Александр Македонский. Начало

— Я отвечу тебе тем же, — говорил Гефестион Марии, обнимая рукой тонкую талию. — Лиши меня девственности полностью — и пусть ни одна женщина больше не прикоснётся ко мне. — Гефестион скользнул пальцами к лону Марии и прижал клитор, а потом рука уступила место губам. Страсть впопыхах, излом тела, лоно под губами этого, Единственного, рассыпанный в полумраке жемчуг… «Я соберу эти перлы и буду перебирать их ежечасно в своей памяти. Ты во мне, ты останешься со мной навсегда. Я буду закрывать глаза, когда Диодор будет сжимать меня в объятиях, я буду представлять тебя, твои глаза, губы и волосы, твоё тело — всему этому будут отданы мои ласки». Мария сняла со своей шеи тонкую золотую цепочку и надела её на Гефестиона. — Возьми, а мне останется твой браслет, мы обручимся с тобой так. — Мария провела рукой по бедру Гефестиона: — Ты помнишь, как мы приветствовали тебя, когда ты приезжал на новый учебный год… — В глазах женщины блеснули слёзы, сердце Гефестиона разрывалось. — Не грусти, время излечит всё… Сердце Гефестиона разрывалось. Он ехал в Миезу, чтобы взять Марию в жёны и отомстить Александру; он не задумывался над тем, что из этого воспоследует, так как думать не мог. Но рядом с Марией стоял Диодор — и её недоступность сразу многократно увеличила желание Гефестиона: жажда наперекор, жажда запретного — всегда самая острая. Он взял от Марии всё, что она могла ему дать, он мстил Александру тем, чем мог, всем тем, чем одарила его Мария, которая была замужем и не могла принадлежать ему всецело и навсегда. Что из этого выйдет, он тоже не мог вообразить и меньше всего предполагал, что не только его тело, но и сердце отзовётся так искренне и горячо. Он запутался в клубке страстей: горькое сознание того, что Мария замужем, что маленькая девочка, не умеющая скрывать свои чувства, потеряна для него навеки, отравляло душу; то, что это произошло из-за Александра, обжигало удвоившейся ненавистью к предателю и уязвляло тем, что месть, как она была задумана, не состоится, будет усечена; мрачное удовлетворение от того, что, овладев Марией, он воздал Александру за всё, как только мог в создавшемся положении и более: не только телом, но и душой, — сменялось отчаянием, потому что, любя двоих, он не мог быть ни с одним, ни с другой, а потом сознание того, что его любовь к Александру не единственная, как и у самого царевича, рождало готовность простить изменника. Гефестион не мог разобраться — и, послав в Тартар мучения заблудшей души, взял Марию ещё раз — усадив на себя и пожирая взглядом юное стройное тело. Но сердце по-прежнему ныло: час разлуки близился; о том же, что ждёт его в Пелле, на что он решится сам, что сделает Александр, не хотелось даже задумываться. — Как же я оставлю тебя, любимая? Я даже думать не мог, что так сильно тебя люблю. — Помрачение, помрачение, Гефестион. Это пройдёт, ты в смятении от вчерашнего, крепись, ты мужчина, ты должен мне помочь: ведь и я должна быть мужественна. Не расслабляй меня! — Почему мы не можем идти за своими сердцами? — Потому что мы не всегда делаем то, что хотим. Если ты желаешь доказать что-то Александру, будь выше его, покажи ему или сделай это для себя самого, не опьяняйся вседозволенностью, не руководствуйся единственно своим хотением. Диодор ни в чём перед тобой не виноват, Сабина — тем более — ты не можешь причинить им боль. Я же знаю тебя, разве Аминторид — это не благородство и честь? — Оказывается, вы, женщины, так умеете обезоруживать… — Видишь, как я опасна. — Марии удалось улыбнуться, но рук с плеч Гефестиона она убрать не смогла и, уговаривая себя не менее, чем любимого, заклинала: — Уезжай, уезжай! Они уже оделись и вышли в сад. Чтобы сдержать рыдания и как-то отвлечься, Мария сорвала с ветвей несколько яблок. — Возьми, съешь на дорогу или в пути, пусть я тоже буду внутри тебя — вот так. И Гектора угости, он у тебя славный, такой же красивый, как ты. Ему тоже нужны походы, победы и слава — не лишай его их. «Ах, ну зачем же ты приехал? Ведь я была уверена, или мне просто казалось, — какая разница! — что прошлая любовь погребена и не будет часто оживать во мне». — «Я сделал ошибку, я повиновался порыву, не думая о других, думая только о себе, — я дорого за это заплатил». — «А я ошиблась ранее, поспешив связать свою судьбу с Диодором, — мы оба виноваты. Или нет? Ведь ты уйдёшь — и то, что всколыхнулось, уляжется. Или… Я не знаю, просто невыносимо болит сердце… Останься со мной таким, как в этот миг, останься навеки в моей душе, если в миру нам не быть вместе…» Гефестион взял яблоки. — Подожди… А… если ты зачала от меня ребёнка? — Нет! — Мария замотала головой. — Нет, не в эти дни, они пусты. Нет, этого не может быть. — А ты бы хотела? — Не мучь меня! Уходи! — От Пеллы до Миезы всего несколько часов. Ведь четыре года назад ты тоже думала, что больше не увидишь меня, но это свершилось. Мы же можем увидеться снова! — Нет, не надо! Ну что ты со мной делаешь! Уходи же, уходи! Гефестион побрёл прочь — сгорбившийся, с опустившимися плечами, но, пройдя несколько шагов, остановился и повернулся: — Не могу. Они снова кинулись друг другу в объятия, яблоки рассыпались по земле… — Уходи, уходи! — твердила Мария, заклиная себя не менее, чем Гефестиона. — Уходи! — Она подняла яблоки и вложила их Гефестиону в руки. — Иди, не останавливайся, не оборачивайся! Быстрее, беги же! Гефестион пошёл. «Не останавливаться, не оборачиваться» жгло мозг. «Пусть он не останавливается, не оборачивается, потому что я не выдержу. Почему, почему такая мука? Почему четыре года назад, когда он тоже уезжал, тоже навсегда, мне не было так больно? Я ведь тоже была убеждена в том, что он не вернётся. Я ошиблась. Но теперь… теперь он уже не вернётся никогда. Я вижу его в последний раз. Как это вынести?» Фигура вышедшего Гефестиона скрылась за деревьями. Мария обессиленно прижалась к стволу, сползла по нему на землю и зашлась в рыданиях. Она не помнила, сколько времени пробыла в таком состоянии, и очнулась только тогда, когда её окликнула вошедшая с Сабиной мать: — Мария! — Деметра укоризненно покачала головой. — Всё закончено, так? — Я потеряла цепочку — поэтому и расстроилась, — глухо ответила Мария. — А вы? Браслет никуда не подевали? — Нет. — Дай мне его. Сабина уже наигралась. — Мария надела на руку браслет Гефестиона. — Я мыла полы, вышла в сад, стала рвать яблоки, ветка зацепила меня за шею, и я потеряла цепочку. Ты поняла? — Поняла, поняла. Иди. Хорошо, что уже темнеет… Мария взяла нагулявшуюся, уже засыпающую Сабину на руки. «Она клюёт носом и я её несу — это веская причина не поднимать голову». — До завтра… Путь до дому показался многомесячным походом. Там, где-то за горизонтом, далеко-далеко, в прошлой жизни, в десятках лет от нынешнего вечера остались мгновения счастья. — Ты что такая грустная? — Диодор посмотрел на вошедшую жену внимательным взглядом. — Не грустная — расстроилась: цепочку потеряла. Замоталась, полы мыла: у матери сердце прихватило. Потом в сад вышла, за ветку зацепилась — не знаю даже, где именно посеяла… — Не переживай. Я куплю тебе другую. — Не надо, спасибо. Сегодня у нас уже целых два приобретения. Забор вышел прекрасным. С Гефестионом ставил? — Нет, он с ног валился от усталости. Только в начале постоял четверть часа, потом в трактир к Кассию пошёл. — Не вернётся уже? — Вряд ли. — Жалко: надо было бы поблагодарить. Ещё за браслет… — Да. Целое состояние, дом можно за такой купить. — Ну, нам и в этом хорошо, тем более с новым забором. — Мария вымученно улыбнулась. — Ты надела его на руку? — Да. Сабина наигралась, а на моей руке он не потеряется. — На Диодора посмотрели прекрасные синие глаза. — Ты знаешь, меня никогда не подводила интуиция, и она говорит мне сейчас, что мы видели Гефестиона в последний раз, он больше никогда сюда не вернётся, мы больше никогда не встретимся. Диодор внимательно посмотрел на жену. — Значит, повстречаемся там… — За вратами Аида. Это не минет никого — даже царей. И Александр там будет. «Не с Павсанием ли? И тогда…» Эти слова замерли на устах Диодора, он только молча кивнул. Деметра после ухода Марии глубоко задумалась и уже в ночь тенью выскользнула из дому. Тень отправилась к Кассию с небольшим свёртком в руке, пробыла у него всего чуть-чуть, опять незаметно выскользнула, на ходу добавляя к поклаже ещё что-то, и через четверть часа постучалась в неприметную дверь на окраине Миезы. — Салоника! На стук вышла женщина лет пятидесяти с цепкими карими глазами: — Деметра? Чем обязана? — Дело у меня к тебе. — Это понятно. Без дела ко мне не ходят. — Салоника посторонилась, впуская мать Марии в дом, усадила и присела напротив Деметры сама. — Давай, рассказывай. — Вот, видишь этот хитон? — Гостья развернула свёрток. — Владельца от Марии сможешь отсушить? Салоника внимательно посмотрела на Деметру. — У тебя там ещё что-то… — Да. Пеплум Марии. А её надо отсушить от владельца хитона. Салоника примерилась к предстоящей работе. — Владелец-то… хитон больше не наденет? — Нет. — Плохо. Надел бы — было бы вернее. С Марией-то полегче… — Я так и предполагала. Так берёшься или нет? — Сделаю, но мне нужно имя. — А то ты не знаешь… — Гефестион, сын Аминтора… Деметра утвердительно кивнула и вопросительно воззрилась на хозяйку, уловив колебание в её глазах: — Что не так? Деньги при мне, назови задаток. — Не в деньгах дело. Предопределение нарушать — вызов мойрам бросать. Что, если другой бедой ответят? — Да знаю я, знаю. Сил нет на Марию смотреть: за пару часов измучилась. — Молода ведь — может, охолонёт… — Подождать предполагаешь? — Именно. Есть вероятность, что пройдёт. Муж, ребёнок, второй раз понести может… И, потом, можно Марию к Диодору присушить — об этом не думала? Или Диодора к Марии — чтобы слова поперёк не говорил и ни в чём не подозревал. — Лишнее это: было у них всё нормально — пусть так и идёт. — Пусть так и идёт. Понаблюдай за Марией с недельку: утихнет — оставь: уляжется в конце концов, время всё лечит. Может быть, она уже сейчас в тягости — вообще прекрасно будет. Только если изводиться продолжит, приходи — сделаю. Деметра вздохнула. — Ну хорошо, подожду. Извини за вторжение на ночь глядя. — Да ты ко мне в первый раз с таким — настырною не назовёшь. Салоника усмехнулась, женщины распрощались, Деметра вернулась домой. «Пронесите, боги. Кронос, излечи её!» Гефестион обогнул постоялый двор Кассия огородами и вернулся в свою убогую комнату точно так же, как и покинул её, — через окно. Он присел было на жёсткий топчан, но тут же вскочил. Надо, надо было уезжать отсюда немедленно — и, чем скорее, тем лучше: отвечать за себя, за то, что он натворит, если останется, этер не мог. Гефестион вздохнул, посмотрел на яблоки в своих руках и спустился к владельцу харчевни. — Я уезжаю. — Что так быстро? — удивился Кассий. — Поел бы хоть… — Нет, меня уже угостили. — Жаль, цены у нас очень умеренные, всё свеженькое, прямиком с грядки и с забоя. Да и опасно в ночь выезжать: люд-то на дороге разный может встретиться в темноте. — Кассий явно горел желанием содрать ещё пару монет с такого щедрого постояльца. «Именно то, что мне нужно: прирежут ночью — и закроют все проблемы», — мрачно подумал Гефестион, распрощался и прошёл к Гектору. Верный конь стоял в конюшне и пребывал в отличном настроении после приличной порции овса. — Ну что, перестал на меня дуться? Смотри, что я тебе принёс. — Гефестион рассёк кинжалом два яблока на четвертинки, вырезал сердцевину и протянул дольки Гектору. — Ешь, ешь, и я с тобой… Конь скосил глаза на хозяина и захрумкал лакомством, Гефестион к нему присоединился. Ароматная мякоть легко поддавалась под зубами, на сердце скребли кошки. «Вот так, вот так ты ещё со мной, ты во мне. Последние касания, последний глоток — блаженство на крови, на руинах того, что так и не было создано…» Слёзы вновь хлынули из глаз, левая рука обняла шею Гектора, правая держала надкушенный плод, губы бессознательно то скользили, ощущая гладкость кожицы, то касались мякоти, словно всё ещё целуя ту, такую близкую, но унесённую судьбой… «Непонятный всё-таки народ эти люди: ест такие вкусные яблоки, а сам плачет — ну что ему грустить? — озадачился Гектор. — Может быть, ресница в глаз попала? Вон они у него какие длинные…» — Ну что, поел? Вкусно? — Гефестион прижался к шее коня, снова вздохнул и взобрался на него. — Поехали, поехали быстрей отсюда… «Только не останавливаться и не оборачиваться. Только не останавливаться и не оборачиваться. Благородство и честь. Благородство и честь» отбивали конские копыта по дороге в столицу. Гефестион едва ли не засыпал на ходу: свидание и особенно его финал окончательно вымотали его — пришлось призвать на помощь всю свою волю и заставить себя думать о чём угодно, только не о той, которую он оставил. «В Пеллу. Я приеду туда и свалюсь от усталости, Александр поднимет меня с постели, а в таком состоянии я не смогу сказать ему всё, что должен: у меня не будет ни сил, ни соображения. Что же делать? Въехать в город и остановиться на окраине тоже не выход: ему сразу доложат, что видели Гектора, — и он примчится. Я не могу позволить ему застать меня врасплох, я ещё не придумал достаточно колких слов, не смогу описать ему всю гадость того, что он сделал, не смогу рассказать, как дорога мне стала Мария. Остановиться на полпути? Нет, я должен как можно скорее и как можно дальше удалиться от Миезы, я не имею право разрушать семью Марии, и так уже довольно натворил, возмутил её спокойствие. Где же выход?» Выход нашёлся у самого въезда в Пеллу: в десятке стадиев от города Гефестион увидел небольшую хибарку, почти что хижину. Конечно, он сойдёт с коня, постучится и попросит приюта, заснёт как убитый и, если хозяин лачуги соблазнится его кинжалом и прирежет его во сне, это окончательно закроет все проблемы. Всё решит за него судьба. Жалко будет Гектора, но он умный конь, он не признает нового хозяина, сбросит его, как только тот попытается на него взобраться, и вернётся в дом Гефестиона, он умный конь, он найдёт дорогу. «Вот так», — закончил Гефестион, спешился и постучался. К его сожалению, дверь ему открыл не мрачный верзила с недобрым взглядом, а древняя старушка с когда-то бывшими голубыми, а теперь выцветшими мирными глазами. «И тут незадача, — огорчился сын Аминтора. — Хотя у неё может быть сын». — Мир твоему дому! Не приютишь на ночь? — Какая тебе ночь? — рассвет уже. Отчего не приютить? — входи, — неспешно ответила женщина лет шестидесяти. — Осторожно, ведро тут с вечера. Ведро всё же загремело, задетое плохо ориентирующимся в темноте гостем. Комнатка, в которую он вошёл, была маленькая и бедная, ветхое ложе — единственной лежанкой, стол, стулья и сундук довершали обстановку. — Только скажи, где воды набрать, мне коня надо напоить. — Пойдём, покажу. Пока Гефестион поил Гектора, старушка расстелила на полу нечто, отдалённо напоминающее матрас, кинула поверх него подушку и достала из сундука ветхое тряпьё, которое с натяжкой можно было назвать одеялом. Но это всё же была постель. Вошедший Гефестион утолил жажду кружкой воды вслед за конём и повалился было на труды старушки, но она направила его к своему ложу. — Ложись, ложись, на полу для меня. — Мне неудобно. — Ты с ног валишься, проспишь полдня, а мне вставать скоро. Что ж мне ходить и о тебя спотыкаться? Ложись, говорю. — Спасибо. Гефестион заснул мёртвым сном мгновенно, успев подумать только о том, как прекрасно было бы не проснуться. «Боги, положите конец моей…» «Пригожий-то какой, а страдалец. Эх-эх…» — только и подумала хозяйка, накрыла Гефестиона одеялом и растянулась на полу, на своей ветоши. Гефестион проспал покойницким сном без всяких сновидений больше половины суток и проснулся далеко за полдень. Первым же ощущением, ворвавшимся в сознание, был ужас того, что он, несмотря на мольбу о том, чтобы боги остановили его земной путь, остался жив. «Как же мне жить, вот с этим мучением и без Марии? Невыносимо…» Он подавил стон, раскрыл глаза, приподнялся на ложе и огляделся, восстанавливая в памяти, как здесь оказался. Приютившая его хозяйка сидела за столом и перебирала какие-то травы. — Добрый день! — И тебе, только время-то далеко за полдень — скорее вечер. Вставай! Только в свете дня Гефестион разобрал, что старушка прихрамывает. — Тебя зовут-то как? — Фетима я. — А я Аминта. — Аминта? Ну-ну, — усмехнулась Фетима. — Чай, из ума-то я ещё не выжила, Гефестиона опознаю. Сын Аминтора смутился. — Не хотел я врать. Просто… — Да ладно, не винись. Я же вижу, что голова у тебя плохо варит. Выходи во двор — подам тебе, умоешься. — Старушка вышла вместе с Гефестионом и взяла кружку. — Хитон-то скинь — так сподручнее будет, а звёзды от поцелуев и на шее видны. Ох, не та любовь на тебя легла накануне, не та… — А ты откуда знаешь? — отфыркиваясь под прохладной струёй, спросил Гефестион. — Когда с моё проживёшь, ещё не о том проведаешь, как лицо оглядишь, — Я не хочу с твоё, мне и моего много. — Твоё хотение судьбе неважно. Полотенце возьми, оботрись. Умывшись, Гефестион вошёл в дом. Скудный скарб при свете дня показался ему ещё беднее, чем при мельком брошенном на рассвете взгляде. Гефестиону почему-то стало стыдно за свой кинжал с осыпанными драгоценными каменьями ножнами, за кольца на пальцах; Фетима меж тем сновала, собирая нехитрый завтрак. — А что судьбе важно? Научи меня жить, когда всё разрушено. — Что учить… Мойры тебя по своему пути проведут, что бы ни думал. Перетерпи, не та любовь тебе суждена, — повторила Фетима. — Другой навеки тебе отдан. — Был отдан. А через измену как пройти? — Мужайся, не только с этим жизнь столкнёт. Вот, пей молоко, хлеб возьми. Гефестион запил добрый ломоть хлеба кружкой молока. — Ты одна живёшь? — Одна, как перст. Старика-то боги прибрали, а детей не дали. — Трудно? — Привычная я… — Всё-таки какое-никакое, а хозяйство. — Справляюсь. — Фетима! Тебе же тяжело, я вижу. Переезжай ко мне, у нас дом большой, любую комнату выберешь, не будешь на старости о куске хлеба думать. — Куда мне на седьмом десятке! Трудно с насиженного срываться. Поел-то? Дай волосы тебе расчешу. — Фетима взяла гребень и начала расчёсывать каштановые волны, бормоча под нос: — Волосы-то, волосы… Чистый шёлк. Как ни есть красавец, во всей Ойкумене первый… Тоску убери, Геката, этим гребнем, от печали освободи, Афина. Не дёргайся, не дёргайся, я знаю, что делаю, — полегчает. Гефестион действительно почувствовал себя лучше под простонародными заклинаниями и с немного успокоившимся сердцем стал собираться в дорогу. — Спасибо тебе за хлеб-соль. — И тебе. — Мне-то за что? — А как же! Привёл Эрос на последних днях к такой красе прикоснуться. — Старушка облобызала Гефестиона и огладила рукой волосы: — Чистый шёлк, чистый шёлк! Иди, езжай своему навстречу. Кошель, кошель-то забери! Глаза мои ещё видят… Гефестион улыбнулся, взял со стола якобы забытый кошель и вытащил из него несколько золотых: — Эти-то хоть возьмёшь? — А давай. Год-то безбедно проживу, а большего мне не надо. — Ну прощай! Гефестион тепло обнял старушку и, выйдя из дому, вскочил на Гектора. — Коня-то накорми по приезде! Я ему охапку сена сунула, да он к лучшему довольствию привык. — Спасибо, Фетима! А будешь в Пелле — заходи! — Хорошо, милый! Прощай! — Фетима вернулась в дом, когда Гефестион скрылся за пригорком, всё так же бормоча: — Эх, стёжки-дорожки, дайте ему счастья… В Пеллу Гефестион въехал, внимательно осматриваясь. Кто-то метнулся в сторону — и раз, и другой: безусловно, Александр стерёг его приезд. Во дворе прислуга молола языками и бесцельно разгуливала, радуясь затянувшейся вольнице: родители ещё пировали на свадьбе. С приездом молодого хозяина порядок быстро восстановился: одни побежали готовить ванну, конюх принял коня, повар поспешил на кухню к своим котлам и сковородам. Тоска по Марии и горечь измены не переставали глодать, но всё-таки не так неистовствовали, как после пробуждения, — в прохладную ванну Гефестион погрузился почти что с наслаждением. — Какие новости? — спрашивал он у Ариммы, миловидного шестнадцатилетнего юноши, начавшего прислуживать Гефестиону после возвращения сына Аминтора из Иллирии. — Говори, не стесняйся, — добавил этер, увидев краску смущения, выступившую на светлом, лишь слегка загоревшем лице. — Каждые полчаса приходят из дворца. Или сам, или кто-то на посылках. Спрашивают, не вернулся ли. — Отвечай, что нет. — Но твою лошадь, наверное, уже видели на въезде. — Твоя правда, — со вздохом согласился Гефестион. — Гектор — приметный конь, наверняка отследили и известили. Всё равно говори, что нет дома. — А… не вломится? — засомневался Аримма. — Тьфу, напасть… Не успел Гефестион вылезти из ванны, как в дверь дома заколотили: — Гефестион! Я знаю, что ты дома! Тебя видели, мне доложили. Открой! — Вот оно, новое издание осады Перинфа с неизвестным финалом. Прискакал, подлый изменник…