Раб неведомого, служитель бесконечного

С высоты люди казались маленькими, точно термиты, с бессмысленной тщательностью вытачивающие дом для громадной, неповоротливой матки. Прошло всего несколько месяцев, а храм уже был наполовину готов. В его глубинах сокрытое святилище Хермеуса воссоздавало хрупкие картины даэдрического плана Принца Знаний — отдалённо и грубо; но втайне Мирак гордился чудовищной постройкой. Население не разделяло его мнения. Мирак согнал на строительство храма весь Фолейн и вынудил окрестные деревни поставлять рабочим пищу. — Ты солгал нам, — сказал Борнар, поднимаясь на скалу. Мирак скользнул взглядом по топору в его правой руке. — Ты так считаешь? — безо всякого интереса спросил он. — Я обещал свободу от власти Культа. Разве вы не получили желаемое? — Твоя власть хуже, — тяжело уронил Борнар. — За всё приходится платить, — ответил Мирак. Маска скрыла улыбку, сменившуюся гримасой горечи. — Женщины и дети, которых ты забираешь в Колбьорн, не возвращаются обратно. Несколько мужчин, отправленных туда на строительство, тоже не вернулись. Мы больше не на Атморе, мы давно не принадлежим её землям — но вы, Культ, по-прежнему считаете нас рабами, и нашу кровь — грошовой. Все эти люди мертвы, верно? Мирак не знал, что делает Азидал, — старик заперся в пещерах, выстроив там себе подземное жилище. С каждым днём он выглядел всё хуже и разговаривал всё бессвязнее. Он сам походил на живой труп, на собственных бессловесных рабов. Из порядка сотни людей, отправленных в таинственные глубины, не вернулся ни один. Не оставалось ни малейшей вероятности, что они живы. Но это не имело никакого значения. — Посмотри на этих людей, — задумчиво сказал Мирак, указывая вниз. — Я дал им цель. Теперь они заняты, теперь они создадут нечто значительное. Разве не ради этого живём мы все? Взглянуть в лицо вечности. Остаться в ней. Нет ничего, что нельзя было бы отдать за это. Просто у каждого своя задача. Борнар покачал головой вместо ответа. — Ты больше не нужен мне, Борнар, — сказал Мирак, поворачиваясь к старику. — Я думаю, ты давно связан с мятежниками. Возможно, твоё участие в произошедшем на заставе значительнее, чем я предполагал. Но ты недостаточно умён, чтобы продолжить притворяться. Так значит, ты пришёл умереть, как подобает норду? Лицо ярла выражало сожаление. — Я пришёл, чтобы искупить вину перед моим народом, жрец. Вину за оказанное тебе доверие. Один из нас умрёт, верно. Я могу лишь возносить молитвы благодетельной Кин, чтобы это был ты. Лезвие топора сверкнуло в холодных лучах солнца, встречаясь с тусклыми гранями даэдрического клинка. Когда щупальце шевельнулось тяжёлой чёрной волной и жёлтая сфера водянистого ока насмешливо раскрылась, в глазах старика осел ледяной ужас осознания. — Ты предал нас Врагу, — прошептал он. — Ему ты строишь этот храм? Он вновь вскинул топор и опустил его с яростью. Не успел. Уйдя от удара вправо, Мирак выбросил вперёд руку, прорезая противнику кожу. Щупальце метнулось следом, сжимая в удушающих объятьях. — Пре… датель… — прохрипел Борнар, а затем лишь тихо хрустнули шейные позвонки. И всё закончилось. — Молитвы ещё никому не помогали, Борнар, — сказал он, глядя в мертвеющие глаза старика. Некоторое время Мирак ещё смотрел вниз, и ветер трепал полы его мантии. Он должен был идти. Ещё после первого разговора с Азидалом у него появились вопросы к Принцу Знаний — как бы самонадеянно ни звучала подобная формулировка. Он и так слишком долго тянул. Спрятавшись в лесной тишине, Мирак раскрыл таинственную книгу, с которой не расставался ещё с первого путешествия на ту сторону Обливиона, и углубился в чтение второй страницы… …И небеса разверзлись палевым свечением. Резедовый туман Апокрифа клочьями висел по библиотечным залам, запутанные коридоры башенноподобных стеллажей ветвились, изгибаясь под неестественными углами, кружа голову геометрической фантасмагорией. Мирак даже не был уверен, что стоит на полу, — но миражи даэдрического плана меркли в свете его упрямства, что тяжёлыми волнами перекатывалось в груди. Он пресёк наивное желание ухватиться за что-нибудь и стоял, мрачно пережидая тошноту. — Что происходит с Азидалом? — спросил он, не тратя время на приветствия. Тьма меж бесчисленности мёртвых книг клубилась и вспыхивала манящими искрами. Над пустым пьедесталом, напротив которого он стоял, раскрылось омерзительное око, люминесцирующее желтизной, с тёмным утопленным зрачком неравномерной формы, как у древних глубоководных кальмаров, спящих в океанической толще. — Он погружается в безумие. Он не выдержал напряжения. Груз обретённых знаний давит на него, — убаюкивающе мягко пропел Хермеус, снижая тон до ласкового шелеста. — Азидал желает разрушить границы времени и пространства. Я снял покров с его очей. До него было множество дерзновенных, и будет множество после него. — Можно ли предотвратить это? — Нет, — мириады глаз потухли на мгновение, чтобы снова раскрыться, что можно было принять за сожаление, если бы не обнажённое лукавство в интонациях. — Никто не властен над гобеленом судеб. — Ты делал с ним то же, что и со мной? — голос Мирака звучал ровно. Ровнее, чем ускорившиеся удары сердца, скрытые тесной клеткой рёбер. Тьма подползала ближе, будто ластясь и вместе с тем окружая. Хермеус прикрыл мириады глаз. — Тебя интересует такая малость? Не совсем. Нить твоей судьбы более занимательна. Более ценна. Скрыв от тебя глубины тайн и даровав тебе наслаждение вместо боли, я был с тобой нежен, разве нет, мой слуга? «Не слишком-то», — Мирак удержал себя от реплики. Стоило понимать, что он точно такой же инструмент в глазах могущественного Принца, как для него самого — Борнар и прочие. Но это так же значило, что Хермеус избавится от него, когда он станет бесполезным. Значит он всегда должен оставаться полезным. Маленькой пешкой в большой даэдрической игре — дойти до края и стать ферзём. — Пока Азидал станет достойным союзником для тебя. А когда его сознание сломается, я найду другого. Тебе не о чем беспокоиться, — продолжил Хермеус, не дожидаясь ответа. — Немногие могли действительно похвастаться моим расположением. Мирак обернулся, когда жуткая бесформенность тронула плечо. Невесомая ласка, отличная от любых человеческих прикосновений, вдруг взволновала его, вспыхнув отголоском прошлого удовольствия, и он отпрянул, испытывая страх перед нездоровым подобием возбуждения, иголочками расходящимся по коже. — Союзник? — спросил он. — Ты хотел сказать, соглядатай? Второе щупальце мягко скользнуло по его плечу с другой стороны. — Я хотел сказать именно то, что сказал. Мне нет нужды приставлять к тебе слежку, тем более столь ломкую, — равнодушно ответил Хермеус, пока псевдоподии тьмы оплетали жертву. — Всё, что ты делаешь, в конечном счёте приведёт тебя ко мне. Такова твоя судьба. Ты лишь можешь тешить себя иллюзией восстания, как некоторые иные неразумные смертные. Одна из ослизлых конечностей мягко сняла маску, другая — обвела подбородок, вызывая внутреннюю дрожь, извращённую смесь отвращения и влечения. — Не трогай меня, — Мирак дёрнулся из давящей тяжести щупалец. — Я не хочу, чтобы меня касались. — Какая разница, чего ты хочешь? — интимно шепнула многоглазая тьма, вжимаясь в открытые участки кожи приторным шевелением, щекотно заползая под края робы, заполняя воздух между ладонями и кожей перчаток. — Я прочёл множество смертных, но твои память, мысли и те вещи, что утоплены в самых глубинах твоего разума, доставили мне определённое удовольствие. Смертный, чья истинная суть лежит в спицах Мундуса, в полупрозрачности филаментов его схем — ты весьма любопытен. Ты жив лишь потому, что я не желаю разрушить тебя, — хотя было бы заманчиво исследовать куда глубже, заглянуть в твою молекулярную структуру, полную следов первичной сущности… тебе стоит помнить, я всегда могу вернуться к этому варианту. Но довольно отвлечений. У меня есть ещё кое-что для тебя. Как бы вы сказали — подарок. — Что мне придётся отдать взамен? — Мирак повернул голову насколько мог, искоса следя за движениями жутких конечностей. Хермеус, казалось, задумался на долю секунды. — Ничего, — прогудело потустороннее. — Это просто небольшая награда. Ты хорошо меня развлекаешь. В сыром воздухе Апокрифа вспыхнули алые буквы, и Мирак постиг их смысл, словно знал всегда. Мул! закружило обещанием невиданной мощи. Восхитительный ток пробрал его до кости, до кончиков пальцев — язык дова, болезненно-родной, откликался в его крови пьянящим желанием. Показалось ему, или щупальца, обвившие его, содрогнулись?.. Ква! растеклось по коже плавящимся панцирем. Мирак приоткрыл рот, беззвучно повторяя. Чудовищный глаз раскрывался шире, бесстыдно впитывая восторг обретения нового. Див! извивающейся тяжестью змеиных колец легло на шею. Шипение и мускусный запах осели узнаванием на подкорке мозга. Омерзительное небо Апокрифа гулко вздохнуло шелестом бесчисленных книг. Щупальца расплетались, возвращаясь в бездну. Маска шлёпнулась на орнаментальный пол, выпущенная из хватки. — Тебе нравится, мой слуга? — в запредельном голосе звучало самодовольство, — Теперь отправляйся обратно. Я буду наблюдать. Несмотря на разгоревшийся изнутри восторг, а может, во многом и благодаря ему, — абсурдный жар растёкся по коже, ядом отпечатывая неземные касания олицетворённого Знания, — Мирак вернулся в Фолейн в странно-смятённом настроении. Дукан, сидя в храмовой библиотеке, лениво перелистывал книгу в тёмном переплёте, когда Мирак метнулся к нему яростной тенью. — Пришли девушку к моим покоям, — приказал он. Дукан поднял голову, кривя губы в скользкой улыбке. — Решил расслабиться? — видимо, почувствовав, каким ледяным бешенством повеяло от Мирака, он поднял руки в миролюбивом жесте. — Понял, не спрашиваю. Но какую хоть? — Лучшую, — ответ донесся уже из коридора. Вернувшись в комнату, Мирак отмерял шагами её безвыходную замкнутость, пока в дверь не постучали. Он впустил гостью, приведённую послушником. Светловолосая, совсем юная, она сделала несколько нерешительных шагов к нему и остановилась поодаль. — Подойди, — велел Мирак, внимательно изучая её лицо. Мягкий овал челюсти, прямой крупный нос и голубые глаза — в небесной глубине сверкала то ли мрачная ненависть, то ли горячая страсть. Она подошла, но подбородок вздёрнула дерзко, и Мирак догадался: всё же ненависть. Она протянула к нему тонкие руки с намерением снять маску, но он остановил её. Взяв стул, он сел и сделал пренебрежительный жест рукой. — Раздевайся. Она сбросила меховую накидку и потянула за край простого пояса — тот послушно упал к ногам, более не держась на талии. Стянула через голову голубой сарафан и кинула под ноги. Сжала губы в тонкую линию, когда рванула перешитый ворот рубахи. Сняла исподнее и встала ровно, с закрытыми глазами, только грудь вздымалась от частого дыхания. Она была красива. В ней не было ничего, что могло бы напомнить о чёрной слизи кошмарных щупалец, о вспыхивающих водянистых глазах, переливающихся запретными загадками — она была человеком, живым, дышащим, простым. Её неловкое нескладное тело, маленькие груди с торчащими от холода сосками и светлый пушок промежности — всё дышало юностью и вещественностью, а не потусторонней древностью и бесчеловечной трансцендентностью. Он поднялся и снял перчатки, желая ощутить живую мягкость под своими пальцами. — Как твоё имя? — Кея, — сказала она, щёки её алели, и приоткрытые глаза сверкнули гневом, — дочь Вестара. — Кея, — ласково выдохнул он, подменяя искреннее равнодушие фальшью нежности. — Доставь мне удовольствие. Его рука скользнула по груди, слегка сжала — приятно было ощутить под кожей прохладную живость реального человека. Против него, затянутого в изоляцию жреческого облачения, она казалась стыдливо-свободной. Она — Кея! — положила свою руку на его, и в глазах её мелькнуло какое-то странное, тоскливое отчаяние. — Ты чудовище, — зашевелились её губы. — Ты убийца. — Не боишься отца подставить? — поинтересовался он в ответ. Угадал — Кея дёрнулась как от удара, губы затряслись. Он похвалил молчаливую покорность, погладив её по мягким волосам. Выпростав полувставший член из тканевого плена, Мирак взял её безвольную руку и положил поверх, едва ли не вздрогнув при мысли… …которую он поспешно одёрнул, концентрируясь на ласках. Слишком грубых для потустороннего, слишком физиологическо-скребущих для зыбкого мира грёз. Раздражённо выдохнув, жестом он принудил её опуститься на колени, погрузил отвердевший член во влажную шелковистость её рта. Так — проще, скользящий мокрый язык — гибкая розовая лента человеческой плоти, достаточно странная, достаточно нездешняя. С закрытыми глазами Мирак видел слишком много лишнего, памятью чувствовал заполняющее присутствие в голове. С открытыми — казалось, что тьма блестит пугающим любопытством, отражая факельный свет россыпью золотых сфер. Когда он велел девушке опуститься на кровать, он размышлял о мягкости девичьего тела, вместе с тем с удивлением обнаруживая неуклюжую раздутость плоти. Двигаясь в ней, он отчужденно думал, что гадливые глубины Апокрифа навечно запечатлелись в его душе, что скользкая пульсация щупалец выхолостила в его разуме нечто важное, что он так и не успел открыть и заметить. Механически вдалбливался в растопленную влажность мяса, то теряясь в обжигающей фантасмагории мыслей — оно скользило, туманилось, плавилось, вибрировало, — то возвращаясь к апатичному однообразию фрикций. Он отдался мутному зловонию Апокрифа, когда излился в податливое тело, сильно потянув за девичьи волосы вспотевшей рукой. Сгустки теней дрожали в углах.