Немного о Цинфане

*** Цинфану чертовски скучно. (Вот уже с пару десятков дней на пиках не случалось ничего из ряда вон выходящего.) Ему скучно всегда, когда на горизонте не маячит очередная загадка или случайное бедствие, требующее полного его внимания и отдачи. После каждой такой отдачи неизменно приходит апатия, бессилие и, самое мерзкое, скука. Иногда ему кажется, что эта дрянь в теле родилась еще до его сознания, что, въевшись глубоко, в самые кости, в нервные клетки, в каждую частичку духовной энергии, она давно уже стала самой его сутью. Иногда ему кажется, что он давно уже мертв (или еще не рожден) и бесконечно пуст. И голоден. Дико голоден до новых ощущений и эмоций. Готов поглотить что угодно, лишь бы не чувствовать этой пустоты. - Суть моя есть ничто, замеревшее в Вечности, - бормочет Цинфан возле забитого банками-склянками шкафчика (если проблемы не приходят в его обитель, он идет за ними сам), - с жадностью Черной Звезды оно вскроет покров Мироздания и, поглотив его Жизнь, исчезнет следом за ним… Он даже не вдумывается в свои слова, наперед зная, что те не несут в себе ничего, кроме откровенного бреда, тревожа барабанные перепонки, вгоняя в полутранс и растворяясь в полумраке его жилища. Его бледные руки вслепую достают несколько темных банок-склянок с парочкой контейнеров и закрывают шкаф. Цинфану чертовски скучно. А когда ему скучно, разум требует экспериментов. Этические правила запрещают ставить эксперименты на людях. На живых животных у него не поднимается рука. Поэтому остается только собственное тело. Цинфан улыбается в предвкушении (как же давно он не действовал столь безрассудно) и торжественно несет свой выбор к столу. Цинфан ухмыляется, понимая, что «эксперимент» - слишком громкое для его безумства слово. Нет, это не эксперимент. Сегодня это просто игра. Дикая, опасная и чертовски волнительная игра. Результатом будут вовсе не знания, не польза, не то, за что должен держаться любой уважающий себя целитель. На повестке дня в приоритете ощущения и риск. Смысл почти так же прост, как если бы он положил в коробочку 6 абсолютно одинаковых пилюль - но одна из них была бы со смертельным ядом - потряс бы коробочку, выбрал один шарик наугад и проглотил бы его. Эта игра была стара, как мир, заезжена и избита, и оттого лорд Цяньцао выбирает свои собственные правила. Цинфан ставит небольшой котелок с водой на огонь, закрывает глаза и отдается во власть случаю. Не глядя выбирает одну из банок, ссыпает часть содержимого на ладонь (на ощупь все те же травы, но он сдерживает порыв изучить листочки и испортить узнаванием сюрприз), затем в ступку, кое-как измельчает их и кидает в воду. То же самое проделывает с другой банкой. В третьей, судя по звуку, находится порошок, недолго думая, Цинфан вновь ссыпает небольшую горсть на ладонь и бросает ее в закипающую воду. Убавляет огонь. В одном из контейнеров нащупывает корень, измельчает его, добавляет в варево. В другом контейнере оказываются круглые пилюли. Улыбаясь, он катает одну в пальцах, решая, что же с ней сделать, и зажимает пока в руке. Убирает котелок с огня, не выключая его. Без мерников, без пропорций, без системы и контроля глаз, вдыхая воздух через рот, чтобы не услышать и не опознать запахи, Цинфан чувствует, как уже сейчас его начинает потряхивать от процесса (он, честно, очень долго держал обещание, но какой в этом смысл теперь?). Он дышит глубже, медленнее, заставляя себя успокоиться и продолжить. В двух склянках плещется жидкость. Цинфан по считалочке выбирает одну и выливает несколько капель в котелок, помешивая. Часть содержимого второй выливает в чашку, кидает туда пилюлю, слышит тихое шипение, добавляет содержимое котелка, остужает своей ци на несколько градусов и, не слушая яростный шепот на периферии сознания, выпивает «зелье» залпом. Котелок с травами-кореньями на дне возвращается на огонь, и только тогда Цинфан открывает глаза, наблюдая за поднимающимся дымком (но не глядя на содержимое), вдыхая дым глубоко-глубоко, ожидая эффекта. По крайней мере, сразу он не умер. А ведь мог, если бы, скажем, в одном из ингредиентов оказался паралитический яд. Или сильный аллерген, вызывающий анафилактический шок. Или элемент, вбирающий в себя кислород и вызывающий резкую гипоксию. Он мог бы, элементарно, прожечь себе дыру в пищеводе и уже харкать кровью. Цинфан ждет и дышит дымом от трав. Эффекта нет. Но он терпеливый. Может, смесь была не опасная, может, ей нужно время. Цинфан сгребает в охапку свои запасы и несет обратно в шкаф. Убирает бардак на столе, вытирает его, конечно, только потому что он чистоплотный (нет), а не из-за страха, что кто-то что-то узнает (к нему в жилище ведь все равно никто не приходит, а того, кто знал, уже нет). Открывает окна. Выключает огонь под истлевшими травами. - Старейшина Му! Старейшина Му! Беда! Старейшина Му, нам нужна Ваша помощь! Внезапно раздавшиеся крики одного из адептов и стук в дверь почти выбивают котелок из рук. *** То, что дело дрянь, Цинфан понимает еще на подходе к лазарету, у которого столпились адепты нескольких школ, горланя, жестикулируя, воя навзрыд, создавая такой гвалт, что кажется, под его тяжестью может рухнуть весь пик. Сильнее всего на общем фоне выделяются непривычно тихие адепты Байчжань, мрачно сжимающие губы и кулаки, и бледные, в слезах и в полуобморочном состоянии, красавицы пика Сяньшу. Все, что ему удается узнать у напуганного адепта (сколько раз он наказывал посылать за собой одного из старших, чтобы тот кратко и по делу информировал о случившемся уже по пути, дабы не тратить потом драгоценное время на выяснение обстоятельств, но нет, нет, раз за разом повторяется одно и то же): более десятка красавиц при выполнении задания отравились неизвестными цветами, запросили подмоги и в крайне тяжелом (это ужасно, Старейшина Му, это такой ужас, я никогда такого не видел, пожалуйста, Старейшина Му, поспешите, боюсь, кабы не было поздно) состоянии были доставлены тренирующимися неподалеку адептами пика Байчжань. Но отнюдь не это пугает горного лекаря, нет. Его пугает расползающийся именно в этот самый момент в теле жар. Его собственный огненный цветок, распускающийся между лопатками и оплетающий раскаленными корнями сердце. Горящие лепестки разносятся по сосудам, достигая живота, паха, горла, головы, каждого участка тела. Пульсация на кончиках пальцев, кажется, готова обернуться пламенем и спалить все вокруг. Цинфан фокусирует взгляд на руках, но огня, к счастью, не видит. «О, Небеса, как же я влип», успевает подумать он, прежде чем из дверей на него налетает непривычно взъерошенная и бледная Ци Цинци. «Не иначе, как мгновенная карма за невыполненное обещание», она хватает его за рукава одежд, крича и причитая, откровенно говоря, мешая пройти. Целитель же, не слушая сбивчивые фразы (все равно с таким избытком эмоций толку от них нет), отмечает про себя, что с самой сестрицей все в порядке, находит в рукавах успокоительную пилюлю, попутно уверяя (но почти не слыша собственного голоса), что он приложит все свои силы (которых может и не хватить, учитывая его состояние), сделает все возможное, метким щелчком отправляет пилюлю в хаотично открывающийся рот Цинци и входит в лазарет, закрывая за собой дверь.