«Наследник македонского престола Александр Аргеад
царю Македонии Филиппу Аргеаду
Дорогой отец, желаю тебе доброго здравия и поздравляю с прибавлением семейства! Я принимаю твоё предложение и сообщаю тебе о своём скором возвращении в Пеллу. Моя мать выедет тоже как можно скорее, надеюсь, ты помнишь, что она вернётся домой в статусе матери наследника македонского престола и ты гарантировал ей все подобающие её положению почести. Мой приезд в Пеллу будет возможен только при одном условии, исполнить которое для тебя не составит особого труда и которое, подозреваю, совпадает с твоими собственными желаниями: я не хочу видеть Аттала. Отошли его на любых основаниях вон из столицы, всё равно в дежурстве у ложа племянницы в течение ближайших девяти месяцев для него нет никакого смысла. Со своей стороны, я не ручаюсь за короткость своей памяти в части оскорблений, мне нанесённых. В заключение прошу богов явить их ценное о тебе попечение.С почтением, твой сын Александр».
Письмо Александра было наглым и вызывающим, но он правильно поставил на то, что приунывший после рождения дочери Филипп, будучи лишён выбора наследника: сын Олимпиады оставался единственным — окажется податливым. Кроме того, ходившая в последние месяцы с большим животом, а после ослабевшая после родов Клеопатра принуждала царя перенацелить свои помыслы с приумножения рода и его продолжения на военные планы — и ссориться с великолепно зарекомендовавшим себя в сражении при Херонее Александром было владыке Македонии абсолютно невыгодно. Филипп и сам не прочь был услать Аттала, так долго и так, как выяснилось, пусто уверявшего всех в том, что племянница родит сына, куда подальше; слишком дерзко выступавших в последнее время приспешников Аттала тоже надо было приструнить — и со своим полководцем царь расстался без сожаления: Аттал и Парменион были отправлены к Геллеспонту с передовыми частями объединённой с силами Коринфского союза македонской армии. Это дополнительно прижимало персов и пресекало их поползновения в регионе. Помимо этого, для окончательного улаживания недоразумений с Эпиром надо было выдать замуж за Александра Эпирского второго ребёнка Олимпиады, её дочь и сестру царевича Клеопатру. Дел у Филиппа было, как всегда, невпроворот, и зря дуться на сына по пустякам было недосуг. Конечно, и отец, и сын были одинаково далеки от мысли о том, что скучают друг по другу, — их соединила целесообразностть. Сорокашестилетнему Филиппу нужна была правая рука, нужен был преемник, Александру нужны были победы, слава и Павсаний. Царевич сделал вид, что его долго упрашивали и он согласился — из сострадания к отцу; царь вёл себя таким образом, чтобы со стороны казалось, будто он понимал: сын наозоровал, но великодушие родителя снисходительно простило юношеской горячности глупую выходку. Въехавший в Пеллу Александр смотрелся триумфатором и был с восторгом встречен и своими сторонниками, и прочим людом, в своей основной массе красавцу-наследнику симпатизирующим; Филипп был сама благожелательность, снисходительность, отеческие забота и гордость — театр отец и сын почитали одинаково… — Даже не верится, что сегодня я окунусь в свою родную ванну, а не буду обливаться из убогого тазика мутной водой, — предвкушал Александр, уже подъезжая к родительскому дворцу в компании своих неизменных друзей. — Твоя правда, — ответил Неарх. — Мне это так надоело! Цивилизация прекрасна, и её блага неоспоримы. Для меня, как для критянина, островитянина, общение с водой особенно ценно. — И Элиав будет расчёсывать твои волосы, — добавил Гефестион, любовно и немного ревниво смотря на царевича. — Гефестион, ты слишком эгоистичен, — с ноткой порицания оценил критянин. — Надо же верному рабу послужить своему господину, Элиав совсем истосковался без своих таких приятных обязанностей. И о родителях надо подумать, знаешь же, что для твоей мамы Иллирия и тёмные воды Коцита — одно и то же. Если бы мне не было так далеко до моего родного острова, с удовольствием повидался бы с родичами. Александр, поняв замысел избавить своего царевича от общества верного этера и без помех отдаться другому любимому, не мог не ответить Неарху украдкой посланным ему благодарным взглядом. — Конечно, — ответил Гефестион. — Чувства к родным и их спокойствие на первом месте. — Не грусти! Расстаёмся всего на день, а завтра вечером я задаю славную пирушку по поводу нашего возвращения. А там… — Александр устремил вдаль мечтательный взор: — Азия и покорённые персы… Жизнь прекрасна! До завтра! — и распрощался с товарищами. — Всё же чиркни вечерком, как отец принял, чтобы я не волновался, — высказал пожелание Гефестион. — Обязательно, не беспокойся! Естественно, первым лицом, встреченным царевичем во дворце после охраны, был сияющий Павсаний. Глаза Александра блеснули в ответ. О боги! Сколько месяцев он его не видел! — Наконец-то! — Наконец-то! — Сегодня вечером. Придёшь? — Зачем ты спрашиваешь! — Тогда через час. Жду! И Александр прошёл к отцу. Филипп принял сына буднично, только оглядел оценивающим взглядом и отметил перемены: — Возмужал, окреп. Ну здравствуй, сын! — Царь и царевич обнялись. — Аттал отправился к Геллеспонту, как ты уже знаешь: возвратившийся посланец сказал, что моё сообщение об этом застало тебя в пути, когда ты уже выехал из Иллирии. — Да, я рад. Спасибо за то, что с пониманием отнёсся к моей просьбе. — Я посчитал её требованием. Впрочем, я бы всё равно его отправил, ты бы всё равно приехал. Ну да ладно… Иди отдыхай… Не прошло и часа, как Александр уже увлекал на своё ложе Павсания. — Сколько времени, клянусь Зевсом! Как же я истомился! Ну иди, иди ко мне! — Александр бросился на спину и прижал Павсания к своей груди. — Ближе, теснее, крепче, я так давно не ощущал тебя! Вот так, каждой клеточкой… Губы жадно хватали то, чего были лишены больше года, руки гладили и притягивали к себе, ноги оплетали родное тело… Только на исходе ночи Павсаний, ещё не отойдя от любовных ласк, счёл своим долгом спустить Александра с небес на землю: — Я должен тебе сказать, чтобы ты был к этому готов. За Геллеспонтом лежит Кария — сатрапия под персидским владычеством, ею управляет Пиксодар. Он, наверное, предвидя вторжение, написал письмо Филиппу, в котором предложил свою дочь в жёны Арридею. — Арридею? — удивился Александр. — А почему не Филиппу, почему не мне? Павсаний пожал плечами и провернулся в объятьях царевича, чтобы большей поверхностью ощутить касания рук любимого. — Не знаю. Может быть, он посчитал, что Филиппу хватает семи жён, да ещё последний брак был заключён недавно… А в отношении тебя… подумал, что женщины не интересуют, или просто не знал, что ты вернёшься в Пеллу, когда это произойдёт, произойдёт ли… — Что-то это мне не нравится, — задумчиво протянул Александр. — Ещё там какие-то тонкости с правами наследования, переходом власти, — добавил Павсаний. — Что-то по женской линии… — И гадина Аттал с Парменионом ближе всех к этой Карии… — Парменион не давал повода Филиппу усомниться в своей верности, он вообще очень осторожен, но… Аттал может воспользоваться его нерешительностью, более того: его дочь замужем за Парменионом, Парменион не будет возражать тестю, а Аттал в это время расположит этого Пиксодара к себе. Если дочь этого сатрапа будет замужем за Арридеем, которым каждый может крутить как хочет, и при всём этом Филипп не вечен… — Эта сволочь Аттал никак не успокоится! Нет, клянусь тебе, я ничего не забыл! Напрасно я отцу поставил условие его отослать — надо было всё время иметь возможность видеть его, спровоцировать при первом удобном случае и отправить к Харону на перевоз. Не бывать этому браку, я сам женюсь на этой азиатке! — Да зачем? — огорчился Павсаний. — Может, она страшная? — Не бойся, я к ней и не подойду. Ничего частного — только дипломатия. — И Александр уверил Павсания в правоте своих слов так, что прекрасный щитоносец Филиппа долго не мог отдышаться после очередного оргазма. Следующим вечером, когда этеры Александра собрались в пиршественной зале, чтобы отпраздновать своё возвращение в столицу, царевич рассказал им о планах Пиксодара и о своём собственном взгляде на дело. — Зачем тебе жениться на варварке? — повторил Гефестион прозвучавший накануне вопрос Павсания. — Подожди! — вмешался Гарпал. — Никто на твою любовь не покушается, а идея представляется мне очень даже полезной. Мы идём на восток, завоёвываем в Азии город за городом и сатрапию за сатрапией, оставляем правителей в живых или распинаем, если они будут нам сопротивляться, а Александр женится на дочери каждого и увеличивает территорию Македонии и силой, и родственными связями. Ну, щёлкнет он десяток черномазых — что с того? Гефестион, как ты можешь ревновать? Кто может составить тебе конкуренцию? У них же наверняка ноги кривые, короткие и волосатые. — Вээ, — протянул Александр. — Да у меня не встанет. — Гефестиона позовёшь. В крайнем случае завяжем невесте глаза и позовём Птолемея. — Я помогу, — самоотверженно согласился Птолемей, оторвавшись от окорока. — Это по моей части. — Вот. А тут брак сладится раньше завоевания — ещё лучше. Конечно, надо убедить Пиксодара: пусть не Арридей женится, а Александр. Только вот как? — А! Я придумал, — оживился Александр, успокоенный тем, что с Гефестионом всё так быстро уладилось. — Мы пошлём к сатрапу Фессала. Он актёр и прекрасно сможет изобразить слабоумного Арридея, его отвисшую челюсть, трясущуюся голову и бессмысленный взгляд, а потом торжественно предложит в мужья не его, а меня. На том и порешили. Фессал, тоже присутствоваший на пире, был другом Александра и с удовольствием принял предложение: одно дело — играть на публику, говорить заученное, давно известное и совсем другое — вершить политику в высоких сферах! Прояснившаяся поутру голова помогла понять Александру, что идея со сватовством глупа, что им двигал не столько здравый смысл, сколько упрямство, желание показать себя ровней отцу, заявить, что при устроении таких важных дел, как династические браки, надо учитывать его мнение, и самолюбие, говорившее царевичу о том, что он давно созрел для принятия судьбоносных для Македонии решений. Но дело уже было сделано: гордый возложенной на него миссией, Фессал быстро собрался в дорогу и выехал из Пеллы, история понеслась вскачь… В пути Фессал столкнулся с Аристокритом — посланцем, отправленным Пиксодаром для ведения переговоров о брачном союзе. Пиксодар снарядил Аристокрита в путь-дорогу после того, как получил ответ Филиппа на своё предложение: царь Македонии написал, что ничего против свадьбы не имеет и будет рад женитьбе сына. Премного удивлённый тем, что дочери его властителя может быть предложен другой муж, Аристокрит поспешил к Филиппу и стал допытываться у правителя Македонии о степени слабоумия Арридея. Узнав, от кого исходит порочащая его чадо информация, Филипп пришёл в ярость: мало того, что многие именно колдовство и яды Олимпиады считают причиной слабоумия Арридея, так ещё и её сын вмешался — опять наперекор отцу, опять своевольничает, опять сам так решил! Филипп послал за Фессалом стражу, повелев доставить переговорщика в цепях; ничего не подозревавший Фессал, не успевший отъехать от Пеллы на приличное расстояние, действительно был схвачен и привезён в столицу в оковах, после чего царь ворвался к сыну: — Что ты устроил?! Кто дал тебе позволение лезть в мои дела?! Кто тут царь?! Или ты меня уже похоронил?! Какое право расстраивать мои замыслы ты имеешь?! — Арридей слабоумен и не может быть ничьим мужем, — ответил Александр, нисколько не побледнев от гнева отца, что Филипп, конечно же, заметил. — Скажи спасибо за это твоей матери! — Это не доказано. — Как и то, что ты мой сын! — не сдержался царь. — Другого нормального у тебя всё равно нет… Может быть, и моя сестра не твоя дочь и стоит отложить её свадьбу с Александром Эпирским? — парировал царевич, обозначив своей интонацией, что именно оставляет несказанным: снова своё возможное возвращение в Эпир, снова недовольство бывшего любовника Филиппа, стоящего у власти в прилегающей к Македонии на западе стране, снова выход из-под контроля уже приведённых к покорности кланов и племён, как всегда, рвущихся к неподчинению и независимости особенно ретиво во дни смуты и распрей во дворце Пеллы. — Ты мне ещё погрози… — эти слова Филипп, заставив себя немного охолонуть, произнёс умереннее. — Я никогда не считал варварку достойной для тебя партией. Ты там кувыркаешься со своими Гефестионом и Павсанием — и ни разу не заявлял о желании жениться. И вдруг — с чего бы это? Это всё твои друзья! Они вечно воду мутят! Твой Неарх, твой Эригий! Перепились на очередной пирушке — и свихнулись окончательно! Давно надо было… Бросив эту неопределённую угрозу, Филипп покинул покои сына, решив Александра не трогать, но его компанию прижать. Неарх, Гарпал, Эригий и Лаомедон были высланы из Пеллы. Гефестиона царь, конечно, не тронул: удалить его значило отправить вслед за ним и Александра. Еле-еле, кое-как, залатанный наспех, державшийся на честном слове, не утвердившийся вполне мир между отцом и сыном снова развалился. Александру стало предельно ясно, что с Филиппом на узкой дорожке ему не разойтись.