***
Этот месяц был напряжённым. Каждый день, когда Дэвид Тарино возвращается домой ближе к полуночи и устало плюхается на диван — каждый чёртов день — по его телу разливается приятная истома. Он удовлетворённо вздыхает и выпивает порцию виски — в полумраке его гостиной день обретает свою завершенность, и всё наконец становится на свои места. Закончив работу над прошлой картиной, Тарино почти сразу же начал работать над другой. Он до сих пор не знает, в чём на самом деле было дело: то ли в идее, завладевшей его мозгом и заставившей писать ежесекундно, то ли в неукротимой злости, засевшей в его мозгу. Единственное чувство, кристально ясное, питавшее его изнутри — ненависть — со временем притупилось. Но не исчезло навсегда. Он закрывает глаза и видит её — каждую эмоцию на её лице, каждое покачивание её бёдер — слышит каждую фразу, слетевшую с её губ. Дэвид уговаривает себя: это прошло. Но было что-то сильнее него, что-то, что ежеминутно ковыряло в памяти воспоминания — все до единого. Она одна занимает все его мысли, и это было страшнее всего: предательство смешивается с мягкостью её рук, жалобное выражение лица с округлостью бёдер и тонкими запястьями. Злость с очарованием. Ярость с хрипотцой её голоса. Тарино выплёскивает всё своё бешенство на бумагу: стачивает карандаши один за другим, старательно выводит буквы и зажмуривается, представляя её лицо. Каждое её слово. Он скрипит зубами, воображая, как сожмёт ладони на её тоненькой шее, как она будет скулить и просить о пощаде — задыхаться в его руках. На бумаге. Или вне её. Не имеет значения. Когда всё заканчивается, презрение смешивается с триумфом — Дэвид пролистывает внушительный по размерам сценарий и хищно ухмыляется, предвкушая реакцию Вуда. Это было, конечно, прекрасно — потешить своё самолюбие и произвести впечатление. Если бы Тони всё не испортил. Разумеется, неосознанно — он никогда бы не желал для Тарино ничего плохого. Но что-то дёрнуло его за язык — какая-то тупая разрушительная любознательность — и он спросил: "Есть претендентки на главную роль?" — без подтекста, конечно. Но Дэвид не отреагировал резко, хотя, может, ему и хотелось. Он всего-навсего равнодушно пожал плечами и закусил щёки изнутри, чтобы не завопить от уязвлённости и тоски. Потому что прощение сложнее предательства, благодетель многограннее ярости, а любовь ярче и чище эгоцентризма. Потому что претендентка у него была. И потому что бешеное негодование осталось на бумаге.***
И всё же, Дэвид Тарино ненавидит вечеринки. Не из-за того, что прошлая подобная вечеринка закончилась в участке — вовсе нет. Скорее, он не любит атмосферу: коктейли с зонтиками, громкая музыка, пьяная публика. Он не любит манекенщиц, фотографов и самовлюблённых актёров, готовых по три часа стоять возле бассейна с бокалом белого вина. Не любит тех, кто хочет с ним сфотографироваться. Да и этот вычурный особняк с бассейном ему тоже не по душе, если честно. И когда он зажимает в зубах очередную сигарету и хлопает себя по карманам в поисках зажигалки — Дэвид не хочет быть здесь. Но Тони приносит ему очередной стакан бурбона и прикуривает — вместе с дымом вдруг развеивается усталость и неприязнь. С новым глотком спиртного становится как-то проще. Тарино садится в кресло и оглядывает залитую солнцем площадку перед бассейном. Здесь куча его знакомых: кто-то сидит у воды, потягивая маргариту, кто-то плавает и ест канапе с креветками. Он хмыкает и стряхивает окурок в пепельницу — бессмысленней занятия не придумаешь. Режиссёр засматривается — его взгляд цепляется за появившуюся в толпе Саманту и расфокусируется, застилая всё вокруг пеленой. Усилием воли мужчина промаргивается и снова прикуривает, а потом переводит взгляд левее. Шок и свет. Осознание пронзает его, будто пулей: сперва Дэвид не понимает, но затем слышит биение сердца в собственном горле. Он тяжело выдыхает и прищуривается — это она. Те же волосы, те же белые плечи, то же блядское смазливое личико — это она — она до единой чёрточки. Пьёт пунш и хохочет, как дьяволица. Дэвид тушит окурок и чувствует, как в груди разливается чугунная тяжесть, а в голове болезненно пульсирует единственная мысль: "Какого чёрта?". — Тони, — хрипит он, поворачиваясь к другу. — Что она здесь делает? Вуд приподнимается в кресле и вопросительно изгибает бровь. Дэвид кивает на девушку и поджимает губы — Тони прищуривается, выглядывая ту самую фигуру, а потом удивлённо вздыхает. — Ох, чёрт, — выпаливает он. — Это она, Дэв? Тарино кивает. — Я не знал, что она придёт, — продолжает Вуд. — Должно быть, увязалась с кем-то из друзей. Дэвид усмехается и потирает подбородок. Конечно, она увязалась — ничего другого он и не мог предположить. Для женщины, тайком проникшей на голливудскую вечеринку и обманом получившей роль, пробраться на еще одну закрытую вечеринку не составит труда. В этом мужчина уверен. На его губах расплывается неестественная насмешливая полуулыбка — он наблюдает, как Эмма танцует, сжимая стакан с пуншем в одной руке — смеется так оглушительно, что у Дэвида на секунду зазвенело в ушах. Набат в его груди не стихает. — А что, Габардини здесь? — тихо спрашивает он. — О чём ты? — Вуд усмехается и зажимает сигарету в зубах. — Он умотал в Италию месяц назад. Слышал, работает как проклятый. Тарино делает ещё глоток — бурбон обжигает губы. Мужчина облизывается — это триумф с привкусом злорадства — его любимый коктейль, который он подаёт всем маленьким самодовольным актрисам. Смешать, но не взбалтывать. — Один наш с тобой общий знакомый, — продолжает Тони, — Родригез, помнишь его? Он назначил Джино директором по костюмам в новом фильме. Работы на год, может полтора. Он ведь любит, чтобы было в стиле Габардини, вся эта, знаешь, — режиссёр щёлкает пальцами, пытаясь подобрать нужное слово, — эксцентричность и блеск. — Эксцентричность и блеск... — тихо повторяет Тарино. На секунду Дэвид засматривается — Эмма улыбается и прикладывает к губам стакан, а потом облизывается и смеется. Поводит плечом в этой её манере, подмигивает кому-то и поправляет волосы — тяжесть в груди режиссёра наваливается с новой силой. Все его скомканные чувства вдруг выползают наружу и режут кожу битым стеклом. Вакханалия воспоминаний. Как когда-то давно. — Дэв, — окликивает его друг, вырывая из спутанных мыслей, — если хочешь, я попрошу охрану, и она уйдёт. — Нет, Тони, — режиссёр качает головой, — не стоит. — Как скажешь, — хмыкает Вуд, протягивая мужчине еще один стакан бурбона. Дэвид делает глоток и жмурится, подставляя лицо солнцу. Тёплые лучи приятно ласкают кожу. Мужчина глубоко вдыхает и откидывается в кресле, позволяя себе на секунду забыть о клокочущем где-то между рёбрами беспокойном сердце. — Если хочешь знать, — доносится до него голос Тони, — я бы и сам сделал Габардини своим костюмером. — Согласен, — отзывается Дэвид. — В прошлом году он сшил потрясающие костюмы для моих актёров, — он невольно улыбается, мечтательно проводя ладонью в воздухе. — Твидовые пиджаки, белые сорочки. Парни даже забрали их себе после съёмок. — Это те, которые по пять тысяч долларов за штуку? — Вуд делает глоток и дожидается, пока друг кивнёт. — Да, хорошие были костюмы. И он здорово скинул тебе цену. Тарино усмехается и достаёт ещё одну сигарету — он не может удержаться от никотина, когда он действует так успокаивающе — Тони достаёт портсигар. Они почти синхронно прикуривают и чокаются стаканами, допивая остатки спиртного. Дэвид морщится и стряхивает пепел, наблюдая за тем, как сизый дым тонкой струйкой поднимается в небо. — Я к тому, — говорит Вуд, — что это немного странно, не считаешь? — О чём ты? — мужчина задумчиво скребёт подбородок пальцам — А о том, старик, что он как проклятый вкалывал, шил свои чёртовы платья днями и ночами, чтобы устроить ещё один показ, а потом бросил всё и съебался в Италию, — Тони вскидывает руки, чудом не уронив сигарету. — Это не похоже на него. Дэвид усмехается и качает головой, вновь прикладываясь к бурбону. Он бросает косой взгляд на Эмму — блондинка, немного шатаясь, подходит к бассейну. Он стряхивает пепел и затягивается. — Ладно тебе, Тони, — хрипит он. — Мало ли что могло произойти. Вдруг он нашел новую музу? — Музы у него меняются каждую неделю, сам знаешь, — саркастически замечает Вуд. Дэвид кивает, но не успевает ничего ответить — резкий шум заставляет его вздрогнуть и выронить сигарету на землю. Оба они подрываются с места и торопятся к бассейну, куда уже обращено всеобщее внимание. Кто-то вытаскивает её на бортик — бледную, нахлебавшуюся воды, испуганную Эмму. Она озирается по сторонам, будто загнанный зверёк, и кажется, не до конца понимает, что произошло. Когда Тони протягивает ей руку, актриса цепляется и наконец поднимается на ноги. — Всё в порядке, — громко говорит Вуд, — дамочка просто решила искупаться. Тарино чувствует её взгляд — чувствует, как она сверлит его, не отрываясь. Он запускает руки в карманы и закусывает щёки изнутри, встречаясь с ней лицом к лицу, а потом понимает: впервые Эмма смущается при виде него. Режиссёр наблюдает за тем, как она стыдливо прикрывает руками намокшее платье, тряпкой висящее на её плечах, и предательски просвечивающее бельё. Он ухмыляется, так и не найдя слов — определённо, это самая сумасшедшая женщина из всех, что он встречал. И она заставляет его сердце клокотать. — Крошка, ты совсем промокла, — доносится до него голос Вуда. — Дэвид, не проводишь девушку в мою гардеробную? Она может переодеться во что угодно. — Спасибо, мистер Вуд — хрипит она. Вновь Тарино не успевает ответить — хозяин дома стремительно удаляется за новой порцией бурбона, и всё, что может сделать режиссёр — пожать плечами. — Пойдём, — хмыкает он. — Подберём тебе что-нибудь. По длинным коридорам они идут молча — Дэвид слышит, как шлёпают по полу её босые ноги, и как мелко стучат от холода зубы. Чёртова муза Джино Габардини. Наконец дверь за ними захлопывается. Руководствуясь странным порывом, он подходит к вешалкам и снимает несколько платьев, а затем протягивает их актрисе. — Я подожду тебя здесь, — он плюхается на диван. — Не хочу, чтобы ты еще и в окно выпрыгнула. Эмма краснеет, но улыбается. Пока она за шторкой — Дэвид рассматривает свои ладони, пытаясь подавить беспокойство. Со звуком падающего на пол платья в воображении режиссёра появляется её мокрая кожа и тонкие щиколотки. Он усмехается самому себе, вновь чувствуя биение собственного сердца, застрявшего где-то в горле — он принимается теребить пуговицу пиджака,чтобы хоть немного отвлечься. Но вот она вновь врывается в его сознание — в красном платье в горох, которое он выбрал — и Дэвид задыхается. Ещё секунду он смотрит на неё снизу вверх, а затем поднимается — её взгляд резкий, немного наглый, выбивает его из коллеи. В её стиле. — Спасибо, мистер Тарино, — улыбается она. — Когда решишь утопиться в следующий раз, не делай этого на вечеринке, — хрипит он. Эмма смеётся, и кажется, что всё вокруг озаряется колдовским светом её обаяния. Она заглядывает Дэвиду в глаза — он закусывает щёки изнутри, но затем усмехается, будто бы на секундочку присоединяясь к её веселью. Волнение плещется в его груди, давя на лёгкие — мужчина вновь прячет руки в карманы и опускает глаза. — Мистер Тарино, — тихо произносит вдруг она, — вы меня ненавидите? Он вскидывает голову, на секунду поражаясь, а потом вдруг становится серьёзным. Наконец, она вытащила на поверхность то, что он так старался забыть — то, что он оставил на бумаге. То, что заставляло его задыхаться от ярости и бить кулаком по столу до остервенения. Воспоминания колют острыми углами — мужчина поджимает губы, заглядывая в её глаза, а затем разворачивается к двери. — Не задавай глупых вопросов, — бросает он. Но Эмма хватает его за рукав, заставляя остановится — когда Дэвид вновь встречается с ней взглядом, он вдруг понимает, отчего мужчины на улицах сворачивают шею. Она затмила собой всё остальное: её кожа, её глаза и чуть надтреснутый голос, светлые волосы и то, как она держит голову немного набок. Свет гардеробной перемежается со светом её присутствия, её свежестью и красотой. — Я хочу извиниться, мистер Тарино, — тихо произносит она, закусывая губу. — Я поступила ужасно, но, клянусь, я пожалела об этом в ту же секунду. Я ведь не знала, что вы такой... — Какой? — перебивает он. — Какой "такой", Эмма? Актриса запускает пальцы в свои волосы и печально улыбается, будто бы подбирая правильные слова. Она набирается смелости и хватает режиссёра за руку — её холодные пальцы заставляют всё в голове перемешаться — она чиркает спичкой прямо перед его носом, и он задыхается в собственном дыму, сгорая дотла. — Знаете, — выдыхает она, — тогда, в камере, мне казалось, что вы мерзавец. Вы насмехались надо мной, говорили гадости, но... — она запинается, а затем закусывает губу. — Вы хороший. Дэвид усмехается, пальцами свободной руки потирая переносицу. Единственное, что вмещает в себя его спутанное сознание — её прикосновение. Её тепло и запах корицы. — Мне очень жаль, что я причинила вам боль, мистер Тарино, — продолжает она. Её извиняющиеся глаза, робкий тон и тонкие пальцы — Эмма заставляет его слышать стук собственного беспокойного сердца, заставляет проваливаться в черноту, заполненную тонкими скальпелями воспоминаний. — Дэвид, — говорит он. Она на секунду задумчиво сводит брови и сильнее сжимает его пальцы. Тогда он тихо повторяет: — Меня зовут Дэвид. — Дэвид, — шепотом произносит она, будто бы пробуя его имя на вкус. Актриса улыбается. Тарино скользит взглядом по её голым белым плечам и тонким, как веточки, рукам — несмотря на всю свою безумность, сейчас она казалась мужчине сосредоточием беспомощности и легкомыслия. Он позволяет себе поддаться порыву и сжать её руку чуть сильнее — она улыбается и вскидывает голову, оказываясь чуточку ближе. — Эмма, я прошу, — тихо говорит он, — держись поближе ко мне, хорошо? — Почему? — выдыхает она. Дэвид закусывает губу, собираясь с мыслями. Он слишком много раз бывал на подобных тусовках — слишком много раз перебирал с алкоголем и делал глупости. Слишком много раз жалел. Слишком много устранял последствий и расхлёбывал грязи. И, конечно, Бог знает, он ненавидит эти чёртовы вечеринки. Потому что всё это слишком "слишком". Даже для него. — Ты не знаешь, что бывает на таких вечеринках, — мужчина сводит брови. — Это может быть опасно для тебя. Актриса шумно вдыхает, вбирая в себя спёртый воздух гардеробной. Она кажется ему чище и яснее даже солнечных лучей, полосами пробирающихся в комнату. Кажется, она перебирает тысячу мыслей, проносящихся в её маленькой голове — заставляет его клокотать. — Вы думаете, что... — Я не хочу ни о чём думать, Эмма, — перебивает он. — Просто будь рядом, чтобы я не беспокоился, хорошо? Она кивает и улыбается. Будто бы ничего и не было —будто бы оба они не были сломаны и собраны заново, как разбившиеся стаканы. Она поправляет подсохшие волосы, укладывая их на одно плечо, а затем приподнимается на носочках и мимолётно касается щеки режиссёра губами. Потом её щиколотки мелькают в дверном проёме — Эмма исчезает, оставляя дверь после себя открытой. Как прозаично. Дэвид глупо мажет пальцами по собственной щеке, всё ещё чувствуя её тепло. На душе становится как-то потрясающе легко, на удивление спокойно. Будто бы бури разом утихли, и все рыболовные крючки в его горле наконец перестали терзать измученную плоть. Он задумчиво проводит ладонью по волосам и выходит на улицу. Это была всё та же дурацкая вечеринка. Только солнце светило немного ярче, будто через призму колдовского очарования. У бассейна мелькает красная в белый горох фигура. И всё хорошо. Мужчина усмехается собственным мыслям и закуривает. Это был чертовски долгий день.