Не остановить

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; © Песнь Песней — Ты любишь только свою магию, — заявила Эллана однажды в пылу ссоры. Она ошибалась и сама это понимала, просто не могла остановиться, если уж начала жалить словами словно пропитанными ядом кинжалами. Это было не первый раз — сестра словно вытягивала насильно из него доказательства того, что она и Маханон всегда будут для него важны. Алларос говорит ей это раз за разом, прижимая к себе крепко-крепко, так, что Эллина сама начинает вырываться из объятий. — Я всегда буду с вами. Он оказывается самым большим лжецом из всех, но тогда не мог этого знать. Эллана всегда понимала чувства немного иначе. А Алларос не умеет по-другому, его любви всегда было много, и она охватывала все — сестру с братом, клан, Хранительницу. Потом и масштабы увеличиваются — Инквизиция, все те, кто в нее поверил и ждал помощи. Иногда он думал о том, что если уже любишь почти весь мир, то для одного человека уже ничего не останется. Как не осталось любви для собственных детей у его родителей. Как старший в семье, он помнит их лучше, но, честно, променял бы эти расплывчатые образы на глухую темноту. Равнодушный взгляд матери и отчаянные попытки выпросить хоть немного ласки. Недополучивший материнской любви, Аллорос изливал нерастраченные чувства на Хранительницу, Эллану и Маханона. Клан заменил им родителей, а Алларос, смотревший, как огонь поглощает тела тех, кто ими на самом деле был, торжественно пообещал младшим, что никогда их не бросит. У него есть клан, есть его народ, есть его семья. И наследие, которое нужно сохранить. Эллана и Маханон просто не помнят, как родители до самых последних дней были поглощены лишь друг другом, поэтому смеют упрекать его в отсутствии любви. Быть может, лучше вообще никак, чем такое чувство, что в итоге убило их и оставило всех остальных с пустотой и сожалениями внутри. А потом Алларос встречает Дориана. С его посоха срываются невероятные заклинания, изящные и смертоносные, а весь вид выказывает полное отвращение ко всем этим разрывам, демонам, интригам с храмовниками и магами и прочей чепухе. И Алларос уже не в силах оторвать взгляд. Подобный восторг он испытал лишь ребенком — когда с его пальцев сорвались вспышки молний, Маханон испуганно попятился, а Эллана подскочила и захлопала в ладоши. Она тогда не понимала еще, как мало на самом деле радости в том, чтобы быть сестрой мага. — Ты кто? — спрашивает Алларос, сдерживая готовое сорваться с губ «Я думаю, что ты — любовь всей моей жизни». Не самое удачное время для знакомства, не самое удачное время для вообще всего. (И уж точно нельзя вспоминать, что у его родителей было похоже — один раз и навсегда. Пройдя свой недолгий путь вместе, умерли они тоже вдвоем — истекая кровью, но до последнего взявшись за руки). Так не бывает, это лишь восхищение от чужой силы и недосягаемого мастерства, неизвестно, сможет же ли он однажды вытворять что-то подобное. Любовь к магии и страсть к новым знанием — вот что это на самом деле. И именно поэтому кровь вскипела, а сердце бухнуло вниз и не вернулось на прежнее место. Алларос успеет придумать, что с этим делать. Подумать об этом подробнее, правда, не представляется случая — его вновь затягивает в водоворот с магами, магистрами и манипулированием временем. — Я смогу тебя защитить, — подбадривает Дориан, умело пряча беспокойство, как будто его каждый день перебрасывает во времени, делов-то, найти способ обратить заклинание и вернуться обратно. Из всех людей, с кем можно было влипнуть в историю, Алларос оказывается именно с ним. Сделав усилие, проглатывает резкое «себя защити», прекрасно понимая, что выяснение отношений может стоить жизни обоим. Они с Дорианом стоят спиной к спине и творят заклинания одно за другим, без слов предугадывая действия и прикрывая друг друга. — Думаю, мы сработаемся. — Каждый твой день похож на это? Он вспоминает жизнь в клане, когда втягивал Эллану и Маханона во все свои похождения. Конклав, обернувшийся кошмаром и разбивший его наивные представления о мире. Инквизицию, возрожденную жденную вопреки Церкви и заодно всему миру. — Зато со мной не соскучишься. Это подтвердил бы весь клан Лавеллан.

***

Алларос совершенно ничего не понимает в отношениях с людьми. Он вспоминает, что делала Эллана, когда в свои пятнадцать влюбилась в старшего охотника клана. Все было гораздо проще — она пыталась впечатлить его на охоте, завалив самую крупную добычу. Вырезала кинжалами самые питательные органы, сдирала шкуру и делала из когтей обереги. А потом сидела, прижавшись лбом к плечу Аллароса и всхлипывала, потому что получила мягкий, но категоричный отказ. «Ты еще слишком молода, это будет неправильно. Вся жизнь впереди, зачем тебе такой как я? Со временем это пройдет» Еще через некоторое время они танцевали на его свадьбе. Старший охотник оказался прав — у Элланы это прошло, оно отгорела, решив, что со сватовством пока подождет. Алларосу что-то подсказывает, что здесь тоже не получится и принесенный в дар мертвый гургут вряд ли будет оценен по достоинству, несмотря на все затраченные усилия на его убийство. Он даже не может впечатлить Дориана магией — потому что тот объективно гораздо более искусен, и Алларосу остается только любоваться и приставать с бесконечными «покажи мне, как ты это сделал». Без этого чувства все было бы гораздо проще. Дориан любит, когда им восхищаются — и Алларос действительно восхищается, когда проходит первое удивление от того, что шемлены бывают и такие. Он совсем-совсем не разбирается в людях. — И ты что не видел вон ту фиговину, которая вылезла прямо из-под земли? — Сэра имеет полное право ругаться, прикончив подкравшегося со спины демона градом своих стрел. — Я не заметил, потому что смотрел на Дориана. Как срывались заклинания с посоха, как пылала магия вокруг него, обволакивая, делая непохожим на самого себя. В этом было нечто страшное и одновременно завораживающее. Когда до Аллароса и всех остальных доходит смысл сказанного, уже слишком поздно брать слова назад и поправляться. Сэра захлебывается смехом, каким умеет смеяться только она — издеваясь над слухом окружающих, зато искренне. — Ну ты дал! Почему нет заклинания, позволяющее провалиться на месте прямо сейчас? Или спрятаться, пока позор не будет забыт. — Нам нужно к следующему разрыву. Остальным хватает такта просто промолчать. Но на Дориана Алларос больше не смотрит.

***

Чувства и магия так тонко переплетаются внутри Аллароса, что ему иногда трудно отличить одно от другого. (Эллана бы попыталась найти подходящие слова, ей всегда было важно называть вещи своими именами). Они с Дорианом заходят чуть дальше от разбитого лагеря. Алларос «забывает» надеть сапоги, и стопы теперь блаженно отдыхают после неудобной обуви. Это одна из таких ночей, что оставляют на кончике языка привкус ожидания. Словно предчувствие скорой грозы, когда мир на мгновением замирает и накрывает все тело душным одеялом, но молния никак не грянет, чтобы дать потоку пролиться в напряженную ожидающую землю. Дориана всегда приятно слушать, иногда и говорить в ответ не нужно, просто молчать и попытаться не делать влюбленно-глупое выражение лица (по комментариям Сэры все равно не очень получается), но этот разговор уходит в не самую приятную тему для обсуждения. — Поэтому я не собираюсь ничего у тебя просить, а тебе не стоит ничего для меня делать. Ты и так разрываешься на всех. — Я в любом случае буду помогать остальным, но почему не могу тебе? Он точно ничего не понимает в отношениях с людьми. Это же одно из выражений любви? Делать что-то для человека? Алларосу нравится дарить подарки, он всегда таскал безделушки сестре, которая иногда косилась непонимающе: «ты правда думал, что мне это нужно?» Раз шкуру гургута нельзя, значит, можно вон тот подозрительный посох, от которого так и веет магией. И тевинтерское кольцо, которое чуть не заставило поседеть весь отряд, когда Дориан просто исчез. (Алларос больше никогда не прикоснется к чему-то тевинтерского происхождения. Никогда). — Кольцо было лишним. — Просто не надевай его больше. Хранительница Дешанна сказала однажды Алларосу, что боги не дают два дара одновременно, они очень ревнивы. Дар земной любви достался Эллане. Что-то не вполне ясное, но всеобъемлющее — ему. — Иногда во мне слишком много чувств, — говорит он Дориану после долгого молчания. — Обычно мне удается их сдерживать, контроль очень важен для мага, ты ведь понимаешь? Не навредить другим и себе… Но места мало, чувств много, это походит на переполненный кувшин, который продолжают заливать и заливать. И они выходят со слезами, когда сдерживаться уже невозможно. Не было бы этого, его давно разорвало бы на части, думает Алларос. Быть может, это признак его слабости и недостатка силы, но он не помнит себя другим. В эту ночь его дар — откровенность. Прикосновение к теплой ладони, несмотря на холодную ночь. — Мне трудно давать определения тому, что я чувствую. Оно всегда просто… было. Но у кого внутри что-то горит и рвется на свободу, тот знает, каково это. Они ведь похожи, если не принимать в расчет расовые различия. (Возможно, однажды это сходство и разведет их по разным дорогам. Но сейчас они оба здесь). В глазах Дориана Алларос видит свое отражение.