Немного о Цинфане

*** Первое, что Цинфан чувствует, вбегая в палату, заставляет его судорожно схватиться за стену, чтобы не упасть на месте. (Он делает вид, что просто запыхался от бега.) Вязкий запах свежей крови. Настолько терпкий (или его чувства настолько обострились?), что тело прошивает дикой дрожью, едва не сбивая с вмиг ослабевших ног. Почему так много крови? Почему меня никто не предупредил о крови? Чему я все эти годы учил своих адептов? Почему так много крови именно сейчас? Разве это не просто отравление? Твою ж мать, почему именно сегодня я сорвался? Идиот. Кретин. Обещал же. Кажется, я не могу сдвинуться с места… Только бы не заметил никто. Только бы снова никто… Он ловит удивленный взгляд Лю Цингэ. Не смотри, не смотри (что ты тут забыл, братец?), пожалуйста, не смотри (а, наверное, здесь и его сестра), молчи, тут столько людей (пожалуйста, пусть ее здесь не будет), не говори ни слова, не привлекай внимания (если я сделаю что-то не так, он меня не простит), забудь, тебе показалось все, что бы ты сейчас не увидел (я сам себя не прощу), все как всегда (я не смогу), я в порядке, я в порядке (я не смогу), явпорядке, явпор.. Сквозь проносящийся хаос панических мыслей в голове, до разума Цинфана доходит тот факт, что от запаха у него вновь стоит. И это чертовски неправильно … «Это мерзко, - презрительно кривит губы Старый Змей, когда в силу своей природной наблюдательности замечает «особенность» брата при лечении раны на плече (братец Юэ тогда мягко, но настойчиво приволок шипящего Шэнь Цинцю едва ли не за шиворот, аргументируя свою настойчивость необходимостью – не то, чтобы он был не прав - показать белеющую в ране кость целителю, и ушел под градом язвительной благодарности) и получает сбивчивое объяснение (братец Шэнь, это не на тебя, это всегда так, прости, оно само, ты не при чем, честно, честно, у меня и в мыслях подобного нет). Эта фраза, как оплеуха, наотмашь, почти выбивает искры из глаз, и Цинфан в бессилии опускает голову, скрывая лицо и молча признавая правоту старшего. Он почти готов к ядовитым клыкам на горле, к тому, что его изваляют во всех пороках, раздавят и уползут навсегда под аккомпанемент злобного шипения, дабы никогда больше не осквернять свою чешую, - ... но не то, чтобы я осуждаю, - Цинфан в неверии поднимает взгляд, натыкаясь на раскрытый изящный веер. – У каждого свои… мм… причуды, - резкий выдох, - но лучше бы мне не видеть твоей. Лучше бы вообще никому не знать о ней и не видеть.» Щелчок закрытого веера, холодное выражение лица. «Братец Му, - смешинки на дне глаз выдают его с потрохами, - зашей уже это плечо, и я оставлю тебя наедине с … - ухмылка растекается по бледному лицу, и целитель стыдливо опускает глаза, сосредотачиваясь на ране. – Вот же ж мерзость, - раздается тихий смешок, - чтоб я еще хоть раз…» … И он благодарит Небеса за то, что сестрица осталась снаружи, иначе конфуза было бы не избежать (хотя Цинци, будучи явно не в себе от переживаний, вряд ли бы заметила что-то кроме окровавленных учениц, но кто знает, кто знает), ведь всем известно, насколько красивы девушки с пика Сяньшу, насколько радует их облик взор мужчин. Цинфан благодарит так же плотный крой одежд и всеобщую панику (смутно понимая, что это не то, чему следует радоваться), ему кажется, что проходит вечность, прежде чем гул в ушах стихает, и он делает шаг вперед. Затем второй. Теперь понятно, почему за ним не прибежал никто из старших адептов – они все здесь, пытаются сделать до его прихода все, на что способны. Вид молоденьких окровавленных девушек (среди них все же нет Лю Минъянь) и впрямь мог привести в ужас неподготовленных: кровь стекает из опухших глаз, из носа, вокруг слизистых чернеют сосуды (я уже видел такое.. где? Когда? При каких обстоятельствах?), многие, плача, вместо всхлипов издают булькающие звуки, извергая алые фонтаны с каждым кашлевым толчком, четверо мертвецки бледны, содрогаются всем телом на четвереньках (что с ними? за грудь держатся…), пятая облокотилась о тумбу и с паникой утопающего в глазах пытается сделать вдох (… асфиксия?). Третий. Непозволительно медленно. В поле зрения попадает вид взволнованного главы пиков, который явно хочет помочь, но понятия не имеет, как. И его жажда быть полезным может стать навязчивостью, излишней наблюдательностью, он может заметить непригодность доверенного целителя в такой ответственный момент. Нельзя этого допустить. Определенно нельзя. Он не должен увидеть. Никто не должен узнать, иначе придется.. придется Нужно собраться. Если он успеет, если он разгадает суть источника (было же уже что-то такое, нет?), никто не умрет. Никто не должен умереть. Тогда никто ничего не заметит. Все будет как всегда. Тело бунтует и искрит, разум, застревая в мыслях, цепляется и виснет на образах, смывая действительность. Еще шаг утопает в болоте. В левую руку вгрызается огонь (почему в палате огонь? откуда огонь?), и Цинфан переводит на него взгляд. Женские руки. Дрожащий голос. Цинци. Отлично. - Глава школы Юэ, помогите, пожалуйста, - просит лекарь, высвобождая руку и направляясь к тумбе с палочками благовоний собственного изготовления (что-то подсказывает, что его ощущение времени в корне неверно). Собственный голос доносится сквозь вату, картинка в глазах плывет, глава реагирует невыносимо медленно. Цингэ смотрит все так же пристально. Плевать. Не первый раз приходится лгать и надевать маску. Все в порядке. Нужно просто выложиться по максимуму. - Проследите, пожалуйста, за сестрой, отвлеките ее, и не позволяйте входить посторонним. – И сами держитесь, пожалуйста, подальше. – Если понадобится что, я попрошу брата Лю позвать Вас, хорошо? Лю Цингэ коротко кивает. Выражение лица Юэ Цинъюаня, не знающего, радоваться ли ему роли помощника или впадать в панику от роли сиделки-успокоителя, в другой ситуации вызвало бы смех (почти вызвало и сейчас, поэтому Цинфан фокусирует взгляд на дрожащей в руке палочке и зажигает ее). От двух зайцев избавился. Время пошло. *** Цинфан с середины комнаты бегло оглядывает пострадавших девушек и безошибочно находит самый тяжелый случай – одна из четырех задыхающихся девиц уже потеряла сознание. Он подбегает к ней, попутно выхватывая одного из адептов с расспросом о злосчастном цветке. Тот не знает. Цинфан звучным голосом кидает вопрос в зал и, пока ждет ответ, одной рукой с концентрированной ци проводит диагностику причины асфиксии, рукав другой просит адепта закатать и фиксировать. Еще двоим велит принести антисептический раствор, инструменты и трубку диаметром с ноготь (и приготовьте трем.. нет, уже четверым задыхающимся такой же набор… и, ради всех богов, тяните время, не дайте им умереть!). Несмотря на неровное течение ци, понять, где находится уровень обструкции несложно – воспаленные (прожженные? спаянные? Знать бы причину) голосовые связки. Легкие пока не задеты. Он закатывает и фиксирует второй рукав. В стеклянной коробочке один из младших приносит ему роскошный фиолетовый бутон с серебристо-белым пестиком и рубиновыми, как капли крови, тычинками. Ну точно. Точно же ... - Да чего ты медленный такой?! - Орет на юного целителя такой же юный адепт впереди, которому приходится сбавлять свой темп, а то и вовсе возвращаться за отстающим товарищем. Полуденное солнце, кажется, ничуть ему не мешает, а лишь добавляет энергии, пропитывает ею, отражаясь от кожи и слепя глаза. Смотреть на него невыносимо, как бы сильно не хотелось – красивое молодое лицо, высокий хвост смоляных волос, бьющий по плечам (пока еще юношеским, но вполне себе рельефным), стройное, подтянутое тренировками тело (которое подрастающий лекарь оценивает, конечно же, чисто с профессиональной точки зрения и никак иначе, честно-честно). Но больше всего в глаза бросается не облик, а та неуемная, почти стихийная (на его скромный взгляд «божественная») энергия, которую не может сдержать телесная оболочка – она манит к себе пустых, желающих прикоснуться, откусить часть и заполнить свои дыры, она маячит пред взором истлевших, раздражая и пробуждая желание потушить слишком яркий источник, она дает сил крошечным огонькам, пытающимся достичь таких же размеров, она уже сейчас может представлять угрозу темным тварям. - Братец Лю, - хрипит пересохшим горлом адепт Му-пока-еще-не-Цинфан, - Мы уже полдня идем под палящим солнцем. Я очень сожалею, но мои силы не безграничны. Он опускает обожженные об это солнце во плоти глаза к угольной земле. - Их было бы больше, если бы ты тренировался как следует! И какого ж тогда хрена ты поперся со мной, скажи на милость? У тебя ведь даже меча нет! Был бы, не пришлось бы идти полдня! Ты на своем-то летал лишь пару раз с переменным успехом, хочется огрызнуться в ответ. Но, действительно, с какого? Не говорить же, что просто так, красотами полюбоваться и поискать незнакомых трав да тварей. Он так и не получил свой меч (в отличие от собрата, которому не терпится пустить свой Чэнлуань в бой) и, к стыду своему, оказался балластом посреди поля. - … Может.. может, мы передохнем? Иначе я умру… Чуть-чуть совсем? Я восстанавливаюсь довольно быстро.. Хотя, учитывая, что по ощущениям он вот-вот расплавится в бесформенную лужу, подобное утверждение – откровенное вранье. - И что мне делать тут? – Раздраженный взмах мечом. – Мух вокруг тебя рубить? А хоть бы и так, думает вконец разморенный жарой юный лекарь и присаживается на придорожный камень, достает из походного мешка сосуд с припасенной водой, чистый кусок ткани и, промочив его, с блаженным вздохом укладывает прохладу себе на лоб. Воды остается совсем чуть-чуть, поэтому он делает пару глотков и отдает товарищу. Товарищ этот, опустошив сосуд, принимается наворачивать круги, проклиная слабых изнеженных идиотов и бесполезную трату времени. - Братец Лю, - вздыхает слабый идиот, - посиди со мной, отдохни тоже. Расслабься.. не знаю.. полюбуйся цветами… - Я тебе девчонка что ли, цветами любоваться?! – Свист меча поднимает в воздух несколько фиолетовых лепестков. – Плевать я хотел на эти твои цветы! – В воздух взлетает еще волна обезглавленных бутонов. Те, что еще не распустились, с еле слышным, будто гневным, хлопком раскрывают нутро, осыпая все вокруг рубиновой пыльцой. – Нам еще идти и идти! Поднимайся давай, жара… Гневная тирада прерывается коротким кашлем. Затем еще одним. Еще. И еще. Пока-еще-не-Цинфан удивленно бросает взгляд на товарища, что держится за горло и часто-часто моргает. Рубиновая капля срывается с ресниц и скользит по щеке. Следом вторая. По другой щеке тоже начинает струиться кровь. Новый кашель окропляет алыми брызгами нежные лепестки фиолетового моря. Кажется, как будущий целитель, он непозволительно долго наблюдает за кровавыми ручейками, несущимися по изгибам юного лица, за тем, как названый брат вслепую делает два шага к нему и заваливается, падая коленями на дорогу, опираясь о нее руками, за тем, как черными от дорожной пыли руками вновь хватается за горло и исходит кровавым кашлем. Кажется, он, пораженный пугающей красотой, целую вечность наблюдает за истекающим кровью солнцем, измазанным в угольно-черной пыли, прежде чем срывается с места и оттаскивает его подальше от ядовитых цветов. Что делать в такой ситуации начинающий лекарь не имеет ни малейшего понятия. Знал бы он, что фиолетовое море вокруг ядовито, издох бы от жары, но не остановился. Теперь же из-за его прихоти издыхает молодой боец (молодчина, адепт Му, на твоих руках, чудовище, умирает бог войны), который даже еще не успел (а было бы здорово) стать его другом. Паника хватает за горло и душит-душит-душит (вязкий запах крови, въевшийся в нос, нисколько не помогает), пока рука недодруга не сжимает с силой его запястье, грозя раскрошить кости. Точно. Надо что-то делать. Все дело, скорее всего, в пыльце, так? Кожа на вид не повреждена, только слизистые. Что обычно делают в таких ситуациях? Промывают. Дают/вводят/присыпают антитоксином/противоядием. Останавливают кровотечение. Но воду они выпили! Цветы неизвестные! Вдруг, дав кровоостанавливающую пилюлю, он сделает только хуже? Мало ли, какую еще особенность имеет эта пыльца. Что делать? Что делать? Чтоделатьчтоделатьчтоде.. Ткань. Мокрая ткань. Он хватает чудом не упавшую с головы мокрую ткань и, протерев ею лицо, замирает.. И? И в чем смысл? Что дальше-то? Хоть ты всего его оботри, проблему это не исправит! Глаза ею не протрешь, рот тоже. «Слабый изнеженный идиот, балласт-недоучка, - ругает он себя, вглядываясь в окровавленное юношеское лицо напротив в своих дрожащих руках и шумно сглатывая - кретин, не распознавший ядовитый цветок, из-за тебя он может потерять зрение, может истечь…» Мысль обрывается от дикой идеи, сверкнувшей в голове. - … Братец Лю, ты мне веришь? – Тот отрицательно мотает головой. – Это хорошо. Потому что я сам не знаю, что собираюсь сделать. Воды у нас нет, так что.. это все, что приходит в голову. – А хуже точно не будет. - Открой глаза и не дергайся, ладно? Не давая себе время на раздумья, горе-целитель прижимается губами к уголку левого глаза и принимается вылизывать слизистую, не обращая внимания на сдавленный бульк харкнувшего кровью юноши и попытки отстраниться. Металлический привкус крови, смешанный со слезами, отдает кислой сладостью, видимо, той самой пыльцы. Он с удвоенным рвением смачивает слюной кисловатые участки и высасывает гремучую смесь слюны-крови-слез-яда, выплевывая ее на землю. Попытки вырваться прекращаются. Занятый увлекательным цикличным процессом, будущий Цинфан чувствует, как его прошибает дрожью от макушки до пят (еще один эффект пыльцы?), концентрируясь жаром в области.. паха. Он едва ли не вскрикивает от удивления (вот на что, на что, а на кровь такой реакции раньше не было.. не то, чтобы она в таком возрасте вообще очень часто появлялась – рано еще), но вовремя сдерживается и продолжает. Крови становится меньше, кисло-сладкий привкус слабеет. Слизистую рта самого лекаря начинает жечь. Он последний раз сплевывает, прикрывает левый глаз названного брата рукой с концентрированной ци и принимается за правый. Вобрав полный рот дикой смеси с сильным металлическим привкусом, он едва сдерживается, чтобы не застонать от усилившегося возбуждения, но, не издав ни звука, продолжает циклично вылизывать и высасывать яд. Когда будущий лорд пика Цяньцао отрывается от правого глаза брата и закрывает его второй рукой, его собственное горло и ротовую полость жжет огнем, по подбородку стекает уже собственная кровь, от сдерживаемого кашля (братец Лю не должен увидеть-услышать-узнать) болит грудная клетка, но член в штанах стоит гордым колом (об этом, кстати, тоже). Он, честно, не знает, смеяться ему или плакать, поэтому тихо хрипит «Не жжет? Надеюсь, теперь ты не ослепнешь» и, продолжая одной рукой с концентрированной ци залечивать глаза юноши, находит в мешочке кровоостанавливающие и противовоспалительные пилюли, что брал с собой на случай, если одна-чрезмерно-энергичная-задница-вляпается-в-неравный-бой. (Ему почти хочется смеяться от того факта, что эта самая задница проиграла бой цветочкам, но потом, словно оправдываясь перед ехидным собеседником, отмечает, что то был бой нечестный и подлый, так что он не считается.) Будущий великий лекарь всея Цанцюн, убедившись, что брат все так же кашляет кровью, опираясь на его плечо, но дыханию его ничто не мешает, сначала пробует на себе эффект взаимодействия яда и пилюль (ну, станет одним неучем меньше, невелика потеря), одновременно пропуская свою ци по горлу пострадавшего, и лишь потом, когда хуже не становится, заставляет проглотить их другого. Взвалив себе на спину обессиленного кровопотерей вояку и опираясь на его меч, слабый и изнеженный идиот бредет под палящим солнцем с ощутимым напряжением в штанах, истекая потом и периодически сглатывая собственную кровь, до самого заката. И теряет сознание, обессиленный, уже у городских ворот. Пару лет спустя, молодой адепт Му находит в старом потрепанном фолианте описание того самого фиолетового цветка. Яд пыльцы из раскрытых бутонов прожигает слизистые, вплоть до глубоких, перфорирующих язв, мешает крови свернуться, тем самым вызывая обильное кровотечение, часто рецидивирующее. При попадании в глаза велик риск потери зрения. Аллергическая реакция может вызвать отек гортани, паралич мышц, в том числе дыхательных, значительно увеличивая риск развития летального исхода. При отсутствии немедленного лечения, распространяется с кровотоком по всему телу, почти не оставляя шанса выжить. Восприимчивость к яду всеобщая. К пыльце – 80%. Мертвое тело под действием яда разлагается в пять раз быстрее, являясь отличным удобрением для хищных цветов, что, при раздражении нераскрытых бутонов, «взрываются» и «орошают смертоносным семенем своим» нарушителей, замыкая цикл. Специфичным лечением является прямой солнечный свет и ци, противоположная по сути своей ци пострадавшего (пыльца цветка адаптируется к ци пострадавшего и меняет свой токсин, исключая возможность самолечения, и потому не терпит чужой). Тогда его прошиб холодный пот от осознания, как же им повезло иметь настолько разные ци. ... Возвращаясь в реальность, Цинфан облегченно вздыхает – может, удивленное выражение лица Лю Цингэ было оттого, что он тоже словил волну воспоминаний – и омывает руки антисептиком. Сжимая в руке скальпель, он велит своим адептам влить каждой девушке по кровоостанавливающему раствору, промыть глаза и слизистые, а также каждому показать тип своей энергии, концентрируя ее в ладони. Полные противоположности для лучшего эффекта сейчас не найти, но просто разные, несовместимые, для остановки распространения и стабилизации состояния достаточно просто. Потом можно будет все скорректировать. - Как лечить своей энергией, я вас учил. В приоритете сейчас – не дать никому задохнуться и ослепнуть. – Он быстро, указывая скальпелем направления, распределяет своих учеников по кроватям. – Считайте, что это ваши жены и сестры – боритесь за их жизнь, здоровье и красоту. С пересохшим горлом и дрожащими руками, он склоняется над шеей бездыханной девушки, одной рукой, нажав на аккупунктурную точку, обездвиживает ее и лишает чувствительности область шеи, другой рукой пускает по скальпелю искрящую ци для коагуляции тканей и выравнивает ее, чтобы не сжечь лишнее. Глубоко вдохнув, Цинфан игнорирует плывущую картину вокруг, сужая внимание на месте будущего разреза. На расстоянии в один фэнь* от кожи ему удается избавиться от дрожи.. - Ты уверен, что можешь резать чье-то горло в таком состоянии? .. потому что рука Цингэ хватает его за запястье (это вот сейчас было чертовски опасно, брат мой), останавливая, а голос набатом бьет по ушам. *1 китайский фэнь - 3-4 мм.