Mon inspiration

— Бляяяяяять, — тянет Антон, кубарем скатываясь с постели, пытаясь спросонья попасть пальцем в заветную кнопку на будильнике, который он специально отфутболил накануне на другой край спальни. Когда в комнате повисает тишина, Антон удовлетворённо выдыхает и переводит взгляд на висящие на стене часы. Они показывают 9:52, а значит даже с таким старомодным будильником он умудрился проспать почти на полчаса и сейчас нещадно опаздывает на лекцию к великому Поповскому профессору. Зачем он согласился на это, Антон и сам не понимает, но он уже пообещал Диме, что сходит, а сегодняшняя пара — одна из самых поздних, которые только ведёт Арсений Сергеевич. Вообще, 10:45 — очень даже неплохое время для начала работы или учёбы, но Антон слишком привык к своему свободному графику и возможности работать по ночам, отсыпаясь потом до обеда, поэтому с непривычки девять утра кажутся ему ужасной ранью, и, собираясь в универ, он тихонько матерится время от времени, ощущая себя ещё более неуклюжим, чем всегда. Он успевает выпить чашку чая, одеться, собрать сумку и даже пару раз провести расческой по волосам, а потом замечает недельную щетину у себя на лице. И не то чтобы с ней он выглядит прям совсем уже взрослым — худоба явно влияет на то, что все дают ему гораздо меньше лет, но растительность на лице определённо заставляет его выглядеть старше, поэтому Антон берётся за станок, довольно осматривая свое девственно чистое лицо невинного студента после окончания процедуры. Когда он выходит из дома, остаётся только 15 минут до начала занятия, и Антон понимает, что не может рисковать попаданием в пробку, поэтому проходит мимо своей блестящей серебристой малышки, грустно проводя рукой по её бамперу, и чуть ли не бегом направляется в метро. Когда он врывается в универ и подбегает к расписанию, пытаясь быстро найти нужную фамилию, уборщица недовольно ворчит на его грязные кроссовки, и у Антона создается полное впечатление того, что он и вправду здесь учится. Кажется, со временем действительно ничего не меняется, и на долю секунду он даже тормозит перед нужной аудиторией, понимая, что не привлечь внимание уже не удастся, а этот профессор — наверняка пожилой хрыч, даже может начать читать ему лекцию об опозданиях, чего Антон в своём возрасте уж точно не потерпит, и это будет полный провал, но разворачиваться назад как-то глупо, поэтому парень успокаивающе проводит рукой по своим браслетам и уверенно открывает дверь, намереваясь тихонько проскользнуть на задний ряд, как и советовал Позов. Первое, что бросается ему в глаза — аудитория просто огромна, и она, о чудо, почти полностью заполнена. Возможно, это и является нормой для некоторых университетов с жесткими правилами, но Антон твёрдо знает, что это заведение отличается лояльностью, и, судя по всему, такой интерес со стороны студентов вызван исключительно выдающейся личностью преподавателя. Кстати, говоря о нём… Проходит всего три секунды, но Антон давится собственными недавними словами о старом хрыче, потому что… блять. Это не хрыч. Это ёбаная катастрофа. Препод — ехидно называть профессором его почему-то сейчас не получается, молод, высок и более чем привлекателен. На вкус Антона, он привлекателен даже чересчур. Он одет так, будто забежал на лекцию прямо с недели французской моды, и, серьёзно, кто-то еще носит настолько выглаженные рубашки с туго обтягивающими торс жилетками и золотыми запонками? Потому что за все свои одиннадцать лет учёбы в школе и пять в университете лучшее, что он видел со стороны преподавательского состава — аккуратные черные платьица у дам и рубашки без пятен пота у мужчин. Антон, может, и учился в несчастном Воронеже, да ещё и не в самом лучшем университете, но он сильно сомневается, что и в Питере все преподы одеваются вот так. Подобные мысли вихрем проносятся в его голове, но когда взгляд Антона падает на длинные ноги преподавателя, неприлично обтянутые тёмной тканью брюк, его мозг и вовсе взрывается. Прямо сейчас он слишком гей для нормального функционирования, и если кто-то будет винить его в этом, то этот кто-то может заранее пойти нахуй. Антон гулко сглатывает, понимая, что привлек внимание к своей персоне ещё больше своей небольшой заминкой, и пытается пройти дальше, где-то на подсознательном уровне уже понимая, что сделать это ему не дадут. И он не ошибается. — Молодой человек, — голос Арсения Сергеевича звучит мягко, слегка насмешливо, но Антон чётко различает в нём стальные нотки, как бы намекающие, что с ним лучше не шутить. — Вы бы хотя бы поздоровались. Медленно разворачиваясь на пятках, Шастун окончательно берёт себя в руки, упрямо задирает подбородок и включает режим студента-похуиста. — Здрасьте, — говорит он, наконец встречаясь взглядом с преподавателем. Его глаза — причина, по которой Антон едва снова не теряет контроль над собой, потому что это какая-то чертовщина, и он ещё никогда в своей жизни не встречал человека с такими глубокими синими глазами. Ёбаные океаны. Потонуть — не встать. Арсений Сергеевич коротко усмехается, внимательно оглядывая его с ног до головы, и Антон, опять-таки, чувствует себя так, будто он потерявшийся первокурсник, влезший в неприятности в самом начале семестра. — Я тебя тут ни разу не видел, — вдруг говорит преподаватель, слегка хмурясь, и Антон напрягается, не ожидая, что у того окажется такая хорошая память на лица. — Прогульщик значит, ай-яй-яй, — делает выводы Арсений Сергеевич. — И как же вас величать? В первую секунду Шастун хочет соврать. Но потом он понимает — ему всё равно. Он не студент, ему не страшно. Более того, теперь он полностью возвращает самообладание, напоминая себе, что какой бы офигенной внешностью не обладал этот Арсений, он всё еще кретин. Наверняка. А значит не стоит раскисать как желейная барышня и бросать свою миссию по его уничтожению. И он смело отвечает: — Антон. Арсений Сергеевич хмыкает, вмиг становясь серьёзным, и машет рукой. — Садись на первый ряд, Антон. Будем знакомиться. Антон хочет протестовать. Чёрт возьми, что за нахуй его жизнь? Почему этим утром всё пошло не так? Он должен был тихонько сесть куда-нибудь в конец, молча послушать всё, возможно, поругаться с преподом, а потом исчезнуть навсегда. А не вот это вот. Но задние ряды действительно заняты, да и нарушать это подобие приказа не хочется — привлекать ещё больше внимания было бы ну совсем уже глупо, так что Антон подчиняется, протискиваясь почти в самый центр ряда и демонстративно доставая письменные принадлежности. Первый ряд, так первый ряд. К чёрту секретность. Он пришел слушать, и он, блять, будет слушать с самого лучшего места. Пока Арсений Сергеевич заканчивает обсуждать какой-то технический вопрос с черноволосой девушкой, видимо, старостой, Антон раскладывает вещи, ёрзая на неудобной деревянной скамейке. Он уже и забыл, каково это — горбатиться таким образом по пять пар в день, и только радуется тому, что вся эта студенческая жизнь осталась позади. Из воспоминаний его вырывает голос Арсения Сергеевича, называющего новую тему, и Антон поднимает голову, жадно прислушиваясь. — Теперь, ребята, мы с чистой совестью можем переходить к эпохе Просвещения, которая, как я надеюсь, не оставит вас равнодушными своим свободомыслием и раскрытием человеческой личности с другой стороны, не обременённой устрашающим авторитетом библейских традиций. Антон никак не показывает своей заинтересованности темой, но внутри он ликует: он никогда не был фанатом литературы, насквозь пропитанной религиозной тематикой, поэтому всё, что поближе к современности, устраивает его более чем достаточно. К тому же, 18 век — чудесное время, и Шастун сразу вспоминает, как впервые зачитывался произведениями Дефо и Свифта, прогуливая математику в школе. Впрочем, английские писатели далеко не единственные, кого он обожает из этого времени, поэтому Антон открывает тетрадь и аккуратным почерком выводит название темы. Если уже притворяться студентом — то по полной, не так ли? Более того, пока что Арсений Сергеевич говорит достаточно дельные вещи и, вроде как, не является полным невеждой. Спустя полчаса Антон и вовсе забывает о своих опасениях. Он строчит конспект как обезумевший, вспоминая то, что знал и забыл, и с удивлением узнаёт для себя новые факты о любимых писателях. Арсений Сергеевич говорит, даже не глядя в свои пометки, и по его речи сразу понятно, что он действительно на своём месте и искренне обожает литературу. Антон и сам не понимает, когда наступает момент, во время которого он перестаёт мысленно выискивать недостатки в преподавателе и пытаться словить его на ошибке и начинает попросту наслаждаться его плавной, живой речью, горящими глазами, активной жестикуляцией и этим тоном. Таким, будто он не лекцию читает, а рассказывает невероятную приключенческую историю своим близким друзьям. Признавать этого жутко не хочется, но факт остаётся фактом: Арсений Сергеевич Попов действительно знает свой предмет, а его подача вызывает только восхищение. Они заканчивают записывать интересные факты биографии Гёте, с подробного изучения которого решили начать, и Антон разминает пальцы, давно уже отвыкшие от такой изнурительной нагрузки, когда ловит на себе насмешливый взгляд преподавателя. Тот стоит прямо перед ними метрах в семи на небольшом подиуме, элегантно опёршись задней точкой о свой стол, и в голове Антона тут же вспыхивают раздражённые мысли. «Небось думает, что я настолько лентяй и бездарь, что даже не пишу никогда на парах и теперь страдаю». В каком-то плане это было правдой в его студенческие годы, и писать от руки Антон особо не любил, зато сейчас он умеет печатать с потрясающей скоростью, которой позавидует любой машинист, но брать сюда ноут не хочется, да и зачем? Что ему вдруг внезапно хочется, так это доказать, что он не ебантяй. Антон и сам не понимает, откуда берётся это желание, особенно учитывая, что он отчаянно уговаривает самого себя не высовываться и тихо дождаться конца пары, а потом навсегда сбежать от этих пронизывающих насквозь глаз, но как же, сука, хочется, увидеть в них и что-то другое. Уважение, например. Или восхищение. Или хотя бы удивление. Чёртов Попов. Антон впервые за пару смотрит на часы и понимает, что остаётся всего 20 минут, а значит, у него есть все шансы не облапошиться ещё больше сейчас и за это наградить себя бутылочкой отменного алкоголя позже. Но, видимо, сегодня просто не его день. — Итак, четвертый курс. Я знаю, вы полноценно проходили «Фауста» год назад, и сейчас по программе мы не должны особо тратить на него время, так что давайте-ка быстренько проверим, как много вы из него помните? — говорит Попов с лёгкой полуулыбкой, и девчонка, сидящая рядом с Антоном, влюблённо вздыхает, сползая чуть вниз по сиденью. Парни, в основном, молчат, а девушки отвечают охотно, но почему-то не совсем по делу. Антон осторожно оглядывается за плечо и видит, как большинство из них пытается экстренно гуглить, чтобы ответить хоть что-то и привлечь внимание преподавателя к себе. Выглядит это откровенно жалко, хотя есть и те, кто действительно отвечает неплохо, изо всех сил напрягая память. По крайней мере до тех пор, пока вопросы Арсения Сергеевича не становятся труднее, требуя не только поверхностных знаний об авторе или произведении, а, в первую очередь, его полного понимания и умения анализировать прочитанное. Здесь Антону и самому становится интересно наблюдать за студентами и тем, как они мнутся, вроде и желая ответить, но не обладая достаточными знаниями, чтобы вникнуть в суть вопроса. — Ну, давайте, — не сдаётся Арсений Сергеевич, — расскажите мне, почему великолепный ученый, искренно жаждущий познать этот мир всеми возможными способами, оказался ни с чем, достигнув своей цели? Почему тот, кто знал больше, чем все другие, в итоге оказался тем, чья душа сгнила в первую очередь? В аудитории повисает тишина, и даже те немногочисленные студенты, которые и не пытаются слушать, занимаясь своими делами, отвлекаются от них, растерянно оглядывая помещение. Антон слышит жужжание древних ламп и тихое тиканье секундой стрелки своих часов. До конца пары остаётся пять минут, и Арсений Сергеевич всматривается в лица студентов, ища на них хоть какое-то понимание вопроса. Девушка рядом томно вздыхает, пытаясь привлечь его взгляд, и счастливо улыбается, когда ей это удаётся. Идиотка. Лучший способ заинтересовать препода — хорошо знать его предмет, а не вот это всё. Уж Антон-то шарит в таком. Чисто как писатель, разумеется. Да и сам Попов хорош! В теме разбирается, лекции читает на заебись, а навести порядок в аудитории, заставить всех действительно работать, а не просто пялиться на его милое личико и лыбиться, ему, блять, слабо. И какой же он профессор после этого, сука? Начиная злиться, Антон неосознанно издает тихий звук, похожий на раздражённый рык, и Попов моментально переводит свой взгляд на него, делая пару шагов вперёд. Время останавливается, и Антону хочется отпиздить самого себя лопатой XXL-ного размера. Он просто худший непривлекальщик внимания в мире. Упрямо сжимая губы, он встречается взглядом с преподавателем, собираясь промолчать, как и все остальные, но сразу попадает в плен его глаз, и его мозг отключается, а рот тут же открывается. — Да потому, что абсолютное знание — наверное, самое тяжкое бремя на земле, а всегда идти на поводу у своих желаний, как правило, означает заранее готовиться к провалу в том или ином смысле. По сравнению с Дьяволом, человек — просто слабое беспомощное существо, и верить в обратное означает либо безумие, либо попросту отсутствие мозгов, — говорит Антон тихим уверенным голосом, пронизывающим тишину аудитории. Он чувствует затылком, как на него пялятся все задние ряды, но всё так же продолжает смотреть в глаза преподавателя, наконец замечая в его взгляде то, что так хотел увидеть. Интерес. Интригу. Любопытство. Антон, может, и не мастер читать по лицам, но Арсений Сергеевич заинтересовался его ответом, это точно. К тому же, его ответ не вычитан из интернета, и тот это прекрасно знает. — Очень хорошо, — медленно отзывается Попов. — Тогда скажи, пожалуйста, был ли Фауст безумен… или у него не было мозгов? С задних рядом раздаются смешки, но сам Антон прекрасно понимает, что Арсений Сергеевич не смеётся с ответа и не пытается его как-то поддеть. Он действительно хочет знать мнение Антона. — Нам явно дают понять, что Фауст был гениален, — тщательно взвешивая каждое слово, начинает Антон, — но это не значит, что он не был безумен. Обычно эти составляющие идут в совокупности. К тому же, горе от ума ещё никто не отменял, и бредовые идеи, например, заключить сделку на свою душу с самим Дьяволом, могут прийти как к человеку без мозгов, так и к тому, у кого они работают чересчур хорошо. В каком-то плане, можно сказать, что такие люди мыслят примерно одинаково: им просто до смерти скучно. Попов молчит некоторое время, и Антону кажется, что сейчас он начнет прилюдно оспаривать его точку зрения, но тот опять удивляет его, согласно кивая и задавая следующий вопрос. Они дискутируют некоторое время, напрочь позабыв об аудитории, с интересом наблюдающей за развернувшимся представлением, и Антон входит в самый настоящий раж, наконец находя собеседника с нетривиальным мышлением, но похожими взглядами. Они согласны не во всех вопросах, но это делает обсуждение только интереснее, и Арсений Сергеевич тоже расходится, забывая про время, пока кто-то из коридора не всовывает в аудиторию голову, робко сообщая, что уже началась следующая пара. Арсений Сергеевич растерянно моргает, и Шастун тоже только сейчас вдруг приходит в себя, ощущая, как краснеют его щеки. Он совсем не собирался вникать в дискуссию так глубоко, но… да, сегодня ничегошеньки не идёт по плану, и он уже устал этому удивляться. — Всем спасибо, все свободны, — раздаётся громкий голос преподавателя. — Вы отлично поработали, жду вас в понедельник, начитанными и красивыми. Девушки хихикают, строя ему глазки напоследок, пока парни подрываются со своих мест, собираясь заскочить в курилку хотя бы минутку, и Антон как в тумане небрежно спихивает свои вещи в сумку, вываливаясь с толпой в коридор. Спустившись на первый этаж, он на автомате надевает ветровку, думая ни о чём и обо всем сразу, когда его внезапно окликают. — Только пришел, и опять прогуливать, Антош? Резко развернувшись, Антон натыкается на Арсения Сергеевича с кучей папок в руках, явно спешащего куда-то в деканат. Вблизи тот выглядит ещё красивее, и Шастун теряется из-за этой близости и ласкового сокращения его имени, начиная нервно крутить кольца на пальцах. — Я… эмм… — Ладно, это не моё дело. Главное, ходи ко мне. Ты же придёшь в следующий раз? Мне понравилось слушать тебя, давненько уже не было настолько интересного занятия. — О, — многозначительно выдыхает Антон, радуясь, что ему не надо придумывать отмазку. Похвала определённо действует на него странным образом, и, хотя ему всё ещё хочется считать Попова кретином, он явно оттаивает, немного меняя своё мнение о профессоре. — Конечно. Блять. Он сказал конечно? Он сказал, что конечно придёт на лекцию в чужой универ к этому странному человеку, являясь самозваным студентом, и так успевшим засветиться? — Отлично, — сияет Попов так, будто ему только что сделали лучший рождественский подарок. — Тогда до понедельника! И он уносится прочь, ловко огибая людей, быстрее, чем Антону удаётся сказать хоть слово. Шастун выходит на улицу, вдыхая прохладный свежий воздух, и тут же достаёт мобильный телефон, яростно набирая сообщение Позову. ТВОЮ МАТЬ. Я. ТЕБЯ. ПРИКОНЧУ. ВИСКИ. ЯЩИК. ЗАВТРА В 8. ПОПРОБУЙ ТОЛЬКО НЕ ПРИНЕСТИ. А потом думает еще минуту и, тяжело вздыхая, добавляет: нахуй литературу!!!