спасибо, Мелвин. Мелвин Ван Хорн ободрительно похлопал Тервиллигера по предплечью. – Надеюсь, что ты мне не врешь. Счастливого тебе Рождества, Боб. Наблюдая за тем, как Ван Хорн медленно уходит обратно в сторону кафе, Тервиллигер долго и неподвижно стоял на одном месте. Все глубже и глубже его тело пропитывалось холодами; он наконец осознал, как сильно замерз. Стыд и отчаяние потихоньку изгладились из памяти вместе с угаснувшей сердечной болью – и их заменила надежда. А может Крастовски позволит ему вернуться? Может быть его жизнь больше не безнадежна?