Раб неведомого, служитель бесконечного

Наступила зима, когда последний камень лёг в стены нового храма. Ещё нескольких драконов убил Мирак, собрав отряд самых сильных из нордов Солтсхейма. Кости чудовищных дова украсили окрестные скалы. Души прекрасных тварей — перешли в Мирака, наполнили его новой, восхитительной силой, их крылья бились в груди, заменяя собой стук сердца, их голоса вторили его голосу, когда он позволял волшебству ту’ума проходить через его связки. Но теперь он подолгу замирал на краю скалистого плато, складывал руки за спиной, глядя на бесстрастные вершины — думал, планировал, боялся грядущего. Алдуин навис над ним чёрной бесплотной тенью. Божественная пустота Обливиона тяготила его изнутри. Мирак избегал святилища своего бога. Азидал переместился из Колбьорна в храм, где экспериментировал с камнем Силы. Каждый раз, поднимаясь в зал, Мирак наблюдал геометрическое несовершенство кровавых начертаний на полу. Азидал уверял, что линии безопасны, но Мирак едва заметно вздрагивал, если случайно ступал на грани — уроки прошлого не проходили даром. Культ Хермеуса Моры возродился. С возрастанием его могущества всё вокруг обрело томный лазуритовый дух. Сиреневое марево облаков за горами таило нечто загадочное и жуткое, точно в любой момент, разорвав ткань бытия, могла расползтись по небу непредставимая бездна. Иногда Мираку казалось, что над стеклянными жилами рек поднимается зловонный туман Апокрифа, оскверняя холодную чистоту воздуха. Иногда на периферии зрения мелькали гибкие извилины тьмы. Страшно было царство Запретной библиотеки. Он не сходил с ума — он видел подтверждение здравости собственного рассудка в осунувшихся, потускневших лицах соплеменников. Норды Солтсхейма вновь возненавидели своего правителя, и даже победы над драконами не стирали более жёсткость с их лиц. Опасный накал народных настроений медленно кренился в сторону восстания. Хакон — Мирак запомнил его — приходил ещё дважды, навязчиво требуя присоединиться. — Мой путь уже избран, — ответил Мирак. «С меня достаточно тех, кто пытается меня использовать», — об этом он промолчал. Юноша ушёл, забрав десяток таких же, как он, с собой. Мирак не препятствовал. Как и в иных случаях народной нелюбви, и это решение было истолковано ему в минус: кто считал его трусом, кто хулил его за разрешение. Мирак не реагировал на кривотолки, выжидая лучшего момента. Омерзительная бездна вновь напомнила о себе, когда он открыл последнее слово «Подчинения воли». Мирак осознал его, медитируя над природой дова — медитируя всеми душами, что успел поглотить. Когда вязь ту’ума сложилась в нерушимую цельность, мрак вдруг обрёл плоть, сгустившись в комнате. Гол Ха Дов! — ответ лежал на поверхности. Начертание выплыло из глубин чужой памяти, из безвременья душ драконов. Мирак открыл глаза, осознав чужеродное присутствие. Он окинул взглядом помещение: тени трепетали, подражая свету факелов; мебель сохраняла ровную бесстрастность — только Чёрная книга, лежавшая на столе, теперь была распахнута и проливала мерный зелёный свет со страниц. Природа приглашения заставила Мирака усмехнуться — Хермеус, казалось, обеспокоился его самостоятельностью. Но когда Мирак подошёл к сияющим страницам, в дверь постучали. — Войдите, — сказал он, закрывая книгу. Дверь приоткрылась. — Отряд Маргарда докладывает о драконе, господин, — сообщил стражник. Пальцы Мирака скользнули по обложке, покидая её. — Очень вовремя, — сказал он. — Выдвигаемся немедленно. Сражения с драконами каждый следующий раз давались ему всё легче. И сейчас ему особенно не терпелось воспользоваться новым ту’умом. С отрядом он встретился близ Морозного ручья; с драконом, имя которого оказалось Кросулах — на вершине горы. И «Подчинение воли» сработало. Кросулах склонился перед Мираком. — Владыка Солтсхейма, — говорил он, — твой ту’ум силён, а дух крепок. Владыка Солтсхейма, ты подчинишь себе мир, и я не могу противиться твоей воле. Я слышу в силе твоего зул… голоса, ты сам — Дова, духом нам равен, твоя кровь — это кровь Алдуина. Мирак вернулся верхом на драконе. Его охватил по-настоящему детский восторг, когда Кросулах по приказу подставил жёсткую спину: кто ещё хоть когда-либо имел возможность прокатиться на дова, будто на какой-то лошади? Гордо спланировав над храмом, дракон приземлился на плато, встревожив послушников и воинов. Люди опустили мечи и луки, когда разглядели своего господина. Мирак спешился и остановился перед собравшимися, глядя на них сверху вниз. — Я говорил: мы победим дова, и мы видим, как это становится реальностью. Смотрите же, те, кто не верил — мы подчиним тех, кто осмелится приблизиться к нам, и уничтожим тех, кто откажется подчиняться. Драконы, люди или сами боги — не имеет значения! Всё склонится перед нашей мощью! — Ты отдал нас врагу людей! — громко крикнула пепельноволосая нордка из толпы, перебивая. — Никакие речи тебя не обелят, предатель! Мирак наклонил голову в её сторону. — Вот и прекрасная возможность продемонстрировать, что я имею в виду. Кросулах! Ни Нак!¹ Дракон распростёр крылья, взметая снежную пыль. Острозубая пасть разверзлась на мгновение — хрустнули кости, заалела кровь. Оставшаяся половина тела — рваные края плоти ещё содрогались от изменения давления — медленно осела на землю мучным мешком. Соплеменники попятились от трупа. Только несколько человек остались рядом. Мирак не стал слушать рыданий старухи, упавшей на колени перед телом и горестно причитавшей. — Так будет с каждым, кто посмеет восставать против меня, — сказал он, прежде чем покинуть молчащую толпу. Зыбкие барельефы храма встретили его тревожной темнотой, только слабо вспыхивали линии камня багровым и белым. Азидал бормотал что-то, и Мирак, остановившись, прислушался к его словам, выхватывая отдельные понятия из пустоты: — Падомаическое намерение?.. Аэтериальный конструкт… Проклятые меры… Мирак хотел двинуться дальше. — Если ты собираешься там торчать, — вдруг сказал Азидал, повышая голос, — потрудись не дышать так громко, это отвлекает от мыслей. — Почему ты не зажжёшь свет? — Мне достаточно того света, который несёт Прорицатель. Тьма снаружи! Тьма в голове… Где граница между изменчивостью Стазиса и заполненностью Пустоты? Мирак магией зажёг факелы и повернулся к бывшему учителю. Азидал стоял в середине залы перед Камнем Силы. Щёки его впали, и на иссохшем лице только неестественно увеличившиеся от худобы глаза сверкали живой яростью, а края робы заляпались кровью. — Хермеус говорил, что ты не закончишь эксперимент, — сказал Мирак, невольно сочувствуя старику. — Дай себе отдохнуть, Азидал. Нет смысла бороться с судьбой. Он не сразу распознал смех в том невнятном треске, что сорвался с губ мага. — Лучше побеспокойся о своей судьбе, — отмахнулся Азидал, устало сутулясь. — Он недоволен, разве ты не чувствуешь? Мирак прошёл вниз, не ответив. Он не обратил внимание, что Азидал проводил его взглядом — скорее обеспокоенным, чем злым. В комнате всё оставалось таким же. Во всяком случае, Мирак не замечал никаких отличий: раскрытая Чёрная книга сияла настойчивым приглашением, как и перед его уходом. Подходя, он замедлил шаг. «…и тогда формальное различение между двумя экстремумами сводится к единой матричной сети, но в то же время было бы абсурдным невежеством полагать их одним и тем же. Сияние Королевской власти, что позволяет открыть глаза лишь на мгновение — обрекает отсутствующего в предметном НЕ-ничто на титул, вынести который…» …Апокриф был пуст. Мирак чувствовал себя вынужденным просить — и это чувство ему не нравилось. Тяжёлый воздух давил ему на грудь всеми травлёными ядом ощущениями: густотой гнилостно-пыльного запаха; дымкой невоплощённых идей, туманивших взгляд; скрипучим нытьём ветра и, более всего, раздирающей рёбра метафизикой томительного ожидания. — Хермеус, — позвал он, но небо не отозвалось. Он осмотрелся. Маленький пятачок бумажно-каменной башни открывал вид на смрадные воды и полузатонувшие развалины. Казалось, то была самая вершина Апокрифа, и Мирак чувствовал себя ребёнком, забравшимся на книжную полку библиотеки Бромьунара — только всё было многократно опаснее, и стылый воздух даэдрического плана полнился гневной тревогой, подтверждая правоту Азидала: Хермеус Мора был недоволен. Мирак терпеливо сложил руки на груди, не собираясь повторять просьбу дважды. Ему пришлось ждать бесконечно долго. Неясное предчувствие, всё более и более сжимавшее сердце, и непонимание количества прошедшего времени тяжело давили на сознание. — Если я не нужен тебе, зачем ты позвал меня? — не выдержав, Мирак прошёл в центр, озираясь. Посреди башни тёмным пятном волновалась омерзительная жидкость. Длинная тонкая плеть, вынырнувшая из тьмы апокрифической воды, хлёстким ударом едва не сбила его с ног, пройдясь по груди и разорвав робу — такой чудовищной силы был шлепок. Мирак выхватил клинок, готовясь отстаивать честь даже против своего господина, и отскочил подальше. — Тебе недостаёт и терпения, и мудрости, мой слуга, — бесчисленные глаза раскрылись повсюду, окружая его. — Обычно я не благоволю таким смертным. К твоему счастью, сам я достаточно терпелив, но не стоит думать, что этот источник неисчерпаем. — Твоё святилище не бывает покинутым, — ответил Мирак, хорошо понимая, что демон ждёт от него покорности, но не желая её давать, и драконы внутри согласно ревели красным гневом. — Что ещё ты от меня хочешь, Враг людей? Я сдержал слово. Клинок на пояс он всё же вернул. — Я желаю верного служения. Напрасно ты пренебрегаешь моей помощью и вниманием, неразумный, — зловещее раздражение проявилось в прежде равнодушном голосе Принца. — Но ты смог постичь последнее слово сам. Это радует. Что до твоей строптивости, данная проблема не слишком велика. — Тогда что же тебе не по нраву? — вопрос сорвался с губ прежде, чем он успел остановить себя. — То, как легко ты забылся, — снисходительно прогудел Хермеус. — Глупец, я не буду в следующий раз жалеть тебя, а высеку перед другими смертными — потому что я знаю, что для тебя нет ничего ценнее собственного «я». Чёрные щупальца в мгновение стянули его руки и ноги в недобрых объятьях. Когда Хермеус того хотел, то мог быть удивительно быстрым. И, хотя Мирак ни за что не признал бы этого — более всего пугало не будущее наказание, а электрическое возбуждение, охватившее тело из-за невозможности пошевелиться. Стянув маску, липкая конечность медленно стягивалась вокруг шеи — пока дыхание Мирака не стало прерываться, а в глазах не начало темнеть. Инстинктивно он забился в даэдрических объятиях, не желая умирать. — Твоя жизнь принадлежит мне, — Хермеус немного ослабил хватку, позволяя жертве жадно глотнуть омерзительного воздуха Апокрифа. — Тебя в известной степени не существует, бесполезный человечишка, а потому тебе лучше умерить самолюбование: ты информационный продукт от иного информационного продукта, вторичная пена дуалистической конфронтации. — Я — это я, — выдохнул он в ответ едва слышно, потому что кишки вдруг скрутило отвращением. Чьим заслугам он обязан? Вылепленный из благословения Ака-Туска — он понял всё правильно? Быстрый удар хлёсткой чёрной плети обжёг спину Мирака, отвлекая от мрачного омута мыслей — он почувствовал кожей мёртвый холод воздуха после того, как погасла резкость боли. Боль его не смутила — но жгучий стыд унижения — пороть его, точно какого-то провинившегося раба, столь несправедливо после всех усилий, что он приложил — уязвлённое самолюбие болезненно отозвалось в голове. Хуже всего было то, что испытываемый позор вызывал в памяти другие мгновения, полные сладостного наслаждения. — Разве это твои методы? — прохрипел Мирак, выталкивая из непослушного горла комки слов. Ещё один короткий удар, пришедшийся на то же место, вновь обжёг тело жаром. — Не существует «моих» и «не моих» методов, Мирак, — мириады глаз скучающе прикрылись. — Только «эффективные» и «не эффективные». Боль, стыд и неестественное удовольствие смешались в единую жуткую эссенцию, и собственное тело предало Мирака. Сердце билось в предательски-томительном чувстве, от которого щемило внутри. Щупальце, обвившее правую ногу, волнительно оглаживало голень, подтягиваясь выше — и Мирак боялся, внутренне замирая, что его чудовищный бог заметит то, что было бы куда худшим позором. — Я знаю все твои маленькие секреты, — лениво подтвердил Хермеус, раздувая пламя пронзительного стыда до оргазмической яркости. — Я вижу движение твоих мыслей, потому что знаю тебя насквозь, и тебе никогда не скрыться от меня. Нет смысла бороться с судьбой, Мирак. Помни это, когда в следующий раз надумаешь сбегать от меня. Он и сам не знал, показалось ли ему или в гулких интонациях Врага действительно звучала насмешка, прежде чем Апокриф подёрнулся пеленой тьмы, чтобы выбросить его обратно в Нирн — целого и невредимого физически, смятённого душевно.