Александр Македонский. Начало

Впадая то в неспокойный сон, то в тревожное забытьё, Гефестион промаялся несколько часов, но не смог ни отдохнуть, ни собраться с мыслями. В голове метались разрозненные образы: первая близость, распахнутые голубые глаза, вздохи наслаждения, мальчик, зависший над бездной, держащийся за одну тонкую руку друга, тянущийся за золотым венком, барахтанье в сугробах под первым снегопадом… «Он всегда был отъявленный эгоист, — клял Александра Гефестион. — Только первенство, только себе. Мне и поцелуи девчонок нельзя было принять, а сам! Грязный изменник! Такое же похотливое животное, как и папочка! Не его отец, как же! Да вылитая копия Филиппа!» Около полудня в дверь тихонько поскреблись. Решив, что крепкий сон — мечта несбыточная, Гефестион резко сел в постели. — Да! Вошёл Аполлодор с двумя хитонами и развесил одежду. — Как вы просили, взял лучший. А это ваш старый, но пятна от зелени отстирать не удалось. — Да ладно, выкинь. Я и без того зелёный… Гефестион надел произведение местных белошвеек и спустился к конюшне. Встретив хозяина, Гектор потянул воздух, фыркнул и переступил ногами, этер обнял его за шею. — Ну перестань дуться! Ты же видишь, как мне тяжело… Видеть-то Гектор видел, но всё же решил немного пококетничать, чтобы впредь хозяин не забывался. — Я тебе яблок принесу… Конь снова переступил ногами, раздул породистые ноздри и фыркнул примирительно: «Там посмотрим». Гефестион вышел на улицу и побрёл по ней к дому Деметры, матери Марии. В нём говорил не продуманный план, а нервные посылы прошедшей ночи. Знакомый дом за яблонями с первыми плодами, знакомые ступени, рукоделье в корзинке на столе под навесом… Только почему так тихо и тоскливо? Тишина напрягала, Гефестион постучал, женщина открыла ему не сразу и узнала лишь со второго взгляда: — Гефестион?! Что с тобой? На тебе лица нет… — Так, есть проблемы… А что у вас так тихо? Мария дома? — Мария? Да она замужем, скоро три года минет. И младшую отдали вслед за сестрой… Гефестиона словно полоснуло ножом по сердцу. Его никто не ждал, и разве он имел на это право? Разве он признавался в любви, клялся в верности, обещал вернуться, просил подождать? И к чему это было: он был так счастлив с Александром… — За кем? — За Диодором, через две улицы отсюда. Ты его знаешь. Конечно, Гефестион знал серьёзного Диодора, перестававшего хранить значительный вид только тогда, когда Аристотель выпускал свой выводок во главе с царевичем погулять. Свита Александра частенько отправлялась с Диодором и с другими местными пареньками на разведку окрестностей или просто окунуться в речке. — Аа… — протянул Гефестион. — Надо будет зайти тогда, поздравить… — и встрепенулся: — Может быть, что-нибудь нужно по хозяйству, если ты сейчас одна? — Нет, ничего, зятья помогают, — ответила Деметра. — Как там в столице? — Ничего хорошего: дворцовые конфликты, ссоры, интриги. — Это после брака Филиппа с Клеопатрой? — Да, в основном по этой причине. Ну я пойду, извини за беспокойство. И Гефестион всё с теми же опущенной головой и мрачными глазами вышел на улицу. «Уберегите боги, чтоб Марию не захороводил, — подумала Деметра, провожая юношу долгим взглядом. — Такой вид кого угодно к соучастию расположит. Там сострадание, там предложение помощи, там старая любовь… Афина, надели их обоих мудростью и целомудрием!» Гефестион брёл по улице. «Не возвращайтесь туда, где были счастливы» кувалдами впечатывалось в сознание с каждым шагом, но мысль по-прежнему была мертва, сына Аминтора вела механическая последовательность действий. Вчера ему представлялось, что он едет в Миезу, чтобы сделать Марии предложение и увезти её в Пеллу, — теперь, когда это оказалось невозможным, надо было поздравить молодых со свадьбой. Лучше поздно, чем никогда, лучше сразу признать своё поражение и здесь. Гефестион брёл по улице и смотрел себе под ноги на короткую послеполуденную тень. Он ненавидел солнце, плывущее в небе как ни в чём не бывало, оно казалось ему чёрным пятном, он ненавидел щебет птиц, доносящийся до его слуха погребальным пением. Как смеет мир оставаться таким же, как вчера, как месяц назад, почему он не перевернулся, если уже не нужен, если всё в Гефестионе мертво? — Гефестион? — полуспросили-полуокликнули его в нескольких шагах. Этер поднял глаза: — Мария! Мария, по-прежнему стройная и хрупкая, замечательно похорошела, слегка раздалась в бёдрах, потяжелела в груди, прибавила плавности в движениях и избавилась от девичьей незавершённости в фигуре и отрывистости в грации. Если бы Гефестион интересовался женщинами, одного взгляда было бы достаточно, чтобы определить в Марии мать и счастливую в браке женщину. Они обнялись и расцеловались. — Ты что такой мрачный? — Я от твоей матери. Хотел на тебе жениться, а ты замуж вышла, — брякнул Гефестион. Мария внимательно посмотрела на потемневшее лицо красавца. — Со мною ты можешь быть откровенен. — Александр мне изменил, — выдал Гефестион главную тайну и удивился, увидев, что Мария с облегчением вздохнула. — Ты что? — Я думала, опала или кто-то из близких умер. — Лучше бы так… — Не гневи богов! Пойдём, поздороваешься с Диодором. Мария хотела взять поставленную при первых мгновениях встречи на землю корзину с продуктами, но Гефестион перехватил её руку. — Дай хоть помогу. Ты с рынка? А почему кружным путём? — Ещё помнишь, где у нас что. — Мария удовлетворённо улыбнулась. — На прошлой неделе погода разыгралась, почти ураган был — там дерево повалило, убрать ещё не успели. А у нас забор покосился. — До дома Диодора от перекрёстка, на котором Гефестион столкнулся с Марией, было не более полустадия — случайные попутчики уже выходили к цели. — Вот, смотри. Гефестион попробовал пошутить: — Это точно не меды… — Это Диодор, у которого всё руки не дойдут. А жена, между прочим, трудится, — Мария возвысила голос. — Выходи, ленивец, смотри, кого я привела! Из дому вышел Диодор. На год младше Гефестиона, с чёрными глазами и волосами, с правильным греческим носом и тонко очерченными губами, за последние годы он, в отличие от жены, раздался в плечах и в высоту. — Гефестион! — Диодор! Молодцы обнялись, Гефестион в третий раз за день услышал вопрос о причине своего мрачного вида: — Ты что такой смурной? — Да так, в столице проблемы, но рассказывать долго. — Тогда за обедом? Проходи, что ты на пороге замер… — Да я, собственно, только со свадьбой поздравить. — И поздравишь за чашей. Проходи, проходи! Диодор втащил слабо сопротивляющегося Гефестиона в опрятную чистенькую комнату. Мария вошла следом, навстречу супружеской паре и гостю затопали детские ножки. Гефестион шире раскрыл глаза. — Это кто? — Сабина. — Мария взяла малышку на руки. — Это Гефестион, поздоровайся с дядей. — Дядя… — Сабина смело потянулась к Гефестиону и, оказавшись у него на руках, тут же потянула этера за густые каштановые пряди, а потом смело обняла за шею. — Чудеса, — прокомментировала Мария. — К чужим на руки ни за что не идёт, а тут сама потянулась. — Гефестион, как и прежде, неотразим, даже если женщине два года, — улыбнулся Диодор. — Что я — вот ты выбрал самую красивую! Ну здравствуй, Сабина! Красавица будет, уже и сейчас вылитая мать. — Но глазами и волосами в папу. Ты смотри, и уходить не собирается! — Дай я с ней понянчусь немного. — Гефестион усадил малышку на колени. — Ну поиграй, поиграй. — Мария взяла пелёнку. — Подними её, я подложу, а то может произойти несчастный случай. Ладно, болтайте, а я обедом займусь. Диодор, я во дворе накрою: погода прекрасная. — И Мария вышла. — У вас изумительная девочка — прими мои поздравления, — сказал Гефестион Диодору. — Спасибо, но останавливаться мы не собираемся — теперь дело за наследником. «Это мог быть мой ребёнок. Это могла быть моя жена. Это могла быть моя жизнь», — кричала душа Гефестиона, пока уста спокойно и неспешно излагали подробности последних дворцовых стычек и сомнения по поводу успешного исхода похода за Геллеспонт. — Как видишь, хорошего мало. Разве что свадьба Александра Эпирского с Клеопатрой намечается, и по приготовлениям похоже, что Филипп на празднования не поскупится. Да что мы всё о посторонних, вы-то как? — Да какие в провинции новости? Свадьбы, дети, урожай. Вон забор грозится рухнуть — сегодня-завтра примусь. — Давай помогу. — Да нет, там дерево никуда не годится, рассохлось от старости — новый ставить надо. — Это что, хитрый подход, чтобы Гефестиона запрячь? — усмехнулась заглянувшая со двора Мария. — Выходите, обед готов. Сабина, иди ко мне! Ты посмотри на неё! Отдай дяде Гефестиону браслет! Но малышка играла с блестящей безделушкой, сразу же снятой с руки самим «дядей», как только она ухватилась за драгоценный обруч, и ни за что не хотела с ним расставаться: у него были такие красивые искристые камушки! Диодор захохотал: — Вот так женщины нас и раздевают! — Да пусть берёт — останется на память. — Дорогой же — неудобно! — Какие между нами счёты — будет подарок на день рождения. — Гефестион, несколько раз до этого уже целовавший малышку, снова приложился к пухлой щёчке. — Носи на здоровье! Мария покачала головой: — Балуешь ты её. Ну, что надо дяде сказать? Сабина вместо благодарности предпочла ещё раз потянуть Гефестиона за великолепные кудри. — Вот так они нам и платят, — оценил Диодор и, в отличие от обласканного дочкой Гефестиона, поймал от жены подзатыльник. Самые лакомые кусочки, подносимые хозяйкой Гефестиону, объяснялись исключительно желанием Марии не ударить в грязь лицом перед гостем из столицы, только вчера гулявшим на пышном празднестве, руки бывшей влюблённой и предмета её страсти не соприкасались, хандра этера царевича не проходила, он по-прежнему был погружён в неприятные думы о проблемах при дворе Филиппа, жена хранила бесстрастный вид и, казалось, была озабочена лишь тем, чтобы оказать нежданному визитёру должное гостеприимство, сам прибывший, встречаясь взглядами с красавицей-супругой, не краснел, не бледнел и не был возбуждён — Диодор всё это оценил и расслабился: его спокойствию и миру в семье ничто не угрожало. Пили за свадьбу, за дочку, за благоденствие, приумножение потомства и… — За забор! — провозгласил сын Аминтора последний тост под хохот мужа и жены. — Диодор, послушай! Дни длинные, мы вполне можем до темноты управиться: приобрести на базаре всё необходимое, взять в подмогу пару рабочих… — Гефестион встал, отошёл к покосившейся ограде и внимательно осмотрел её состояние. — Опоры надо вкопать поглубже, а доски — покрасить. — Дороговато выйдет, — засомневался Диодор. — Без проблем, будет от меня подарок на свадьбу. — Ты ж на ней не был! — Я мысленно… Лучше поздно, чем никогда. Не обижай! К тому же я сегодня после бессонной ночи неработоспособен, наверняка вместо гвоздя по пальцам молотком садану, а вложиться в дело хочется — пусть хоть материально. На том и порешили. Мария, оценив будущие горы мусора, масштабы предстоявшей уборки и благоухание свежей краски, была успокоена тем, что основную работу по выбросу досок и выносу корзин выкопанной земли возьмут на себя работники по найму, но от ароматов всё же решила избавиться: — Я с Сабиной к матери отправлюсь, малышке вредно краской дышать, да и не уследишь за ней: перемажется вся. — Мария подошла к Гефестиону. — Наверное, уже не увидимся… — Может быть, останешься на пару дней? Ты где остановился? — поинтересовался Диодор. — В трактире, сразу у южных ворот. — У Кассия! Он тебя обдерёт как липку! Оставайся, сам сказал, что Гектору отдых нужен. — Да он оклемался, я посмотрел: в порядке, не захромает. Нет-нет, решил уже. Давай на базар, чтобы за сегодня всё закончить. — Гефестион отошёл от забора. — Ладно, но мы тебе рады будем в любой момент. Приезжай, когда захочешь. Диодор, я тут посуду уберу — и к матери. Диодор увидел целомудренный поцелуй Марии в щёку и абсолютно дружеские объятия; три слова «приходи, как обернёшься» уловило только ухо Гефестиона. Мария проводила вышедших со двора мужчин долгим взглядом. «Это будет только сегодня и только один раз». — А помнишь, она была в тебя влюблена? — И дорого бы я дал, чтобы то время вернулось… Диодор внимательно посмотрел на Гефестиона. — Ты… с Александром сейчас? — Был. — Лицо Гефестиона исказилось. — Не хочу трогать. «Так вот оно что, — понял Диодор. — Конечно, дело вовсе не в интригах при дворе Филиппа и не в проблемах похода за Геллеспонт: когда в Македонии не было заговоров, а за её границами — войны! Всё гораздо проще». Мужчина мягко тронул попутчика за плечо: — Всё образуется. — Не знаю, — Гефестион явно не хотел развивать мучащую его тему. — Опоры на локоть вкопаем? — Ты прямо форт собираешься отгрохать. — Надёжнее всегда лучше. Выйдя к торговым рядам, Гефестион быстро произвёл в уме нехитрые подсчёты, мужчины закупили необходимое, и через полчаса у дома Диодора двое рабочих уже сгружали с подводы, запряжённой чалой лошадкой, брусья и доски. — Никогда не думал, что сам Аминторид будет руководить строительством моего забора. — «Руководить» — это слишком громко сказано. Первый брус вкопают — и я к Кассию отправлюсь. Просто с ног валюсь от усталости… Гефестион дождался установки первого бруса и стал прощаться с Диодором. — Всё же решил сегодня уехать? — спросил муж Марии. — Да, или в ночь, или на рассвете — в зависимости от того, когда отосплюсь. Ну давай! Любви тебе и наследников! Береги Марию! — И тебе удачи и любви! Всё образуется. Мужчины обнялись, Гефестион бросил последний взгляд на милый уютный домик и пошёл прочь, уже не оглядываясь. Добрался до постоялого двора, строго-настрого наказал Кассию не тревожить, даже если в трактире случится пожар, а на Миезу нападут персы, вошёл к себе, раскрыл окно и, перемахнув через него, в два счёта добрался огородами до дома Деметры. Дверь была приоткрыта. «Я краду. Это гадость и ложь. Но она меня любила. И любит, если пришла. Меня предали — мне ли задумываться о морали, когда Диодору достались вся её жизнь, её честь, её невинность, на которые я имел большее право?» Гефестион огляделся — вокруг не было никого, ничего подозрительного. Этер решительно толкнул дверь — и попал в горячие объятия. В мгновение ока его околдовали аромат молодого женского тела, страстные поцелуи и руки, скорее мечущиеся по его волосам и плечам, а не гладящие их. — Я ждала этого семь лет. — Мария, милая! Я никогда не думал, что это произойдёт… А где… — Услала на прогулку. Не бойся ничего… — Родная… — Любимый… Глаза Марии мистически сияли в притушенном тенью садовых деревьев льющемся через небольшое окно солнечном свете. Они лихорадочно раздевали друг друга, стремясь сохранить в памяти больше прикосновений к так долго и бесплодно желаемому. В этом была уверена Мария — Гефестион это воображал. Девчонки с гостинцами, пришедшие к занемогшему, их восхищённые взгляды на всадника, гарцующего на выездке, Гефестион, поваленный в сугроб разыгравшимися руками, ярко-красные на морозе губы Марии и звонкие поцелуи, прощание и слёзы в глазах, когда ему было и четырнадцать, и пятнадцать… И в шестнадцать он уезжал — как оказалось, тоже не в последний раз… «Кто мне сказал, что любовь к женщине — это грязь? Такие светлые воспоминания не могут вести ни к чему постыдному. Это Афродита-Урания, богиня высокой любви, правит нами, это моё и её право, — подумал Гефестион. — И ты, ты никогда этого не поймёшь», — вознёсся он над неверным Александром. Мария привстала на цыпочки, Гефестион приподнял её за ягодицы и осторожно опустил на свой возбуждённый член. Ток первого интимного прикосновения побежал по венам, разгоняя желание. Гефестион сложил Марию на ложе, её ноги оплели его бёдра. Он вошёл, уже увлажнённая плоть поддалась и тут же сомкнулась на его естестве. Он был захвачен новизной царства, в котором оказался, чувства были обострены до предела, щебет птиц за окном врывался вглубь пением сирен — и всё это свершалось между ними двоими, на взлёте вечно юного стремления. Ещё достало узды усмирить насколько возможно свои движения и умерить хищность поцелуев: набухавшие под фрикциями кольца лона должны были выйти на пик раньше. Мария коротко застонала, в предчувствии скорого разрешения размётывая по плечам каштановые волны. Вздёрнутая верхняя губа, запрокинутая голова, смежающиеся веки… Тело вздрогнуло под телом, ноги судорожно сжали бёдра партнёра… «Так вот это как!» Гефестион поймал горячие благодарные охваты, пульсация плоти на его члене разогнала возбуждение до предела — и он, уже не сдерживаясь, догнал подругу и взлетел вслед за ней к вершине наслаждения. И не откинулся на ложе рядом, остался лежать на Марии, осыпая её поцелуями, даже не вышел из неё. Да и она сама не желала этого, удерживала его за спину, то гладя, то прижимая к себе… Возбуждение Гефестиона после оргазма не прошло и повело за собой Марию — по телу снова разливался жар, шея отзывалась на трепет ласкающих её пальцев, соски опять затвердели под прикосновениями губ, делая грудь ещё более упругой. И они снова слились в древнем как мир действе… Их вела одна обречённость краткосрочности свершавшегося; не сговариваясь, каждый поставил себе барьер, закрывавший вход в завтра. «Ты такая красивая, такая желанная, я так люблю тебя, но как же мне упиться тобою всею за эти краткие мгновения?» — «Мечта опустилась рядом со мною и стала явью, но так мало времени дано мне для наслаждения! Как же мне запомнить тебя всего, до последнего волоска, до последней клеточки, сохранить это на весь оставшийся путь?» — «За что же судьба смеётся над нами? Почему мы так уверены в том, что больше не увидимся никогда?» После второго оргазма Гефестион всё же оставил Марию, растянулся на ложе рядом с ней. — Ты совсем обессилишь подо мной. — Но я не хочу размыкать наше соединение: я и так потеряю тебя через час. — Тогда ложись на меня. — Гефестион потянул Марию на себя и укрыл сверху покрывалом. — Вот так, мы опять вместе. Я ведь летел сюда, чтобы жениться на тебе. А ты… Не сможешь оставить Диодора? — Гефа, милый! Мы сошли с ума — оба, но это лишь миг. Подумай хотя бы о себе! Если я оставлю Диодора, останусь с тобой, что будет? Ты возненавидишь меня на следующий же день, подожди, не качай головой! Возненавидишь, потому что твоя любовь к Александру никуда не делась — я в этом случае буду обузой. Диодор возненавидит меня и тебя, Александр — тоже, тебя и меня. Моя дочь, Сабина, — чьим ребёнком она будет? Нет, я не могу, да и не нужно это, пустое… У нас нет будущего. — Но я люблю тебя. — Это говорят твой ум, твоё тело, но не сердце. Ты отомстил, но вернёшься к нему снова. — Я не хочу, я люблю тебя. Мария покачала головой. — Тебе это только кажется. — Я всегда любил тебя, а он изменил мне. — Так что? Ты изменил ему — разве ты перестал его любить? Так и с ним: он изменил, но его любовь не прошла. Видишь, ты смутился, ты понял это. Разве этот отход, два этих отхода — твой и его — смогут разрушить семь лет вашей близости? — Шесть с половиной. Он сам разрушил это, ещё два года назад. — Но вспомни, тебе же нравилось, когда я и другие девчонки тебя целовали, тебе нравилась его ревность. Он сделал то же самое. — Разве это можно сравнивать? Мы были детьми… — И выросли. Его возраст, его власть. Он царевич, у него иной масштаб, иной размах. Он должен брать и покорять, это его природа, его предназначение. — Всё равно. У меня с девчонками была шалость, а у него… Даже не похоть, этот Павсаний так много для него сделал… — И он выразил ему благодарность. — Вот таким способом? Для благодарности существует золото. — Значит, он знал, что Павсанию деньги не нужны. Александр мучится, разрываясь между вами. — И это будет продолжаться! Павсаний робок, он никогда не пошёл бы напролом, он знал о нас, он не хотел вмешиваться. Нет — это Александр сам, инициатива шла от него! — Да, но двигала им благодарность, а не любовь. — Плюс ещё сострадание: этот Павсаний вечно влипал в какие-то неприятности. А благодарность плюс сочувствие — это уже много. — Он царевич — он счёл, что и подарок должен сделать под стать своему сану, соразмерно. Гефестион вздохнул. — Ну почему ты его оправдываешь? — Потому что я женщина, во мне говорит интуиция, она оповещает меня о том, что он тебя любит. Он доказал тебе свою верность: четыре, четыре с половиной года ничто не омрачало ваших отношений. — Тем более он не имел права втаптывать их в грязь. — Наоборот: если отошёл, значит, на это были исключительные обстоятельства. Ты же не знаешь, почему это случилось в первый раз. Может быть, он был взвинчен… Ты говоришь, что у него с отцом всё время проблемы — хотел отомстить Филиппу… Или перед войной… ободрить Павсания, подарить ему это, чтобы было что вспомнить за минуту до гибели. Ты не знаешь, в каком состоянии был Александр. Ну представь, что ты встретился со мной два года назад — ты мог бы полностью поручиться перед Александром за свою верность? — Гефестион только вздохнул, и Мария продолжила: — Любить человека в царе — нелёгкая доля. Будь готов к жертвам. — Я не хочу этой доли, я отказываюсь от неё. — Но кто тебя спросит? Разве это в твоей власти? Это Клото* прядёт нити наших судеб, Лахезис разворачивает свиток, Атропос обрезает нить, когда придёт срок. ------------------------------ * Клото, Лахезис, Атропос — мойры в древнегреческой мифологии или парки в древнеримской, богини судьбы. ------------------------------ Это не наша воля, это спущено свыше, их промысел сильнее богов. Я тоже могу сетовать на их произвол: не тебе досталась моя девственность, я не отдалась тебе чистой и непорочной, мои соски сейчас не так нежны и розовы, как были, покуда я ещё не родила. Нельзя объять всего. Ты должен смириться. Посмотри на Павсания: он же ничего не требует, не претендует на звание единственного возлюбленного, он принял тебя, он, я уверена, не стремится изгнать любовь к тебе из сердца Александра. — Откуда я знаю, пытается или нет… Мало ли о чём они воркуют в постели, из которой он меня всё-таки изгнал. — Ну ты же не прав. Разве изгнал? Пойми: то, что мы встретились, не может продолжаться вечно. Ты уезжал с Александром в Эпир, в Иллирию — но вы вернулись. Ты уехал сейчас — ты всё равно вернёшься в Пеллу. У звёзд свой путь. Вы Ахилл и Патрокл, вы связаны навеки, несмотря ни на что. Вы предназначены друг другу — и вы останетесь вдвоём до смерти. И после... А мне с тобой остался этот день. Любовь к женщине — ничто, кроме первых откровений. А потом всё становится обыденностью. Со мной ты зачах бы от тоски — с Александром отправишься на край Ойкумены. Мне ли тебе об этом говорить! — ты сам всё прекрасно знаешь. Мы насытимся этим вечером и оставим чашу, не допив до дна, — и, когда способность трезво мыслить вернётся к тебе, ты поймёшь, что это было правильно. — Неправильно, когда так мало… — Мы это исправим, — прошептала Мария и стала целовать Гефестиона, спускаясь по его телу всё ниже и ниже. — Мария, что ты задумала? Это… — Это. — Ты не получишь удовольствия… — Чисто мужское мнение, — улыбнулась Мария. — Какой ты глупый! Женщина наслаждается всем: телом, касаниями, поцелуями, ушами, глазами. Мне надо испробовать всё, чтобы осталось больше воспоминаний. А ты будешь направлять меня, потому что я делаю это в первый раз. Мария слегка приподнялась на руках и провела левым соском по возбуждённому стволу. Головка увлажнилась от выступившей смазки — и её коснулась правая грудь, ведя своим соском уже вниз по члену. «След желания на коже, это останется со мной навсегда…» Мария скользнула ещё ниже и сместилась влево, чтобы член Гефестиона оказался у основания её шеи, — и прижала шею к плечу, приподняла его, заключая в плен плоть возлюбленного. Ей всё мало было ощущений; гладкая щека легла на темнеющую в полумраке поросль и ласково потёрлась о курчавящиеся волоски, губы нежными лепестками коснулись основания члена. Гефестион застонал, выдыхая, его живот непроизвольно поджался, кровь вскипела яростнее и быстрее понеслась по спирали, раскручивая страсть всё стремительнее. Правая рука Марии легла на внутреннюю поверхность бедра. — Веди меня, моя Ариадна, прокладывай путь к нашему блаженству… — Ты меня с ума сведёшь! — Да. Мы упьёмся друг другом, ты перестанешь меня желать — и вернёшься к Александру.