Всем потерявшим Рай навек здесь был дарован Ад.
Приятную обволакивающую тишину нарушил писк. Раздалось три сигнала и плечо постепенно начало сжимать, причём так, что стало больно. Я попыталась что-то сделать с этим, но, пока на ощупь искала пострадавшую руку, всё прекратилось, возвращаясь на круги своя. Во всём теле была невероятная слабость, хотелось спать. Холод, преследовавший меня последние часы, отступал с каждым новым сжатием руки. Оно больше не волновало, от него не шло никакой опасности и даже было знакомым. Подобное я уже когда-то чувствовала, будто бы в прошлой жизни. Не помню. Когда мне всё-таки удалось открыть глаза после, наверное, сотой попытки и миллионного пробуждения, писк в очередной раз повторился. Манжетка тонометра начала надуваться, грозясь лопнуть. Вот, значит, что это было. Помимо неё на указательном пальце этой же руки красовалось нечто похожее на бельевую прищепку и тоже тянуло провода в сторону соседствующего рядом с кроватью столика с аппаратурой. В вену другой руки оказалась загнана игла от капельницы. Вместо выбранной вчера одежды на мне красовалась больничная сорочка. Класс! Зато я хотя бы жива. Вроде. Пока ещё. Томаса я заметила не сразу. Он сидел на полу возле кровати, опустив голову на сложенные руки. Судя по тому, как спокойно он дышал и ещё не вопил, придя в себя от моей возни, — друг спал. Лица его видно не было, его скрывала длинная волнистая чёлка, остальные волосы оказались собраны в небрежный хвост на затылке. С чёрным дорогущим костюмом, в котором он обычно помогал своему наставнику выступать в суде, красовались кеды на босу ногу и белая футболка c надписью. По последнему видневшемуся снизу слову я опознала в ней свой подарок на его прошлый день рождения. «Это мой счастливый день». Будь поблизости маркер, я не задумываясь бы приписала туда частицу «не», а заодно соорудила плакат: «Не буди — убьёт». На сто процентов в этом я, конечно, уверена не была, но друга в таком виде наблюдала первый раз в жизни. Его можно было выпускать на красную дорожку, даже когда он сумел подхватить грипп, как-то приехав на Рождественские праздники ко мне в Вашингтон, сейчас же больше походил на, не знаю, запойного. — Эй, — пришлось изрядно изогнуться, чтобы со всеми проводами дотянуться до Томаса и погладить его по голове. Не оставлять же его в таком положении. — Том… Томас! Он замычал, отмахиваясь от меня. Вот и делай после такого людям добрые дела. Не хочешь — не надо! Если тебя продует или прихватит спину, я буду не виновата. Зато повеселишь меня с соседней койки. Я отвернулась в сторону окна с унылым пейзажем. Ни тебе моря, гор или хотя бы парка — только соседний корпус больницы. Тяжело вздохнула и вновь вернулась к телу возле себя, тыкая его в плечо. Похоже, получилось слишком сильно, потому что Томас опрокинулся набок. Ладно хоть головой не ударился. Сонно засопел, закрывая лицо ладонями, и подтянул к себе колени, кажется, пристраиваясь спать дальше. Ну теперь я точно была бессильна! Наверное, стоило вызвать медсестру, чтобы заявить о том, что я очнулась, а заодно попросить снять закончившуюся капельницу и вообще спросить, почему я здесь. — А? Что? — Томас дёрнулся на полу и резко сел, оглядываясь по сторонам. Похоже, он не понимал, где находился, взгляд был полностью расфокусирован, а сам он выглядел растерянным. — Кэй? — Доброе утро, спящая красавица, — я улыбнулась, пытаясь чуть приподняться. В глазах тут же потемнело. — Кэй, — тёплое прикосновение накрыло запястье, чуть сжимая его. — Детка, врача? — Всё нормально. Не веди себя так, будто я умираю. Кривая ухмылка расползлась по его лицу, появляющемуся из густой посеревшей пелены. — Сколько пальцев? — Десять, — друг нахмурился, заправляя средним пальцем, который показывал только что, чёлку за ухо. — Том, правда. Расскажи лучше, что происходит. — С тобой правда всё хорошо? — Томас! — Понял, не бесись, — он встал на ноги и приподнял провода от аппаратов. — Позволь-ка. Нырнув под них, Томас разлёгся рядом со мной на краю кровати так, что моя голова оказалась у него на плече. Затем, дождавшись пока давление снова измерится, он приобнял меня. Теперь метать в него убийственные взгляды больше не получилось бы, а даже если и захочется, то всё желание отпадёт сразу, стоило только поднять голову и увидеть его небритый подбородок. Лишняя трата энергии, не более. — Ты не снял обувь, — без особого энтузиазма подметила я, чувствуя, как настроение начинает портиться так же быстро, как до этого темнело в глазах. — Сейчас исправим. Не желая выбираться из проводов, Томас начал пытаться снять завязанные кеды без помощи рук. К тому моменту, когда ему удалось стащить с себя один кед с пыхтением и кряхтением, надавливая на пятку носком другого кеда, я была готова скинуть его с кровати, несмотря на все путы, что сковывали движения с обеих сторон. И они же как раз не давали сделать это, предвосхищая, как будет фонтаном бить из вены кровь в разные стороны, если игла вырвется из-под приклеенного поверх неё куска пластыря. Другим вариантом, гораздо менее приятным, была проколотая насквозь вена, огроменная гематома и невозможность сгибать руку минимум неделю. К глазам подступили слёзы, утереть которые тоже можно было только с помощь шершавой ткани пиджака под щекой. Начни я это делать, Томас сразу всё поймёт, а потом начнёт выспрашивать и не успокоится до того момента, пока не выбьет все ответы на интересующие его вопросы. Заставит думать и разбираться в себе не хуже любого психотерапевта, чего я совершенно не хотела. — Да чтоб тебя! — сквозь зубы процедил Томас, почти справляясь со вторым кедом. Ещё пара движений, и он отлетел в сторону, ударяясь о стену. Глухой шлепок заставил вздрогнуть, в нос ударил запах пороха. Я громко всхлипнула, утыкаясь в напрягшиеся мышцы шеи. — Кэйтлин? Сдерживаться больше не было сил. Найдя руку Томаса, я крепко вцепилась в неё, громко рыдая. Невозможность двинуться только больше подстёгивали, вызывая смутные воспоминания о вчерашнем дне, смешиваясь с лицами из газетных вырезок, и людях, что я когда-либо видела в Готэме. Все они были залиты кровью и не предвещали ничего хорошего. — Ш-ш-ш-ш, — раздалось над ухом. — Ты в безопасности. Я тебя защищу. Друг попытался притянуть меня к себе, но провода мешали. Цыкнул, шумно выдыхая. Раздался щелчок и указательный палец левой руки приятно закололо. Теперь я могла согнуть его, что сразу же и сделала. Расстёгнутая манжетка полетела куда-то в ту же сторону, вызывая очередной всплеск эмоций. В голове билась только одна мысль — избавиться от всего мешавшего. Избавиться немедленно. Освободившейся благодаря Томасу рукой, я дёрнула за шланг от капельницы. По вене словно кто-то резанул ножом под аккомпанемент из охов и мата. Оставшийся пластырь тоже был немедленно содран. От места укола тянулась тонкая царапина. Теперь, ничем не прикрытая, она начала кровоточить: мелкие капельки проступали наружу, сливаясь в один большой алый поток, начиная скатываться вниз. Я не отводила от них глаз, смахнув одну каплю, но только размазала кровь по локтю. — Я позову медсестру, — Томас сполз с кровати, хватая кеды. Он собирался уходить. Оставить меня одну. Четыре белые стены содрогнулись, начиная медленно сдвигаться к центру комнаты. — Иллюзия, — прошептала я, оставляя рядом с царапиной кровавые следы от ногтей. — Что? — Томас поднял голову, всё ещё находясь сидя в полусогнутом состоянии. Широко распахнутые орехового цвета глаза выглядели почти чёрными и чрезмерно встревоженными. — Не уходи. Пожалуйста. — Но тебе надо… — он махнул рукой в сторону двери, распрямляя спину. — Проклятье… Ладно. Иди сюда. «Это мой счастливый день», — гласила разгладившаяся на футболке надпись, и это было несомненно так, ведь падать в объятия самого дорогого в жизни человека гораздо приятнее, чем лететь в беспросветную бездну совершенно одной. Пока я успокаивалась, Томас не проронил ни слова, не переставая гладить меня по голове, хотя я прекрасно знала, как тяжело ему давались такие моменты. Ещё во время зарождения нашей дружбы он молча отводил взгляд, стараясь не видеть моих слёз, после чего шёл разбираться с обидчиком, каждый раз оставаясь битым. Щуплый, всегда не по годам высокий и тощий, словно щепка, он то и дело грозился треснуть, сломаться под градом ударов, которые, в основном, прилетали от старшего брата. Но маленький Том не сдавался, с годами набираясь смелости смотреть прямо на меня, как и на своих противников. В один из таких дней ему под руку попался крупный обломок ветки, которые отец не успел полностью собрать после спила старого клёна во дворе. Через несколько часов братцу наложили несколько швов на лбу, а друг почти три месяца ходил в гипсе со сломанной ногой. С тех самых пор я поклялась больше не плакать, чтобы не причинять ему боли, а теперь, нарушив это обещание, слышала, как он сам хлюпал носом. На белой майке оставались кровавые следы, сконцентрировавшись в основном на нашем «счастье».***
Я несколько раз сморгнула большие фиолетовые пятна перед глазами после проверки реакции зрачка на свет. Проследила за молоточком, которым потом же и получила пару раз для изучения рефлексов. Правая перебинтованная рука тут же заныла под недовольное покачивание головой доктора Даниэллы Майклсон, но на её губах оставалась улыбка. Значит, она была в хорошем настроении и, коснись чего, с ней можно будет попробовать договориться. Нет — позвонить выставленному за дверь Томасу, посланному ко мне домой за вещами. Уж он-то точно знал, на какие рычажки надо нажать, чтобы задобрить свою мать. — Как ты себя сейчас чувствуешь? — доктор Майклсон пододвинула к кровати единственный в комнате стул и села. — Мне кажется, что меня переехали. От шести до восьми грузовиков, но всё нормально. Бывало и хуже. Улыбка сомкнулась в тонкую линию, очертились морщинки на лбу. Похоже, мою шутку не оценили. — Сонливость, слабость, шум в ушах? — продолжила тётя Даниэлла, изображая из себя совершенно незнакомого мне человека, когда ещё с полчаса назад сама спустила с кровати собственного сына, вышвыривая за ним в коридор его обувь (и, судя по возгласам, попала), а потом вместо медсестры бережно перебинтовывала истерически-боевое ранение. Я отрицательно помотала головой, получая сотрясение комнаты. Все предметы вокруг легонько закружились, словно после долгого верчения вокруг своей оси, пока ноги не подкосятся. Очень-очень-очень нехороший знак, грозивший пустить, как минимум, ближайшие пару месяцев под откос. — Головные боли, тошнота? — Нет. Работоспособность в норме, в транспорте не укачивает, сердце из груди не выпрыгивает, — перечислила я все оставшиеся, заученные наизусть симптомы, опуская несколько из них. Страх и тревожность. Они-то как раз больше всего сейчас присутствовали в моей жизни, можно сказать, шли по пятам, но были явно не признаками, возможно, вернувшейся болезни. — Просто состояние разбитости, которое должно скоро пройти. — О твоём состоянии мы поговорим после сдачи анализов и кардиограммы. Заодно хотелось бы взглянуть на твою медицинскую карту, если это возможно. — Позвоните Томасу, она там же, где и все остальные документы. Но я и без неё могу ответить на все интересующие вопросы. Доктор Майклсон смерила меня каким-то странно-оценивающим взглядом, будто пыталась понять, насколько правдивы мои слова и не будет ли её сын по-быстрому на коленке придумывать и подделывать медицинские документы, достала из кармана телефон и, судя по движениям пальцев, набрала смс. Захлопнула крышку раскладушки, но не устрашающе, как это могло бы быть в данной ситуации, и вновь вернулась ко мне. — Рассказывай. — Ну… — я поудобнее села на кровати, подтягивая одеяло к груди. — В пятнадцать у меня была гипотония. Острая или как она там называется? Школа, оценки не ниже «А» с плюсом, французский два раза в неделю, скрипка — четыре и бассейн по вечерам. Врачи сказали, что это всё вызвало переутомление, но почти месяц меня продержали в больнице, потом ещё долго пила кучу таблеток. Больше приступов не было. — Приступов? — доктор Майклсон повертела ручкой меж пальцами. Блокнот с моими показаниями лежал у неё на коленях. — Я упала в обморок на региональном смотре скрипачей. Прямо на сцене в самой середине выступления. На пике, так сказать, — я пожала плечами. Об этом случае мама любила напоминать до сих пор, совершенно серьёзно говоря о том, что почему нельзя было потерпеть до конца произведения и свалиться уже за кулисами. Её мечта иметь известную на весь мир дочь-скрипачку рухнула в тот день так же молниеносно, как и моё давление. — Врачи больше перестраховывались… Мне так кажется. В палате повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием ламп на потолке. Небо за окном было затянуто такими тучами, что десять утра больше походили на совсем раннее утро или поздний вечер, когда солнце ещё не вошло на горизонт или уже скрылось за ним. Зевок вырвался сам собой, я даже не успела прикрыть рот рукой. Страшно хотелось рухнуть и завернуться в одеяло, словно в кокон, но приходилось держаться и выглядеть хотя бы на троечку, пусть и с минусом. Немного отоспаться, получить горсть таблеток, а к вечеру восстать из мёртвых и уехать домой — таков был план. Возможно для этого придётся подписать кучу бумажек, поругаться с дежурным врачом или даже с мамой Томаса, но и апокалипсис не станет причиной для того, чтобы я осталась на ночь в больнице. Тот самый почти месяц в пятнадцать в четырёх стенах, навечно пропитавшихся хлоркой и препаратами, был самым ужасным периодом в моей жизни, несмотря ни на что. Даже вчерашний день не шёл ни в какое сравнение. И не потому, что я чувствовала себя ужасно или не знала, чем себя занять, нет. Не проходило ни минуты, когда в памяти не всплывало старое, потухшее и притупившееся на эмоции единственное воспоминание о вечере, проведённом у дверей операционной, когда врачи не смогли спасти отца после случившейся аварии. Теперь же, как и всегда, оно начинало нагло выползать вновь. — Кэйтлин, я бы хотела сообщить твоим родственникам о твоём состоянии, — наконец прервала молчание доктор Майклсон, от чего в комнате мгновенно стало жарко, будто за последние полдня точно меня не преследовал весь холод севера. — Это так необходимо? — пришлось приложить немало усилий, чтобы голос не дрожал. Кожу ладоней засаднило от крепко впивающихся в них ногтей, а мозг отказывался придумывать хоть какую-то мало-мальски логичную причину, почему никому не стоит знать о том, что я попала в больницу. — Я хотела бы более подробно узнать о твоём состоянии, когда болезнь проявилась первый раз. Ты можешь что-то не помнить или не знать. Это может сыграть большую роль в лечении. — Но ведь вы сами сказали, что не будете делать никаких выводов без результатов анализов? — я скинула с себя большую часть одеяла, хватаясь за края. — Это был всего лишь обморок из-за нервного потрясения. Ничего криминального и сверхъестественного — обычная защитная реакция психики на негативное внешнее воздействие. Или вы знаете так много людей, которые будут рады тому, что их пытались убить на собственной работе? — Нет. Но и то, чтобы они из-за этого падали в обморок, тоже, — доктор Майклсон тяжело вздохнула и пересела ко мне на кровать, сокращая и без того крохотное расстояние между нами. — Кэйтлин, я понимаю, что вчера ты пережила, возможно, один из самых страшных моментов в своей жизни. Это действительно, как ты говоришь, может быть просто обморок, а может, болезнь вернулась вновь. Сильное эмоциональное потрясение вполне способно запустить её, даже если к тому не было никаких предпосылок. Поэтому я хочу заранее узнать всё как можно подробнее, а заодно считаю, что тебе сейчас не помешает внимание и забота близких людей. — Нет, — не знаю, закончила ли доктор свою речь, но я прекратила её прежде, чем речь зашла об их любви и тем более приезде в больницу, чтобы поговорить о сложившейся ситуации. — Не думаю, что это хорошая идея. У матери сейчас очень сложное дело, а брат до сих пор уверен, что тогда я просто придуривалась, чтобы не писать предварительные годовые контрольные работы. Да и никого из них нет в Готэме. На лице доктора Майклсон вновь появилась довольная улыбка. — Как странно! Но я видела его вчера вечером в магазине рядом с домом. Окна квартиры его девушки находятся прямо напротив наших. Один раз он даже заботливо передал мне соль. — Супермен, не иначе, — пробубнила я себе под нос, отворачиваясь в сторону. — Пусть и так, но сути это не меняет. Мы с братом не общались уже несколько лет, он не знает, что я в городе, и не хочу, чтобы он обо всём узнал. Поэтому, пожалуйста, давайте сначала выясним, что со мной, а после, если записей в медкарте будет недостаточно, я позвоню матери. Я всё-таки уже давно совершеннолетняя и имею право на сохранность личной информации. — Хорошо. Посмотрим, что скажет твоя кардиограмма. Я кивнула, не особо ощущая радости от того, что бой был выигран. Впереди всё ещё оставалась целая война, в которую явно подключится кто-нибудь из близких с советами из разряда «тебе же говорили, что…», причём высказывать они их начнут раньше, чем узнают истинные причины событий, если вообще соизволят их узнать. Больше уснуть так и не получилось. Неприятное ощущение того, что дверь вот-вот откроется и в образовавшийся проём сунется вечно недовольная мной физиономия брата, оказалось сильнее. Да и снующие туда-сюда медсестры делали его только более красочным, оставляя меня без пары литров крови. Одна из них вообще прикатила инвалидное кресло, предложив мне проследовать с ней для дальнейшего обследования. Сначала я пыталась возмутиться, что вполне могу идти сама, но очень быстро согласилась на все условия, когда перед глазами не только потемнело, но и громко зашумело в ушах, стоило только встать с кровати. Помимо исследований сердца в предписании оказалась ещё парочка процедур, занявших не меньше двух часов. В одном кабинете меня всю обляпали присосками, подключив кучу проводов, в другом устроили чуть ли не лоботомию, усадив в кресло, правда без фиксирующих креплений, одев на голову шапочку с электродами, и просили то моргать, то глубоко дышать, постоянно тыкая мигающей лампой в глаза. Потом, опять же обрядив в разные датчики, поставили на беговую дорожку, предложив пройти пару-тройку километров. Благо к тому времени я уже успела немного прийти в себя и тело больше не старалось принять горизонтальное положение сразу же, как его пытались из него вывести. Вообще, судя по ощущениям, все симптомы можно было побороть с помощью плотного завтрака и большого стакана латте, но доктор Майклсон, видимо, имела совершенно иное мнение, проводя меня по процедурам вне очереди. Врачи, конечно, никаких претензий не высказывали, потому что сами пользовались такими же привилегиями, только сидящие в очереди пациенты не скрывали своего раздражения, высказывая всё, что думали, прямо в лицо. Когда меня, наконец, положили на кушетку без всяких датчиков и попросили просто спокойно полежать, ко мне начали возвращаться зачатки счастья. К тому моменту я полностью была обмазана различными гелями в несколько слоёв, успела десять раз вспотеть на беговой дорожке, а вымытые только вчера волосы больше походили на сосульки. Ну, ничего, в палате я вроде бы видела собственную ванную комнату, а значит, там просто обязан был быть душ. Всё-таки хорошо иногда иметь знакомых врачей, да ещё и вписанных в твою страховку. — Сейчас нужно будет встать и простоять минуту в расслабленном положении, — врач, совсем ещё молодой парень, снял с меня манжетку от тонометра и уткнулся в очередной лист с результатами. — Если будет кружиться голова или возникнут какие-то неприятные ощущения, говорите сразу. — Хорошо. Пришлось подняться. Врач щёлкнул на кнопку секундомера, запуская отсчёт времени, когда в кабинет заглянула женщина в белой форме и, не стесняясь никого, направилась прямо к столу. Склонилась над своим коллегой и начала ему что-то шептать на ухо, наваливаясь на него всё больше. И, чем дольше она говорила, тем мрачнее становился парень, секундомер в руках которого уже начинал отмерять чуть ли не третий круг. Похоже, сейчас им было не до меня, потому что вместо того, чтобы выключить секундомер, врач закинул его в ящик стола и сунул листок с результатами в заведённую в больнице карту. — Извините, продолжим позже, — меня чуть ли не силой закинули в кресло, выкатывая в коридор и запирая кабинет. — Чёрт, где Лори?! — Я могу сама добраться до палаты. И карту отдать тоже, — я несколько раз кивнула, запрокидывая голову назад. Отделаться от Лори, медицинской сестры, которую приставили катать меня по больнице, было сейчас самым большим подарком в жизни, потому что её натянутая неестественная улыбочка больше походила на оскал, да и бок начинал болеть после встречи коляски с очередным углом. — Не поверите — чувствую себя просто прекрасно. — Нам нельзя оставлять пациентов одних, особенно из неврологии, — процедил врач сквозь зубы, явно прокручивая в голове самые отборные ругательства в адрес Лори, осмотрелся по сторонам. — Стив! — голос послышался из другого конца коридора. Там стояла та самая женщина, прервавшая нашу процедуру. Она недовольно махнула рукой, явно советуя поторапливаться, и исчезла где-то в проёме слева. — Ладно. Карту нужно отдать на стойку на третьем этаже, ваша палата на четвёртом. Попросите сестру на стойке проводить вас. — А это? — я кивнула на кресло, выбравшись из своего транспортного средства. — Можете забрать с собой, если хотите. Естественно, от предложения я отказалась, зато после недолгого брождения по этажу пожалела, что не спросила, где находился лифт. Проблем с ориентацией на местности у меня никогда раньше не возникало, но здесь его запрятали так знатно, что я несколько раз прошла мимо нужного закоулка, спрятанного за большим жестяным шкафом, и обнаружила лифт только потому, что из стены вдруг внезапно стали выходить люди. Покаталась по этажам, окончательно понимая, что чувствую себя вполне сносно, и могу добраться до дома даже на общественном транспорте вместо того, чтобы тратиться на такси. Оставалось только найти доктора Майклсон и убедить её в этом, прежде же найти стойку, которую, видимо, запрятали ещё качественнее, чем лифт. Поэтому, когда коридоры с натыканными по бокам многочисленными дверьми закончились, и я вышла в холл с несколькими рядами стульев и телевизором по центру, тут же рванула к небольшой группе пациентов, зависающих над каким-то триллером. — Извините, — я похлопала по плечу мужчину в махровом клетчатом халате. — Вы не подскажете, как найти сестринский пост? — Туда, — мне махнули в один из лучей-коридоров, даже не удостоив взглядом. — До конца. Посмотрите только… Только посмотрите! Звуки громких стонов, явно не возбуждённых, звучащих из динамиков телевизора, прервал выстрел. — Спасибо, — решив не мешать смотреть людям фильм, я двинулась дальше в указанном направлении. — Вы все пленники, — раздался слегка хрипловатый, насмешливый голос за спиной, причём звучал он довольно натурально. Похоже, режиссёры наконец-то научились подбирать приличных актёров, умеющих вжиться в роль, а не только стоять с каменным выражением лица в углу и лениво размахивать бутафорными пушками. — Этот ваш здравый смысл не больше, чем клетка в ваших умах, мешающая вам понять, что вы всего лишь шестерёнки в гигантском нелепом механизме. ПРОСНИТЕСЬ! — просьба, больше походившая на приказ, вышла слишком громкой и жуткой. Не знаю, что было в ней такого, но по спине прошёлся холодок, а тело само обернулось к небольшому телевизору, больше похожему на ящик. На экране не было ничего кроме безумных глаз, приближенных почти вплотную к объективу, и размазанной по щеке и носу крови. Но и этого было достаточно, чтобы узнать человека в кадре. Джером Валеска — один из сбежавших из Аркхема маньяков, тот самый, что скидывал с крыши невинных людей. — Зачем быть шестерёнкой? — продолжил он с придыханием, еле сдерживая смех. — Освободитесь как мы! И главное, — он отвёл камеру, которую держал в руке, чуть вперёд, показывая задний план, где на стуле сидел полицейский: либо без сознания, либо мёртвый. Протянул к нему свободную руку, большим пальцем касаясь одного из уголка губ и потянул кожу вверх. — Улыбайтесь! Безумный смех вперемешку с кривляньями, больше походившими на то, как люди дразнят обезьян в зоопарке, были не то, что безумными, — противными. Тут же захотелось сделать шаг назад и хотя бы помыть руки от несуществующей грязи, которая только что лилась с экрана телевизора, откуда уже начал исходить звук сирен. Джером же засуетился, чуть не подпрыгивая в кадре. — Так, мне пора, — продолжил он, оборачиваясь к выходу и затем вставая на четвереньки. Его лицо вновь начало занимать большую часть экрана. — Но не волнуйтесь, ребята. Мы скоро вернёмся, — он напялил на голову полицейскую фуражку и только теперь я заметила форменную рубашку у него на плечах. — Держитесь крепче за штанишки. Вы ещё не такое увидите! Запись прекратилась, оставляя в конце раскрытый в безумном хохоте рот, сменилась на чёрный экран, продержавшийся пару секунд, давая возникнуть в голове лишь одному вопросу: что это, чёрт возьми, было?! В эфир подключилась телеведущая, стоявшая напротив центрального полицейского участка Готэма. За её спиной виднелось оцепление, несколько полицейских мелькнули в дверях. — Итак, мы продолжаем вести репортаж у главного штаба полиции Готэма, — отрапортовала она. — Как нам стало известно, в ходе нападения на него преступников погибла новый комиссар — Сара Эссен. Количество жертв среди рядового состава пока неизвестно, никаких комментариев от полиции или властей так же не поступало. Мы будем держать вас в курсе событий. С вами была… Я продолжала бездумно пялиться на экран телевизора, не видя абсолютно ничего. Несколько человек, расположившись в импровизированном кинозале, вроде бы начали бурно обсуждать сюжет, по крайней мере, их голоса доносились до меня, но глухо и мутно, словно через толщу воды. Кто-то из них даже поддержал маньяков в совершённом деянии, аплодируя тому, что в городе стало на несколько власть имущих ублюдков меньше. Тот же самый человек предложил им дальше наведаться в мэрию, чтобы окончательно покосить их ряды и показать, кто в доме хозяин. Всё это выглядело настолько неестественно и глупо, что хотелось засмеяться, но не как Джером, являя всем на обозрение своё безумство, а надрывно и истерично. Запустить пальцы в волосы, закрывая глаза ладонями, и упасть в приятный мрак, ударяясь о кафель. Только, как на зло, сознание находилось на пике бодрствования и отключаться совсем не собиралось, наоборот — подкидывало дровишек во всё больше разгорающийся костёр. На полицейский участок было совершено нападение. Погибла комиссар и какое-то количество полицейских. Абсурдно. Глупо. Невозможно. Но перед глазами до сих пор стояли кадры из видео-обращения Джерома Валески, но центральной фигурой был далеко не он, а тот самый коп на стуле. На голову словно обрушилось ведро ледяной воды — вот, значит, что это были за стоны и выстрел. Как много было ещё таких несчастных? Скольких он успел убить во время своего жестокого куража? Главное же — ради чего?! Карта в руках вдруг стала настолько тяжёлой, что я не смогла её удержать, отпуская. Вместе с ней вниз полетела и пелена с глаз, с глухим еле слышным шлепком об пол по спине словно кто-то ударил плёткой, подгоняя вперёд. Главный вопрос был не тот. Хрен с ним, с Джеромом и его мотивами, пусть провалится сквозь землю со всеми погибшими, лишь бы он остался жив. Сорвавшись с места, я бросилась в сторону лифта, хватаясь за закрывающиеся дверки и врываясь внутрь. Кучковавшиеся вместе трое врачей, и что-то активно обсуждающие, не обратили на меня никакого внимания, как и я на них. Четвёртый этаж встретил гробовой тишиной и громкими шлепками больничных тапок об пол. Что я вообще здесь делала? Ведь я чувствовала себя просто прекрасно и была готова бежать до нужного места самостоятельно, если бы не было так далеко. Вчерашняя мятая одежда, телефон на беззвучном в рюкзаке. Трясущимися пальцами несколько раз жму по кнопке вызова лифта, издевательски не спешащего ехать. Ждать слишком невыносимо. Долго. Вниз по лестнице, перескакивая через ступени. Холодный воздух, обжигающий лицо, и оказывающийся на тротуаре то ли посетитель, то ли просто прохожий. Извинения? Вроде бы я успела бросить ему что-то на ходу, или фраза так и осталась только в моей голове вместе со знакомым до боли голосом, который никак не желал воспроизводиться и вспоминаться вот уже как два года с того самого момента, как гроб начали закидывать землёй. «— Все мы рано или поздно умрём. Но уж лучше при исполнении, в форме, чем так, — говорил когда-то Остин во время просмотра боевика, где трупы падали штабелями каждые пять минут. — Начнёшь помогать людям — поймёшь». Тогда я долго возмущалась над словами жениха, силясь вникнуть в его слова. Долго злилась, ненавидела его за то, что его мечта сбылась, пыталась забыть, выписывая фразу в отдельную тетрадь формата А4, заполняя каждую сторону листа мелким почерком одними и теми же буквами, вновь ненавидела и злилась, но так и не поняла, даже получив два диплома с отличием и начав помогать людям. Так и не поняла, какого же лада кто-то вообще должен умирать только потому, что это написано в его должностной инструкции?! — СТОЙ! — заорала я, бросаясь к единственному одиноко стоящему у ворот больницы такси, куда уже складывал сумки человек. Это моя машина. Жадно глотая воздух, я обогнула женщину с короткой стрижкой, которую изначально признала за мужчину, и дёрнула на себя пассажирскую дверцу рядом с водителем, нагло запрыгивая в салон. Закрепила ремень безопасности, чтобы выкинуть меня наружу было совсем уж проблематично. — Вы что делаете, мэм? — раздался недовольный голос снаружи. — К главному штабу полиции, — водитель шокировано смотрел на меня, то и дело моргая, явно не собираясь выполнять просьбу. — Плачу двойную ставку. Только быстрее, пожалуйста. — Вообще-то я заказывала это такси. Ловите своё и езжайте хоть в Антарктиду к пингвинам! — меня схватили за плечо, потом резко дёрнули ремень, но он лишь принял исходное положение. — Она права, мисс. Заказ был на улицу… — Тройную ставку! Таксист, не закончивший свою фразу, быстро захлопнул рот и повернул ключ в зажигании, заводя мотор. Чуть нагнулся, выглядывая наружу. Женщина, стоявшая рядом, выглядела очень недружелюбной и, кажется, могла сорвать с такси крышу используя лишь три пальца. — Извините, миссис. Я вызову вам другую машину. Ваши сумки… — Да идите вы! Послышался гул сирен и через пару секунд в больничный двор въехали две скорые, картеж завершала полицейская машина. Похоже, из участка начали привозить первых пострадавших, среди которых мог быть… Нет. Уж он-то точно останется жив, даже если на земле наступит ядерная зима, или в планету врежется огромный метеорит, уничтожив тем самым озоновый слой, да и глобальные пандемии с бактериологическим оружием вперемешку тоже вряд ли нанесут ему значительный урон. Главное поспеть вовремя, только к чему? Такси тем временем преодолело высокие ворота, заворачивая куда-то во дворы. На мой немой вопрос, водитель только махнул рукой в сторону дороги: — Прямой путь и близлежащие дороги перекрыты для медиков. Мы тоже близко не подъедем. Да и вас вряд ли пропустят. — Высадите там, где разрешено. Можно ехать быстрее? — тридцатник на спидометре просто вымораживал, особенно при полном отсутствии людей на улице. Не для этого я участвовала в торгах и платила кучу денег, когда реально могла сама не то, что дойти, доползти до участка. И при этом оказалась там бы гораздо быстрее. — Знаки, мисс. Скоро школа. Закрыв глаза, я откинулась на сидение, сдерживая громкий стон. Чёрт бы всех побрал! Какой вообще был смысл сейчас соблюдать скоростной режим, если вокруг творилось такое? Вряд ли поблизости найдётся хоть один постовой, чтобы выписать штраф и отправить письмо счастья в дирекцию такси на злосчастного нарушителя. Но, с другой стороны, с такого малого ведь и начинаются глобальные преступления? Сначала кинул фантик мимо урны, потом перешёл дорогу на красный, украл бутылку вина в магазине и вот ты уже с обрезом наперевес идёшь расстреливать своих коллег по работе или скидываешь их с крыши… Бред. Бред? Бред! Я начала массировать виски, в которых уже начало ломить. Нужно было успокоиться, взять себя в руки, позвонить Томасу и сообщить о том, что я ушла из больницы. Нет, сбежала из больницы, ничего никому не сказав. По головке меня за это точно не погладят, но и пропажу тоже заметят не сразу. Сейчас им явно не до меня с недо-гипотонией и отсутствием каких-либо жалоб. Хорошо, что мою одежду оставили в палате, а не заперли в подсобке, как это обычно делают с подростками, чтобы те не шарились где попало. Интересно, остановила бы меня больничная сорочка? Об одном воспоминании о ней кожу на ключицах будто стянуло — геля во время кардиограммы кардиолог явно не пожалел, вылив его на меня чуть ли не полбанки. Юбка после бега и быстрого взятия такси оказалась задрана выше колен, когда должна была быть далеко за. Поправлять её сейчас казалось неправильным, да и неприличным, поэтому я начала застёгивать пуговицы на любимом светло-бежевом пальто, с трудом попадая в пазы. — Парень? — аккуратно, как бы извиняясь, спросил таксист, пролетая очередной знак ограничения скорости гораздо быстрее заявленного. — Ну, там… — Почти. Я вытащила телефон из сумки, проверяя наличие пропущенных и сообщений — по нулям. Нужно было чем-то занять руки, поэтому я быстро отсчитала деньги за поездку, точнее вытащила всё, что было в кошельке, и бросила купюры на панель. С тройным тарифом я явно погорячилась, но и того, что имелось, вполне хватило бы за целый круг по Готэму с заездом в Нероуз, чтобы перекусить. Водитель, видимо, считал так же, и прибавил скорость, косясь горящим взглядом в сторону значительного левого заработка. Высадил он меня, как и обещал, за две улицы от участка. Всё вокруг действительно оказалось перекрыто, но настолько халтурно, что ленту можно легко разорвать бампером и спокойно ехать дальше. Естественно, её никто не охранял, поэтому люди сновали туда-сюда и значительный поток двигался в сторону полицейского управления. Не поглазеть на громкое происшествие — самое большое упущение года. Одному из зевак, фотографировавших на вытянутых руках уже оцепленный участок, я заехала локтём в ребро. Случайно. Паренёк от неожиданности выпустил из рук камеру, которая тут же оказалась у кого-то под каблуком, но их дальнейшая судьба мне была уже не интересна. До цели оставалось совсем немного: выбраться из стада и преодолеть несколько шагов нейтральной зоны, которую разделяли выставленные вокруг входа в участок полицейские машины и люди. К счастью, карет скорой помощи рядом не оказалось. Крови на ступенях здания и асфальте перед ними тоже не наблюдалось. У нескольких машин стояли полицейские: в бронежилетах и с автоматами на шее — точно для устрашения. К одному из них я и поковыляла, пытаясь силой заставлять передвигаться замёрзшие и неслушающиеся ноги, обтянутые всё той же задранной вверх юбкой. Почему-то сейчас она волновала меня больше всего на свете и любые взгляды в мою сторону означали только одно: «О-о-о, вы только посмотрите на это! Какой срам!». И никакие уговоры себя в том, что пальто скрывает всё, не то, что не помогали, а делали только хуже. Подобную длину я никогда не носила, а всё, что в повседневном использовании было выше колена считалось жёсткой порнографией. — Пожалуйста, отойдите, мисс, — грозный голос вырвал меня из состояния почти что ступора. Все звуки, цвета и бурлящие вокруг эмоции навалились на меня волной, давая только вдохнуть, и то не полной грудью. — Мне нужно туда. — Здесь не положено находиться, мисс. Отойдите, — повторили мне, указывая стволом автомата на толпу за спиной. — Детектив Гордон. Джеймс Гордон, — выдала я имя своей цели так легко и непринуждённо, будто не проклинала его столько лет подряд самыми страшными словами. — Я срочно должна увидеть Джеймса Гордона. На квадратной, ничего не выражающей мине полицейского, проскочила толика интереса. Он сменил свою стойку на более свободную, выставляя вперёд ногу и опираясь на неё. Выпустил автомат из рук, позволяя ему повиснуть на шее. — Все хотят увидеть Джеймса Гордона, — выдал он таким тоном, что у меня внутри всё оборвалось, а затем мерзенько ухмыльнулся. — Не положено. Позвоните ему, когда он освободится, — подмигнув, вояка вновь схватился за автомат и мотнул головой в каске на толпу. Ну уж нет! Теперь я точно не сдвинусь с места, особенно после того, как мне, похоже, сделали очень жирный намёк на то, что между мной и, прости Господи, Джеймсом Гордоном может что-то быть! Хотя… Это вполне неплохая идея для того, чтобы сподвигнуть бравого служителя закона позволить мне пройти внутрь. Ведь исходя из слов тёти Даниэллы, сейчас он жил напротив них со своей девушкой далеко не в роскошных апартаментах, а вполне обычной квартирке среднего класса. Значит, с Барбарой они расстались, ведь она навряд ли бы согласилась на подобный эксперимент, будучи дочерью богатых родителей и владелицей галереи в Готэме. И расстались они, скорее всего, достаточно недавно, потому что слухи об этом до меня ещё не дошли. Значит… Я постаралась изобразить как можно более грустное выражение лица, ставя себе в планы на будущее записаться в театральный кружок. Уметь пустить слезу время от времени никому не помешало бы. — Пожалуйста! Мне очень нужно увидеть Джима, — простонала я, обхватывая себя руками. — Удостовериться, что он жив после всего этого… ужаса. — Я же сказал — не положено, — непробиваемый полицейский уже даже не смотрел в мою сторону. — Почему я не могу увидеться с ним? Это не займёт больше нескольких минут. Попросите его хотя бы выйти на крыльцо, большего не надо. — Мисс, — меня прервали, делая резкий шаг вперёд. Теперь полицейский стоял почти вплотную, возвышаясь на добрых полторы головы, и гляди того готовый направить дуло автомата мне в грудь. — Вашим коллегам уже было сказано, что никаких комментариев прессе сейчас никто давать не будет. Если вы хотите посидеть пару дней в обезьяннике за неповиновение, я с радостью сопровожу вас в другой участок. А сейчас покиньте, пожалуйста, территорию, — последние слова были отчеканены настолько грубо и жёстко, что было понятно, что полицейский не шутит, и журналисты, похоже, успели его знатно достать. Вот, значит, что он имел ввиду ранее, а не то самое, о чём подумала я. Но останавливаться было уже поздно. — Извините, но не нужны мне никакие комментарии. Я просто хочу удостовериться, что с моим женихом всё в порядке! — Женихом?! — полицейский аж поперхнулся, сглатывая несколько раз слюну, и вытаращился на меня во все глаза. — Извините, мисс, но вы совершенно не похожи на невесту детектива Гордона. — На что вы намекаете? — На то, что невеста детектива Гордона абсолютно другой человек, и она сейчас вместе со всеми помогает пострадавшим внутри. Так что позвольте посмотреть ваши документы. Я успела сделать шаг назад прежде, чем меня успели схватить за руку. Или полицейский просто протянул её для того, чтобы я послушно вложила ему туда свой паспорт? Не знаю, но по его виду, шутить с ним больше не хотелось, как и продолжать врать. Но и не врать я теперь тоже уже не могла, понимая, что пришла сюда абсолютно зря. Можно было остаться в больнице перед телевизором в холле на третьем этаже и мониторить каждый выпуск новостей. Уж в каком-нибудь из них Джеймса точно должны были показать с пламенной речью-угрозой поймать маньяков, покуражившихся в участке, и отправить их за решётку на долгие года. Глупо было думать о том, что смогу увидеть его в добром здравии издалека и тихо уйти незамеченной. В голове ещё, как назло, предательски зазвенело. Начала возвращаться слабость. Интересно, если я упаду сейчас в обморок, меня оставят в покое, оттащив куда-нибудь подальше от участка, чтобы непонятная девица не создавала никому лишних проблем? — Мисс, — с нажимом произнёс полицейский. — Документы, пожалуйста. — Да возьмите! Не выдержав давления, я скинула с плеч рюкзак, резко расстёгивая молнию, пошарила внутри, извлекая кошелёк. Будь что будет! Всё равно рано или поздно всё должно было открыться, так почему не сейчас? Пусть все знают. Какое мне вообще дело, что обо мне будут думать или говорить? Я дёрнула за основание прав, пытаясь подцепить их и вытащить из полупрозрачного кармашка, где от удостоверения личности виднелась только часть фотографии, номер прав, фамилия и дата рождения. Плюс ко всему сама плёнка была далеко не прозрачная и не очень чистая, что только затрудняло их прочтение. Но дурацкая карточка, кажется, прилипла изнутри (спасибо лучшему другу, который вечно таскал мою наличку, чтобы расплачиваться за пиццу или китайскую еду на доставке, не удосуживаясь помыть руки после очередной пачки посыпанного сахарной пудрой печенья или вафель с клубникой), или мои тряслись настолько сильно, что я ничего не могла сделать. Поэтому, когда раздражение на происходящее достигло своего пика, я сунула полицейскому кошелёк. Хотел документы — получи. Не желая смотреть на то, как будет удивлённо распахиваться его челюсть, как он будет сравнивать меня с частью фото и пытаться что-то промямлить, подбирая слова, как и все остальные, я отвернулась в сторону, упираясь взглядом в фургон Готэмского канала. Он стоял чуть поодаль, скрываемый толпой. Вот почему я приметила его не сразу. Разглядеть, есть ли в салоне водитель, у меня не получилось, да и какая разница?