Родная кровь

      После получаса слез Юля решила успокоиться. Девушка попыталась утешить себя тем, что все это временно, что все будет хорошо, но сердце настойчиво подсказывало, что все самое страшное впереди.       Опасения девушки начали сбываться уже вечером. Получив на ужин хлеб и воду, Юля сначала опешила, потом вспомнила слова Романа Сергеевича, а потом сказала сама себе:       — Люди же как-то сидят и я свое отсижу.       Вскоре настало время ложиться спать. Поняв, что ей не стоит ожидать постельного белья, Юля огорчилась, потом легла на нару, а потом поняла, что это не на ночь и даже не на сутки, ей придется провести здесь практически неделю.       «За свой длинный язык поплатилась, уже в который раз», — подумала девушка и попыталась заснуть.       Наутро Юля проснулась рано: от холода — в помещении резко похолодало, захотелось есть. С трудом дождавшись завтрака и снова увидев хлеб и воду девушка поняла, что долго так она не протянет.       — Пожалуйста, скажите Оржевскому, что я готова на его любые условия, лишь бы он вернул меня хотя бы в камеру, — попросила Юля.       — Быстро сломалась, — рассмеялся Иннокентий. — А что, привыкай к возможному заключению в тюрьме, еще ж суд впереди.       От мысли, что ей, возможно, придется еще не раз испытать что-то подобное, Юля расплакалась.       — Ваше высокоблагородие, Самохина просила передать вам, что готова на любые ваши условия, лишь бы вы вернули ее хотя бы в камеру, — доложил Иннокентий начальнику.       — Уже наутро? — удивился Роман Сергеевич. — Быстро что-то, впрочем, это и к лучшему.       Мужчина вышел из кабинета и направился к Юле.       Увидев открывающуюся дверь и входящего отца, девушка застыла от удивления.       — Прохладно здесь, — сказал Роман Сергеевич. — В мундире неплохо, а вот в платье, думаю, не слишком уютно. Так что, уже готова на все, лишь бы я велел вывести тебя отсюда?       — Да, — кивнула Юля.       — Пиши явку с повинной, — сказал Роман Сергеевич и протянул дочери лист бумаги и карандаш.       — Не в чем признаваться, — ответила Юля.       — Наверное, мне пора, — сказал Роман Сергеевич. — Через пять с половиной суток поговорим.       — Папа, прости меня, — прошептала Юля. — За кувшин и документы, за слова о погонах.       — Пиши признательные показания, — снова сказал Роман Сергеевич. — Прямо сейчас.       Вздохнув, Юля взяла в руки карандаш и бумагу и начала писать.       Прошло десять минут. Роман Сергеевич прочитал несколько листов бумаги, исписанных мелким почерком, и сказал:       — Значит, Семен, желая подзаработать, решил изготавливать в доме лекарства, а потом их продавать, ты его попыталась отговорить, не смогла и решила больше не вникать в это дело. В тот самый день ты пришла к Семену, позвала его во двор, чтобы поговорить о каких-то бытовых делах, он вышел, спиртовка взорвалась, емкости с керосином вспыхнули, сарай сгорел, а ты не признавалась во всем, потому что боялась, что это нарушение Уложения?       — Да, — прошептала Юля.       — Идиотка, только время у людей отнимала! — выругался Роман Сергеевич. — Хорошо, я сожгу все эти документы, как и обещал и отпущу тебя с твоим любезнейшим супругом. Вот только знай, Юля, попадетесь на каком-нибудь действительно противозаконном деле, а не том, которое карается весьма скромным штрафом, я тебе помогать не буду.       Юля улыбнулась. Будущее определенно начало казаться не таким страшным, каким могло быть.       «Теперь главное, чтобы папа второе дело замял», — подумала девушка.       — Относительно второго вопроса, — продолжил Роман Сергеевич. — Оскорбления, нанесенные мне не так давно, я готов считать оскорблениями, нанесенными отцу, а не полковнику жандармерии. Этот вопрос решим сегодня.       «Не прощает до конца», — подумала Юля.       Впрочем, от мысли, что у них с Семеном все не так плохо, как казалось совсем недавно, девушке стало легче.       — Тебя отпустят — будешь ждать меня на улице возле выхода из жандармерии, — сказал Роман Сергеевич. — Сбежишь — пеняй на себя. Все равно тебя найду и уже не прощу точно.       — Хорошо, — согласилась Юля.       С явным облегчением девушка проследила за тем, как отец вышел в коридор, вскоре за ней пришел Иннокентий и отпустил восвояси. Юля вышла из жандармерии и, увидев выходящего отца, несколько испугалась.       — Пошли к вам домой, — сказал Роман Сергеевич.       Дорога прошла в молчании. Уже во дворе дома мужчина сказал Юле:       — Заходи в дом.       Вздохнув, Юля выполнила слова отца. Вскоре девушка увидела, что Роман Сергеевич вошел в дом с наломанными ветками.       — Не нравится — сейчас вернусь в жандармерию и пущу делу ход, потом оправдывайся в суде, если сможешь, — сказал мужчина.       Юля ничего не ответила: мысль о том, что собрался делать ее отец, не нравилась совершенно, а воспоминания о прошедшей ночи вгоняли в ужас.       Вскоре Роман Сергеевич ушел. В слезах Юля легла на кровать и вскоре увидела, что в дом входит Семен.       — Семен, Семушка, родной мой! — воскликнула Юля и со слезами бросилась мужу на шею. — Я тебе сейчас расскажу, что произошло, все расскажу!       Не отпуская своего супруга, Юля, постоянно вытирая слезы, рассказала ему все. Кое-как успокоившись, девушка сказала:       — Обработай. Отец слишком разошелся… Хотя, лучше так, нежели что могло быть. Семушка, я опять за свой длинный язык поплатилась… А сейчас, после этой ночи в карцере, я скажу однозначно: я не готова к борьбе, я просто боюсь последствий. Прости меня, Сема, если сможешь, но я не готова совершенно, я не тот человек, другой, мне это слишком тяжело будет…       Девушка расплакалась. Семен обработал своей супруге ссадины, после чего сказал:       — Погоны, кувшин и роспуск рук были, Юленька, совсем излишними… Жаль только, что я не догадался сразу же сказать про лекарства. Ну даже заплатили бы мы эти двадцать пять или сколько там рублей, не обеднели бы! Не пришлось столько всего пережить. Как ты себя чувствуешь, поясницу не тянет?       — Не тянет, — ответила Юля. — Чувствую себя хуже отвратительного, но ничего уже не исправить…       — Зато, Юленька, я слышал, когда выходил из жандармерии, будто Оржевский уже не такого плохого обо мне мнения, считает, что я не государственный преступник, а просто босяк, который не умеет деньги зарабатывать и пускается в разные авантюры, — сказал Семен. — Что же, пусть я лучше буду авантюристом, нежели узнают всю правду о нас.       — Сема, родной, ты же на меня не сердишься? — спросила Юля. — За то, что я не смогла сразу все придумать, что так долго думала и так неожиданно придумала?       — Я не вправе на тебя сердиться, ты и без того спасла нас обоих, — ответил Семен. — Юленька, милая моя, ложись, отдохни, приди в себя. Сколько же тебе пришлось пережить, бедная!       «Дома, в тепле, на мягкой кроватке, под одеялом… — подумала Юля и легла в постель, — Сейчас полежу, отдохну, мне хоть немного легче станет».       Незаметно для себя девушка заснула.