Немного о Цинфане

*** Когда Му Цинфана вызывают к постели внезапно потерявшего сознание Шэнь Цинцю, он почти не удивлен (в конце концов, это же несравненный Шэнь, элегантностью своей затмевающий Небеса и бережно хранимый самим главой) и лишь с едва заметным раздражением (заставляют тут бегать по всяким пустякам) всю дорогу теребит в пальцах листочек мяты. Однако, чем ближе он подходит к бамбуковой хижине, тем сильнее задается вопросом: что же могло свалить с ног эту горную змею, чья непомерная гордость не позволяла показать окружающим даже намек на слабость? Уже у постели мирно лежащего лорда Цинфан понимает, что случай этот гораздо интереснее (что-то внутри вопит, что страшнее), чем он мог себе представить. Горящий нетерпеливым беспокойством взгляд старшего брата прожигает спину, а мельтешение на периферии зрения на пару с нервным дыханием нисколько не помогают осмотру, но Цинфан более чем уверен – с Шэнь Цинцю все в полном порядке. Лишь его ци едва заметно меняет свои очертания, шевелится то упрямо-медленно, то раздраженно-яростно, будто старая змея, тщетно пытающаяся влезть обратно в сброшенную шкуру. Цинфану хочется протянуть руку и погладить ее, успокоить, помочь. (На самом деле он любит змей. Они, при всей своей мерзкой натуре и злопамятности, с полными яда клыками, невероятно полезны при умелом использовании; они готовы разорвать кого угодно, защищая себя и свое гнездо, а острая интуиция позволяет чувствовать ситуацию, людей… На самом деле все, что им нужно – стабильность, комфорт, максимально аккуратный подход.. и никогда, ни при каких обстоятельствах не наступать на хвост и не предавать их доверия. Привязанность змеи дороже любых земных металлов и драгоценностей, а удержать ее почти невозможно – немыслимая удача, если подползет сама и свернется рядом – остается только либо держать за горло, либо в террариуме.) Но он не рискует (он совершенно - пожалуй, как никогда прежде - абсолютно бессилен). Это не его змея. Он лишь заверяет бледного Юэ Цинъюаня, что ничего страшного не происходит (горло от этой лжи почему-то саднит), что это просто истощенное сознание брата решило сделать себе внеплановый отдых, нужно только подождать, и он обязательно придет в норму, о чем все еще не раз пожалеют. Заверяет (одна из самых тяжелых вещей в ремесле лекаря – Цинфан вовсе не гуманист и, тем более, не оратор) и идет настаивать успокаивающий сбор, попутно думая, что же все-таки могло скосить их горную змею цвета цин. Друзьями с Шэнь Цинцю они никогда не были. Куда там, чистой дружбы не может быть между двумя лжецами. Но темы для редких и интересных разговоров находили всегда: яды, звери, монстры, болезни разума, культивирование и искажения ци (на последних плавные движения веера всегда сбивались с привычного ритма, то замедляясь, то ускоряясь, внимание заострялось, задавались сотни вопросов, а взгляд становился цепким, почти немигающим. Жутким. Змеиным). В пылу одной из этих жарких бесед Цинфан однажды так и назвал Шэня – Старый Змей* – и, осознав, что ляпнул (пусть и ласково), уже готов был извиняться, но в полнейшей тишине в ответ внезапно раздался шипящий звук - воплощение грации злобно втянуло воздух через сжатые зубы, прежде чем ответить, и замерло, не мигая.. а потом разразилось тихим смехом, прикрыв его веером. Цинфану казалось, что это один из самых красивых звуков, что он слышал за всю свою жизнь. Он изо всех сил старался не пожирать глазами старшего брата, но, наверное, не очень в этом преуспел. Уходя с закатом, Шэнь Цинцю насмешливо бросил, мол, пора ему, еще нужно успеть сцедить яд с клыков, чтобы вонзить его завтра в одну назойливую спину, махающую мечом во все стороны – кусать эту буйную мерзость он не собирается, мало ли, еще сам подцепит чего. Цинфан хранит это воспоминание, как бесценное сокровище. Когда Шэнь Цинцю приходит в себя, состояние его тела все так же в идеальной гармонии, потоки ци, спокойные, лишь слегка изменившие ритм, все так же чисты и непрерывны. Цинфан вглядывается в выражение лица и не видит привычной настороженности, презрения, вслушивается в интонации и не слышит едкой, горькой насмешки. Шэнь Цинцю в абсолютном порядке. Но этот порядок не тот… Лорд пика Цинцзин - словно разбитый вдребезги алмаз, собранный заново в форму змеи. Криво и наспех. Волей ли, злобой ли собранный, страхом ли или гордостью. Сбитые грани-чешуйки острые, свет преломляют причудливо, манят калейдоскопом искаженных образов, ослепляя глаза, жаля прямо в сердце (на памяти Цинфана не было никого, кто остался бы равнодушным к этому существу из осколков, кто-то, подозревал он, и вовсе сгинул). Шэнь Цинцю был прекрасен в своей разбитости. Сейчас же, глядя на сидящего напротив лорда, Цинфан не видит ни чешуи, ни осколков, он не видит ровным счетом ни.че.го. Лорд Цяньцао решает отныне наблюдать за Цинцю более пристально (но сердце его знать ничего не желает, тихо оплакивая исчезнувшего старого змея, а где-то в горле скребет чувство вины) и уходит в свое темное жилище заваривать горькие травы.