Немного о Цинфане

*** То, что у Цингэ стояк после особо "жарких" битв, Цинфан узнает случайно (ну, как случайно.. такое при всем желании не пройдет мимо взора), когда раздевает брыкающегося, истекающего кровью (Цинфан дышит глубоко, якобы спокойно) вояку, чтобы осмотреть обширную рану на бедре. Заверяет, что это просто реакция организма, ему ли, лекарю, не знать, и ему совершенно все равно - его дело латать и чинить, плевать он хотел что там у кого между ног. Заверяет и слушает потрясающий набор брани о бесчестных криворуких ублюдках, кому бы в задницу воткнуть их мечи и повертеть. Слушает и промывает, пережимает, перебинтовывает рану, останавливая кровь. Слушает и заставляет выпить лекарство (на самом деле, не хилый такой транквилизатор, чтоб горе это не полетело воплощать свои мечты). Вдыхает запах, витающий в комнате, выходит.. и обреченно вздыхает, глядя на собственный стояк. *** То, что у Цинфана стояк на сильный запах крови, Цингэ узнает тоже случайно, на очередной своей "починке". Действительно случайно (когда резким от злости движением выбивает из рук лекаря целебный настой, что, описав дугу, выливается на белый ханьфу Цинфана, аккурат на теперь уже заметный бугорок), и к ужасу своему принимая это на свой счет. После отборной ругани, попыток вырваться, обвинений в извращении и домогательствах, Цингэ валится на кровать, обездвиженный точным ударом Цинфана. Последний с раздражением проводит пальцами по ранам лежачего (он не будет бить, нет, как бы сильно не хотелось, лежачих он не бьет, даже тех, что напрашиваются сами.. у него есть способы лучше), слизывает, наконец, с них кровь, холодно глядя в осоловевшие глаза напротив, садится чуть выше стояка Цингэ, наклоняется, упираясь своим ему в живот, и тихо шипит на ухо: - У всех есть свои фетиши, уважаемый лорд пика Байчжань. У Вас свои, у меня свои. Не стоит принимать их на свой счет. Если бы я хотел овладеть Вами, уверяю, Вы бы узнали об этом первым. Я бы сделал это так, что Вы бы сами молили взять себя, плавясь и сгорая от желания. Выпрямляясь и вновь влезая в шкуру добродушного лекаря, Цинфан, не обращая внимания на настороженный взгляд Цингэ, делает, что от него требуется и, не снимая оцепенение собрата по школе, насмешливо желает хорошего отдыха и сладких снов. Лорд пика Байчжань, слыша щелчок закрытой двери, с восторгом понимает, что братец-то не так прост и, похоже, на самом деле довольно силен... Но, вспоминая шепот у уха, Цингэ уже с ужасом осознает: возбуждение стало лишь сильнее, а он даже пальцем пошевелить не может. Чертов Цинфан. Чертов лазарет. Чтоб он хоть раз еще... Ругаясь сквозь зубы, Цингэ не может заснуть до самого утра... *** Му Цинфан не может не заметить, как меняется к нему отношение местного бога войны: появляется настороженность, попытки спровоцировать на поединок (пару раз Цингэ уворачивается от летящих в него скальпелей и разочарованно вздыхает вслед удаляющейся спине), любопытство. Цинфан стойко держит добродушную и недоумевающую от такого внимания маску среди окружающих. И тихо грозится отравить вояку наедине. Однако, как бы Цингэ не искал изъянов в его броне, чтобы изобличить лекаря во всех грехах обрезанного рукава, тот выполнял свои обязанности все так же идеально, никуда своих бледных рук не тянул, никаких поползновений не совершал. Взбудораженный своим открытием бог войны, наконец, успокоился, стал просто игнорировать повышенное внимание к своим ранам и едва заметно натянувшийся ханьфу лекаря ниже пояса. Цинфан украдкой улыбается усыпленной бдительности грозного лорда пика Байчжань, дышит глубоко и свободно, зная, что можно не скрывать свой (не)маленький секрет. *** Когда Цингэ заявляется к нему на порог с небольшой кровоточащей раной (всего-то наискосок по всему предплечью), Цинфан удивленно смотрит на него, на нее (чуткий нюх слышит любимый запах), и не может уловить подвох. Обычно с такими ранами братец, смачно выругавшись, посылает его подальше, обматывается первой попавшейся тряпкой и, поигрывая мечом, направляется учить (избивать) свою свору дикарей, гордо зовущих себя воинами. В этот раз Цингэ молча садится на веранде и протягивает ему руку. На, мол, делай свое дело. Цинфан так же молча, немного в ступоре (и с дикой радостью где-то в животе), находит в доме аптечку и опускается с ней на колени возле брата. Уже собираясь приступить к привычной рутине, Цинфан замирает. Алые капли магнитом притягивают взор, запах забивает легкие, туманит разум, и лишь коснувшись руки кончиком носа, лорд Цяньцао приходит в себя и поднимает глаза, встречая внимательный, горящий взгляд Цингэ. Он почти извиняется за свою несдержанность, но эгоистичный голосок в голове шипит брать, пока есть возможность, впиться зубами, пока не отобрали, поэтому, в качестве компромисса, в воздухе повисает тихое: «… Можно?» В поджатых губах Цингэ отчетливо читается «О, Небеса, да этот наш лекарь – чокнутый мудак», но во взгляде огнем плещется любопытство и, видимо, тоже пойдя на компромисс, бог войны отрывистым кивком дает согласие. Цинфан прижимается сухими губами к ране, вне себя от восторга (наконец-то, наконец-то, наконец-то, стучит набатом в голове) слизывает теплую кровь, чувствуя мелкую дрожь под языком. Его ведет почти так же сильно, как от своих чаев (ему кажется, что даже сильнее). Он готов просидеть так вечность, но какая-то здравая часть рассудка ставит черту (ему кажется, что рано, слишком рано, чертовски рано.. хочется еще) и велит закончить пока на этом. Цинфан благодарно, невесомо целует запястье бога войны и приступает к обработке раны. Четкие, быстрые, выверенные годами движения (промыть, проверить ткани, сосуды, зашить, наложить заживляющей мази, перевязать) выполняются на автомате. Закончив, он уходит в дом, делает сладкий чай, отдает его Цингэ и садится рядом, щурясь на закатное солнце без единой мысли в голове. Цингэ все это время наблюдает за ним и не может понять, что чувствует. Смутно догадывается, что это неправильно, и так быть не должно. Смутно понимает, что чувствовать должен, что должен при этом сказать и сделать. Но он лишь молча наблюдает. А потом вздрагивает, когда видит (он понимает это интуитивно) первую искреннюю и широкую улыбку брата. Вздрагивает от разлившегося по телу тепла.