Судия воссядет в славе, все, что в тайне, станет въяве, всем воздать Он будет вправе. Что реку в тот час у трона? В ком найду себе патрона? Лишь безгрешным оборона! Царь, меня в тот день проклятий сопричти к блаженных рати, о источник благодати! О, не я ли безрассудный влек Тебя стезею трудной? Не покинь раба в День Судный!
— Что ты здесь забыл? — А ты? Никто не заставляет тебя сюда каждый день таскаться. Я вполне могу сообщить, когда Кэйли придёт в сознание. — Телеграммой? Вообще, не называй её так. Кэй не нравится это имя. — Давай я сам решу, как мне обращаться к собственной сестре? Последил бы лучше за собой. Она явно не заслужила дежурной клички одной из твоих девиц. Как там? Зайка, кошечка, рыбка? — Детка… — Тем более. Не думаешь, что это неуважительно по отношению к человеку, который столько для тебя сделал и столько лет был рядом? — Пфф… Не тебе мне говорить об уважении. — Что ты имеешь ввиду? — Неужели непонятно? Если бы не твоё полнейшее безразличие, то ничего бы этого не произошло. Кэй оставалась здоровой и вполне счастливой. — Ты сам знаешь, что я не мог ничего предпринять! Она была под следствием, мои действия сделали бы только хуже. Барнс отстранил меня от дела и пристально следил, чтобы я не вмешивался. — О, Джим, ты действительно думаешь, что дело только в этом? Что Кэй глупая девица, которой тупо стало скучно сидеть в золотой клетке, и она решила пойти в разнос? Я же пытался предупредить тебя, чтобы ты обратил на неё внимание! — Мог бы сказать сразу, что она попала под чёртово обаяние Пингвина, а лучше сразу сообщил, что она приехала в Готэм. Проблем сразу значительно бы поубавилось. — И что? Что бы ты сделал? Отправил её обратно, попутно сообщив мамочке о случившемся, чтобы она окончательно добила её? Кто из вас двоих вообще общался с Кэйтлин весной, когда она начала переставать отвечать на звонки, постоянно выдумывая какие-то важные дела? Могла не выходить из квартиры по несколько дней, а после выпуска забилась в угол, совершенно не зная, что ей делать дальше. К кому она обратилась с этим посреди ночи, прося сделать хоть что-нибудь? Она была совершенно раздавлена и потеряна, несмотря на крутые перспективы и открывшиеся двери. — И поэтому ты не придумал ничего умнее, чем забрать её туда, где ей не место. Стоп… Откуда ты всё это знаешь, если она… Ты же не приехал на вручение дипломов. — Как и ты. — Ой-ёй, я бы не советовал тебе этого делать, Джим. Я вполне могу лишить тебя значка. Так что будь добр, отпусти рубашечку и не мни её. Твоей месячной зарплаты не хватит, чтобы купить такую же. Умничка. А теперь слушай сюда, хренов бесчувственный эгоист. В отличие от тебя и вашей тираничной мамаши, я забил тревогу и месяц торчал у Кэй под окнами, наблюдая со стороны. И ей действительно нужна была помощь. Она и так всю жизнь чувствовала себя сиротой при живых родственниках. — То есть ты следил за ней? Прилетел в другой город, ночевал у неё под дверью, чтобы выведать чужие тайны? Кто кого ещё может засудить. Прощай лицензия, карьера и возможность видеться с твоей деткой. Суд ой как любит подобные дела. Кэйли ведь не знает об этом? — Да. Но поймёт меня в отличие от тебя. Знаешь, я даже рад, что она встретилась с Пингвином. Он смог расшевелить её, вернуть к жизни, заставить поверить в себя. И он, кажется, правда заботится о ней. В отличие от тебя. — Не боишься, что Кобблпот может забрать у тебя Кэйли? Перетянуть на свою сторону, влюбить в себя? Его харизмы и жестокости вполне хватит, чтобы задурить голову маленькой девочке. — Нет. Я уверен в Кэй больше, чем в себе. Она всегда была со мной и будет, несмотря ни на кого. А ты, продолжая считать её ребёнком, можешь окончательно распрощаться с сестрой. Вы и так уже далеки друг от друга, а скоро, кроме фамилии, вас больше ничего не будет связывать. Не удивлюсь, если она рано или поздно станет Кобблпот и перекрасится в чёрный. Его семья ей нравится гораздо больше, чем собственная. — Я никогда не допущу этого, как и того, чтобы она окончательно пошла у тебя на поводу. Если будет нужно, я вот этими руками придушу вас обоих и закопаю в ваших фирменных рубашках там, где никто никогда не подумает искать. Ваши кости сгниют и даже потомки не смогут их найти. — Не будь настолько самоуверенным, Джим. Я больше не тот мальчишка, который не может дать тебе отпор. — Хочешь проверить? Не боишься запачкать ботинки? Блестят ярче, чем сегодняшнее солнце. — С удовольствием. Прямо сейчас бы показал тебе всё, чему научился. — Эй! Что здесь происходит? Расцепились немедленно, или я вызову охрану! Вы в больнице. — Видишь, Томас. Не устраивай здесь балаган и иди, пока тебя не вышвырнули. О своей сестре я вполне могу позаботиться сам. — Ну уж нет. Молодые люди, покиньте палату оба немедленно.***
— Представляешь, этот болван не дал мне принести цветы. Разорался на всё отделение, что они могут каким-то образом помешать выздоровлению. Или что ты случайно можешь задеть их, когда очнёшься. Вроде врач, а не понимает элементарных вещей. Да и куда мне по его мнению девать букет из двадцати роз? Ну я как дурак вышел на улицу, подошёл к первой попавшейся тётке, молча всучил ей их и пошёл обратно, — раздался тихий, прерывистый смех. — Никогда раньше не чувствовал себя таким болваном. И настолько одиноким… Детка, пожалуйста, очнись. Ты нужна мне. Кто, если не ты, будет запрещать курить в комнате, есть прямо с антипригарной сковородки. Ходить голым, в конце концов! Я никогда больше ничем не огорчу тебя, обещаю. Кэйтлин…***
— Прости, я не смог вчера зайти. Мариновались со Стефом до последнего, сначала на слушаниях, потом в участке. Джим ещё ничего не рассказывал? Хотя о чём это я — он, наверное, и не заходил больше. Галавана оправдали… Расстелили перед ним ковровую дорожку и отправили обратно в мэрию. А самое главное, знаешь что? Эта сука не имеет к тебе никаких претензий и не верит, что ты могла быть причастна к нападению на него. Как он там распалялся… Светлый человек, готовый ступать с ним в ногу для создания великого будущего для Готэма! Даже Барнс рвал на себе давно выпавшие волосы. Нет, Стеф, конечно, подсуетился, выкатил опровержение. Те верзилы, которых уложил Буллок, подтвердили, что твоё похищение организовал Бутч, а он всё-таки работал на Пингвина. Но, детка, я сам не верю, что он мог это сделать с тобой. Чёрт возьми, Пингвин мёртв! Я ничего не понимаю. Вообще, чего это я? Опять начал совершенно не с того! Я принёс тебе маленький подарок раз уж цветы строго-настрого запрещены. Оставлю его на тумбочке. Думаю, он тебе очень пригодится, особенно сейчас…***
— Сколько прошло времени с поступления больной? — Доходят четвёртые сутки. Все показатели стабильны, травмы не настолько серьёзны, но она всё равно ещё не приходила в сознание. — Имеются признаки комы? — Нет. Мозговая деятельность в порядке. Насколько мы можем судить, возможно лёгкое сотрясение мозга. Вывих никаким образом не мог повлиять на её состояние. На внешние раздражители пациент тоже реагирует стабильно, рефлексы в норме. Может, стоит пригласить психиатра? — И каким образом он вам поможет?***
По телевизору, как обычно, крутили какое-то тупое ток-шоу. Героиня в свои тридцать успела три раза выскочить замуж, родить четверых детей и теперь пыталась выбить алименты с горе-папаш не только на содержание своих чад, но и на себя любимую. Приглашённые бывшие мужья сбились в стаю, заняв самый дальний диван в студии, и с ужасом смотрели на то, как куча родственников с разных сторон пытались перекричать друг друга, посыпая проклятиями каждого, кто пытался указать им их место. Ведущий давно перестал держать ситуацию под контролем и покорно поддакивал тем, кто сейчас орал громче. О теме передачи все успели давно забыть, как и про детей, с коих всё и начиналось. Тетрадь на коленях осталась лежать нетронутой. Проводить анализ передачи можно было разве что в таком же невменяемом состоянии. Может, какие-нибудь умные мысли придут после просмотра до конца? Писать то, что, скорее всего, будет у большинства группы, совершенно не хотелось, как и тупо переписывать строчки из учебника, вставляя в виде примеров особо отборные реплики, доносящиеся с экрана. Надо же вообще смочь найти себе столько мужей, причём уже имея на руках нескольких маленьких детей. К тому же девушка не выглядела мировой супермоделью, зато стоило ей открыть рот, приходило понимание: она та ещё стерва. — Привет, — неожиданное прикосновение заставило вздрогнуть. — Ты не открывала. — Прости, — я быстро чмокнула Остина в щёку и положила голову ему на плечо. От форменной рубашки тянуло уличным холодом. — Пытаюсь учиться. Он усмехнулся. — Разлагаясь перед экраном? — Типа того. Некоторые профессора считают, что так студентам будет проще вникнуть в суть, хотя я даже не понимаю половину того, что они орут! Искать примеры в классической литературе было бы гораздо проще и интереснее. — Не все настолько начитанные, как ты у меня. Кто-то должен и с экрана мычать. Забей на них, — Остин обнял меня, его рука скользнула вниз к бедру. Рёбра вдруг будто кто-то пересчитал. — Любимая, ты чего? Я отстранилась, подтягивая к себе подушку и облокачиваясь на неё. Тетрадь с колен упала на пол обложкой кверху. — Поскользнулась у дома. Ничего страшного. — Дай посмотреть. Я попыталась оттолкнуть Остина, пытающегося задрать край рубашки, но он уже развалился рядом и присвистнул, удивлённо смотря. — Тебя как будто долго и с наслаждением били. — Всего лишь небольшой ушиб. — Сама посмотри. Давно я не видел такой синячище. Кэй, ты точно упала? Выхватив край рубашки, я задрала её чуть ли не до груди, начиная подбирать доводы к тому, что беспокойство излишне, пока не уткнулась в почти чёрный бок, лишь кое-где пробивалась синева. Синяк на глазах разрастался, уходя под ремень шорт, и тянулся к животу. Неожиданная резкая боль сковала дыхание, к глазам подступили слёзы. — Кэйтлин, что с тобой? Чёрная чёлка скрывала лицо, но не нужно было смотреть, чтобы заметить крайнее беспокойство. — Всё нормально, Освальд. — Как ты меня назвала? — Остин. Как же ещё я могу тебя назвать? — я всё-таки подняла голову. Синяк больше не казался настолько огромным. Непонятно откуда возникло столько разглагольствований из ничего. Он ещё даже не успел особо проступить. — Освальд. Ты назвала меня Освальд. Кто это? — Не знаю. Никогда не слышала этого имени раньше, — Остин вдруг переместился в пространстве и стоял посередине комнаты. Вместо формы на нём была домашняя одежда. Телевизор выключен, часы отмотали на пару часов вперёд. Единственной неизменной составляющей оставалась подушка, лежащая рядом. — Значит, я сам это придумал? — Наверное, тебе послышалось? Остин, Освальд… Очень созвучно, не находишь? Да и с каких пор ты стал ревновать, дорогой? — Я не ревную, а разведываю обстановку. Мало ли чем ты занимаешься, пока я вечно торчу на работе. — Преданно жду тебя дома с распростёртыми объятиями и горячим ужином. Он, кстати, готов. Ты голодный или, как обычно, успел перебить аппетит? Не говоря ни слова, Остин подошёл ко мне и коснулся ладонью лба, хмурясь. Морщинки на лбу выстроились в линию, голубые глаза смотрели с недоверием. — Любимая, как ты себя чувствуешь? Голова не болит? Кашель или боль в горле? — Нет! Да что на тебя сегодня нашло? Что за странные вопросы? — Мы поужинали час назад и, похоже, у тебя жар. Спорить оказалось бесполезно, особенно когда на подмогу Остину пришёл градусник. Он списал моё странное поведение на начало болезни и быстро уложил в постель, заботливо кладя на лоб холодное сырое полотенце. Да, простыть сейчас было бы очень некстати. Через пару недель должны были начаться экзамены, но о завтрашнем походе в университет не шло и речи, как и о вечернем сидении за учебниками. Зато теперь я могла всласть насладиться любимым человеком, устроившимся рядом. Подползла к нему, кладя голову на грудь, обняла. Остин тяжело вздохнул, запуская пальцы в начинающие отрастать светлые волосы. — Прости. — За что? — За то, что заболела… Не знаю, как это получилось. Наверное, продуло, когда перебегали из одного корпуса в другой. Не успела одеться, а лекция вот-вот должна была начаться. Всё как обычно. — Твоё стремление к знаниям иногда пугает. Всё-таки я планировал, что сам буду самым умным в семье. — А я? — Заботливой и верной женой. Нет, можешь, конечно, стать нобелевским лауреатом, но, пожалуйста, в свободное от семейной жизни время. Пусть хоть где-то у нас будет стабильность, на которую можно положиться. — Проблемы на работе? — Кэй, ты же знаешь, я не могу рассказывать, — Остин поправил съехавшее полотенце. — Просто скажи — это очень опасно? — Пока не знаю, но, скорее всего, мне придётся уехать на пару дней. Босс сам ещё не в курсе всех подробностей. Я опустила голову, утыкаясь взглядом в стену, лишь бы не видеть виноватое выражение лица. Каждый раз Остин делал чуть ли не трагедию, когда ему приходилось отлучаться по работе, боясь оставить меня одну, когда бояться за него нужно было мне. Наркотики стали чересчур щепетильной темой для Америки за последние несколько лет, слишком просочились на улицы, в школы. Достать очередную партию дури можно было чуть ли не в каждой подворотне, ничего не говоря и не спрашивая. Да даже после нашего знакомства в клубе он успел поймать за руку распространителя, познакомившегося с однокурсницей и подсевшего к нам за столик. — Ос? Остин хмыкнул что-то нечленораздельное, сообщая о том, что всё ещё здесь. Я продолжала рассматривать незамысловатый геометрический узор на обоях, водя пальцем по его руке вдоль выступающих вен. — Может, это глупо, но иногда мне кажется, что ничего этого не существует. Ни тебя, ни нас… Все вокруг постоянно ссорятся, не выдерживают друг друга больше пары месяцев, а если и не расходятся, начинают смотреть по сторонам и изменять. Подруги постоянно твердят, чтобы я держала ситуацию под контролем, читала твои переписки, проверяла списки звонков. Случайно набирала особо повторяющиеся, чтобы удостовериться, что за каким-нибудь Джоном Доу не скрывается Анджелина с четвёртым размером груди и ногами от ушей. А когда они сами так делают, становится стыдно за то, что могу просто доверять тебе и не метаться в сомнениях, с кем сейчас мой парень. А не прикидывает ли он, сколько ещё может потерпеть богатенькую невесту, перекантоваться на её жилплощади и слинять к кому-нибудь покрасивее или побогаче. — Разве я виноват, что все твои подруги встречаются с альфонсами? — Ну тебя! — я легонько ударила Остина по руке, больше демонстративно. — Понятия не имею, как буду жить дальше, если завтра с утра окажется, что всего этого нет, а ты был лишь красивой фантазией. Что не было этих полутора лет вместе, воспоминаний, трудностей, через которые мы прошли. Нельзя быть настолько счастливым слишком долго, понимаешь? — Разве кто-то заставляет тебя грустить? Покажи на него пальцем, и я с ним разберусь. Во всём остальном можешь положиться на меня и ни о чём не думать. Ближайшие лет шестьдесят, а то и больше, я не собираюсь никуда исчезать. Кстати, для справки — не люблю ноги от ушей. Это как-то… М-м-м… Как бы помягче сказать? Неэстетично и неудобно. — Только захочешь сделать пластическую операцию по их удлинению, и такой облом… — Лучше научись меньше беспокоиться по пустякам, но сначала отдохни. А мне нужно немного поработать, хорошо? — Остин пошевелился, и я послушно съехала вниз на кровать, перебираясь на свою холодную половину. В душе вновь закопошился червь сомнения. Казалось, что отпусти я его сейчас, и больше никогда не увижу вновь. — Любимая, я буду в соседней комнате, — он коснулся моей щеки, проводя по ней большим пальцем. — Можешь звать хоть каждые пять минут, если тебе что-то понадобится. — Ладно. Иди, работай. — Умница. Постарайся поспать, хорошо? Я кивнула, наблюдая, как Остин встаёт с кровати, включает ночник на тумбе со своей стороны кровати и выключает верхний свет, погружая комнату в приятный полумрак. Оборачивается в дверях, поправляет задравшуюся футболку. Делает всё, чтобы ненадолго задержаться, из-за чего обычно по утрам опаздывает на работу. — Детка, ну сколько можно спать? — А? Ты что-то сказал? — Нет. Постараюсь побыстрее закончить. Когда за Остином закрылась дверь, я потёрла глаза, пытаясь прогнать странное чувство, витавшее вокруг. Судя по ощущениям, температура была не настолько высока, чтобы начались слуховые галлюцинации, тем более с непохожими для Оса выражениями. Деткой меня называл только Томас, но сейчас его здесь явно не было и быть не могло. Да и виделись мы с ним последний раз… Я попыталась вспомнить момент, когда вообще последний раз звонила другу поболтать. Кажется, около месяца назад. Тогда он очень быстро свернул разговор, воодушевлённо спеша на очередное свидание с новой девушкой, обмолвившись, что, похоже, у них всё серьёзно. Затем обещал перезвонить, но с тех пор от Томаса не пришло даже смски, хотя я пару раз предпринимала попытки узнать, чем всё-таки закончилось дело. Скинув изрядно нагревшееся полотенце, я села, попыталась откопать мобильник в бардаке на своей тумбочке, но не обнаружила его. Странно. Обычно он всегда лежал здесь. Наверное, телефон остался в гостиной, только сил идти за ним не было. Вообще, я будто находилась не в своём теле, которое вдруг начало терять чувствительность. Фрагментарно, на несколько секунд, но и этого хватило, чтобы завернуться в одеяло с головой и отключиться от окружающего мира. Остин, как обычно, оказался прав: я слишком много думала и слишком много на себя брала. Вместо очередного учебника давно пора было купить новую книгу с рецептами и попробовать приготовить что-нибудь интересное, а утром, если будут силы и найдутся все ингредиенты, сделать его любимый омлет с грибами. — Кэйтлин, что это? Не успев опомниться от неожиданного вопроса, я махнула рукой, пытаясь избавиться от одеяла, понимая, что что-то не так. Вместо кровати я сидела на барном стуле возле окна на кухне, наблюдая не меняющийся уличный пейзаж. Ни людей, ни машин. На столе стояла открытая наполовину пустая коробка. — Пицца, — пробившееся удивление мгновенно сошло на нет. — С ананасами и креветками. Хочешь? Остин вопросительно приподнял одну бровь, выглядя как типичный коп из сериалов. Такой же красивый и совершенно неподходящий для того, чтобы бегать по подворотням за преступниками. Управляющий в каком-нибудь ресторане — да, главный менеджер по работе с особыми клиентами в банке — вообще замечательно, преподаватель истории искусств или музыкант — вообще идеально. А с горячим куском пиццы в руках и перемазавшийся в тянущемся сыре — ещё и сексуально. — Не самый полезный завтрак для больных, — он сел напротив, возвращая свой откусанный кусок обратно в коробку, сложил руки на столешнице, будто школьник за партой. — Ладно, можем сделать исключение, но скажи мне, с каких пор ты полюбила креветки? — Разве я не люблю их? — Вообще-то — да. — Неправда. Ты просто не пробовал пасту, которую я недавно… Всё вокруг затрещало, Остин застыл. Я смотрела на кусок, на котором сбоку ровно посередине красовалась дырка. Авторская белая барная стойка, которую мама увидела в каком-то мебельном салоне, и не смогла уйти, не заказав её, то коричневела, превращаясь в обычный обеденный стол с опалённым в углу пятном, оставленным хозяином съёмной квартиры, то вновь блестела дороговизной. За окном на улице до сих пор не появилось ни одного прохожего. — С каких пор ты полюбила креветки? — Остин взгромоздился напротив, указывая на коробку с пиццей. Его кусок был целым, даже не оторванным от круга. — Мне нужно было что-то поменять после… После чего? — Когда? — После твоих похорон… Накатившее отчаяние, словно мне вновь сообщили о смерти жениха, парализовало всё. Мир перестал существовать, как и я, вместе с ним. Лишь непроглядная пустота внутри и вокруг, засасывающая всё внутрь себя. Остин был мёртв. Он оставил меня, хотя обещал никуда не уходить. Но тогда откуда? — Кэй, с каких пор ты полюбила креветки? — Остин облокотился о барную стойку, становясь ко мне вплотную. Друг от друга нас разделяли пара сантиметров, и при желании можно было коснуться его коленом. Я пожала плечами, улыбаясь. Усталость после высокой температуры и лёгкая грусть быстро испарялись рядом с ним. — Терпеть их не могу, — взяв кусок пиццы, я протянула его Остину, наблюдая, как он недоверчиво берёт его. — Но не поверишь, насколько она вкусная. — Кто бы говорил, — чуть нагнувшись, он вытащил из-за коробки у окна блюдце, где лежали все выковырянные креветки. — Ты ведь не будешь это есть? Всё всегда можно поменять, начать сначала и изменить неверный ход событий. Нужно лишь приложить немного усилий и хитрости, чтобы выпытать у судьбы право повернуть не вбок, а назад. На удивление отказаться от походов в университет оказалась неимоверно легко. Обычно гложущее чувство значительно отстать ото всех остальных и пропустить что-то интересное появлялось, стоило всего лишь начать опаздывать на лекцию на несколько минут. Теперь же тетради были закинуты в самый дальний ящик уже несколько дней, которые я перестала считать. Находиться рядом с Остином — вот что было важно и необходимо в данный момент. Каждую минуту, нет — секунду я старалась не отходить от него, как только он переступал порог дома и ещё не успевал снять шапку. Жених посмеивался надо мной, но сам не имел ничего против, когда я иногда вдруг приходила в ужас от того, что могу не сводить с него глаз на протяжении нескольких часов, ничего не делая в это время. А потом вновь благополучно забывала обо всём, стоило лишь поднять голову. Из-за непроходящей температуры пришлось исключить даже походы на улицу. Остин пытался настоять на вызове врача, но я отказалась, продолжая добавлять чуть ли не весь лимон в чай и просто поглощать его тоннами. Обычная простуда не стоила нарушения идиллии, которую вполне могли прервать. Именно поэтому первым делом я выключила стационарный телефон, оставляя провод лежать так, чтобы всё выглядело, будто он воткнут. Затем в ход пошёл дверной звонок, собственный мобильник. Иногда где-то «терялся» и мобильник Остина, правда, приходилось сдерживаться, когда поступали особо важные звонки. Обычно это заканчивалось не поддерживающимся с его стороны скандалом, но сдерживать себя с каждым разом становилось всё сложнее. Он был только мой и ничей больше, а от мысли, что придётся с кем-то его делить, голова начинала идти кругом. Мы всё делали вместе. Готовили, убирались, смеялись, читали, играли в старую, потрёпанную жизнью монополию. Я постоянно проигрывала, завладевая самыми дешёвыми улицами, а Остин уверенно шёл вперёд, не вставая на мои клетки. Но попроси он и я бы отдала ему всё, что имела, причём не только в игре. Он всё чаще начинал вновь говорить о свадьбе, от которой я раньше отказывалась по разным причинам. На следующий день стоило сказать «да», как Остин принёс откуда-то каталог с примерами приглашений, чем вызвал истерику. Совершенно не хотелось проводить самое важное событие в жизни в окружении недовольных лиц родственников и непринятии моего выбора. Да в принципе зачем нужны были все эти торжества, ненужная суета, когда можно было оставаться дома и продолжать наслаждаться друг другом наедине? — Тебе совсем нехорошо, — Остин застал меня врасплох, придя домой на час раньше. Очередной праздничный ужин находился всё ещё в состоянии задумки. Обычно пролетающий как один миг день тянулся вечность из-за вдруг разболевшейся ни с того ни с сего правой руки. Измучившись и прослонявшись весь день по квартире, я всё-таки собралась с силами приготовить рыбу, но даже не успела её разморозить. — Всё нормально. Мне сегодня гораздо лучше. Через пару дней, скорее всего, смогу вернуться в университет. Что думаешь? — Если тебе правда стало легче… — Ос завис в дверях, облокотившись о косяк. — Думаю, тебе давно пора выходить в свет. Нельзя же всю жизнь просидеть дома. — Очень жаль, — сполоснув руки, я подошла к нему, пытаясь поцеловать, но Остин вместо того, чтобы нагнуться, вздёрнул подбородок вверх, пристально глядя на меня. Его чисто голубые глаза вдруг приобрели зеленоватый оттенок. — Что-то случилось? — Кэйтлин, я серьёзно. Когда ты последний раз выходила из квартиры? — Не знаю. Может, пару дней назад. Это так важно? — Я только что забрал из почтового ящика счета и газеты за прошедшие два месяца. Обычно ими занимаешься ты. — Подумаешь, несколько раз забыла о… — ощущение надвигающейся трагедии всколыхнулось в душе. Два месяца? От силы прошло две недели, максимум три. Не могла же я действительно потеряться во времени и столько просидеть дома. — Какая вообще разница? Нам же хорошо вместе. Зачем всё усложнять? — Наверное, ты права, — Остин всё-таки притянул меня к себе, обнимая. Вместо формы на нём была чёрная рубашка и такого же цвета джинсы. Странно, утром он уходил совершенно в другой одежде. Не настолько траурной. — Я забрал из печати фотографии, как ты просила. — Правда? Где они? — настроение вновь начало улучшаться от предвкушения совместного просмотра наших фото. В планах было сделать панно, прицепив их прищепками к растянутым на стене верёвкам. — На столике в прихожей. — И почему ты не принёс их сразу? Рванув из кухни, я схватилась за увесистый белый конверт, открывая его. На проявку в мастерскую отдавали не только старые плёнки, но и те, которые мы успели истратить за последнее время. Перестав вечно корпеть над учебниками, я обрела новое хобби, помимо готовки: почти не расставалась с камерой. Пусть Остин и пытался постоянно отмахиваться, но тренироваться было больше не на ком, и, похоже, он оказался прав. На первой фотографии не было запечатлено ничего, кроме угла дивана в гостиной, что оказалось довольно странно, ведь я не сделала ни одного пробного кадра, тем более не пыталась снимать интерьер. Затем пошла спальня, кухня, даже несколько снимков ванной с разных ракурсов. Наконец начала появляться я. Фотографии явно были сделаны с помощью переворачивания камеры и вытягивания её на весу, но я никак не могла вспомнить, когда делала так одна. На фотографиях с последний вылазки в город Остина тоже не обнаружилось, как и с дня рождения моей подруги. Его не было нигде. Облокотившись плечом о стену, я попыталась ещё раз найти хоть одну фотографию с Остином, надеясь, что они просто склеились или где-то должна быть вторая партия, как вдруг боковым зрением выцепила вешалку. На ней висела только моя одежда. Внизу на полке стояла лишь моя обувь. По спине пробежал неприятный холодок. — Ос! Кинув на столик фотографии, я бросилась обратно на кухню, в гостиную, в ванной и спальне тоже оказалось пусто. Все вещи Остина пропали, хотя буквально полчаса назад я спотыкалась о стоящий на балконе сноуборд. Ни его любимой кружки, ни рубашки, даже зубной щётки. Лишь пустые места, покрывшиеся толстым слоем пыли. — Остин! — не понимая, что происходит, крикнула я и, резко развернувшись, врезалась ему в грудь, еле устояв на ногах. Он придержал меня, обеспокоенно хмурясь. — Кэй, ты начинаешь меня пугать. Что случилось на этот раз? — Фотографии… Ты! Вещи… — я не могла ухватиться ни за что. — Где все твои вещи? — Там, где ты их оставила. Неужели не помнишь? — Нет, они должны быть… — но оказалось поздно. Обернувшись к постороннему движению, я увидела себя, бродившей по комнате среди расставленных на полу коробок. Большинство из них уже были заполнены и аккуратно заклеены, на каждой имелась надпись с пояснениями, что находилось внутри. Отдельно стояли коробки с одеждой, которые вскоре отправлялись в приюты для бездомных. Так мы решили с его родителями, когда пытались понять, что делать и как жить дальше. Себе из вещей Остина я не оставила ничего. На них было слишком больно смотреть — что тогда, что сейчас. Как и вновь переживать этот момент. Внутри всё разрывалось на части, смотреть на себя со стороны оказалось особенно невыносимо. Особенно на пустой убитый взгляд. — Нет! Перестань! — я вцепилась в стоящего рядом Остина, который выглядел живее всех живых. Моя копия даже не вздрогнула от поднятого крика, продолжая заниматься своими делами. — Зачем ты делаешь это?! Почему опять? Он тяжело вздохнул. — Дорогая, это не я. Ты сама делаешь это. — Нет! Не правда! Я не могу! — отшатнувшись назад, я обхватила виски ладонями, несмотря на жгучую боль чуть ниже правого локтя. — Всё это чья-то злая шутка. Твоя злая шутка! Ты не мог умереть. Мы вместе, мы счастливы, ничего не случилось… Оно не могло! В закрывшуюся непонятно когда дверь громко, настойчиво постучали. Затем ещё раз и ещё. Дёрнулась ручка. Полотно начало ходить ходуном. — Не открывай! — Ты не сможешь скрываться здесь вечно. Рано или поздно оно настигнет тебя. — Я не пойду. Не хочу! Да хватит! — схватив первый попавшийся предмет, я запустила его в собственную копию. Статуэтка пролетела сквозь неё и разбилась вдребезги, ударившись о стену. Вторая я будто почувствовала что-то, ожила на пару секунд, растерянно осматриваясь вокруг, и исчезла вместе с коробками, оставляя нас с Остином в прежней спальне с ещё не переклеенными после его гибели обоями. — Так лучше. Стараясь глубоко дышать, я пыталась успокоиться. Нужно было вернуться в состояние равновесия, восстановить нашу счастливую беззаботную жизнь без проблем и ужасов Готэма. Готэм. Мимолётно перед глазами пролетели знакомые улицы и лица. Томас, Освальд, брат, Лесли, Барбара, Барнс, Галаван. Дверь от очередного толчка чуть не слетела с петель, замок вот-вот был готов сломаться, как и я, не знающая, куда себя деть. — Всё наладится, — Остин обнял меня, закрывая от опасного нечто, готового ворваться в комнату. — Ты сможешь жить дальше. Я отчаянно замотала головой, сильнее прижимаясь к нему, чувствуя, что могу вновь потерять его в любой момент. — Тебе здесь не место. Там тебя ждут. — Но ты… Как же ты? — Я всегда рядом. Ты же помнишь. Наверное, даже слишком хорошо, раз смогла сбежать сюда. Но и всё остальное не даёт тебе покоя, раз оно настолько рьяно преследует тебя. Я уже не раз менял искорёженные двери. — Тогда почини и её, иначе мне придётся чинить себя… — Прости. Я больше ничего не смогу сделать. Тебя зовут, разве не слышишь? От середины двери вдруг отлетел кусок, и спальню начал заполнять шёпот из разных голосов. Слова сливались в одно, лишь пугая. Сильнее прижимаясь к Остину, я вдохнула родной запах, пытаясь оставить его с собой навсегда. — Я люблю тебя… — Знаю. Кэйтлин, пообещай мне кое-что, — Остин заставил меня поднять голову, чуть коснувшись подбородка. — Будь счастлива, хорошо? Щёлкнул замок, послышался скрип, не давая ничего ответить. Сильный порывистый ветер ударил Остину в спину, и его фигура, за которую я пыталась цепляться, чтобы удержать, начала растворяться в воздухе. Комната стиралась вместе с прекрасными, пусть и ненастоящими, мгновениями, возвращая в память события с моего приезда в Готэм. Безразлично перебирая каждое из них, пытаясь задвинуть их вновь как можно дальше, я потянулась на идущий впереди свет. Всё равно хуже быть уже не может. Хуже быть может разве что в аду. — Мисс Гордон, вы меня слышите? — пробулюкало что-то, и надо мной нависло незнакомое женское лицо, заслоняя свет. — Очнулась. Наконец-то очнулась!***
Итальянский госпиталь, оплаченный братом, оказался довольно неплох, как и перетёртая еда, которую в основном приходилось употреблять через трубочку или с трудом запихивать в себя почти жидкую кашу или картофельное пюре. К повязке, закрывающей весь подбородок и заодно давящей на затылок, я привыкла довольно быстро. Да и вывих нижней челюсти оказался не самой впечатляющей травмой года вместе с лёгким сотрясением мозга. Раздробленный гипс, старательно наложенный в подвале ветклиники, заменили на новый, настолько белоснежный, что слепило глаза. Помимо него, почти всё тело тоже покрывали бинты. Как попыталась пошутить медсестра, местному хирургу ещё ни разу не довелось зашивать столько рваных ран сразу на одном человеке. Пару сломанных рёбер обтягивал тугой корсет. На синяки я даже не обращала внимания. Они — единственное, что не оставит в будущем никакого следа. Мою маленькую просьбу врач осуществил без особых проблем, да и был даже рад этому: не пускать никаких посетителей. Приглашённый на осмотр психиатр тоже одобрительно кивнул, поставив в карте закорючку о сильном перенесённом стрессе, повлиявшем на психическое состояние пациента. Всё та же медсестра посоветовала побыстрее начать разговаривать с персоналом, хотя бы отвечать на их вопросы и перестать смотреть в одну точку, иначе их мозгоправ выпишет такую систему реабилитации, что братцу будет не расплатиться за неё в ближайшие пару лет. Ну ничего — поработает подольше. Поймает на пару воришек больше или накроет какую-нибудь подпольную сеть по продаже оружия. Всё равно он ни разу не появился в больнице в отличие от Томаса, пытавшегося прорваться в палату каждый божий день. Один раз он воспользовался полуденным сном и, раздобыв где-то медицинский халат, прошёл мимо поста. Благо сестра быстро почуяла неладное и я успела скатиться вниз по подушке, засовывая под неё тетрадь, и прикинуться спящей. После того как этот трюк удался с Барбарой, я убедилась в его безотказной действенности. Друг тут же притих, шикнув на ворвавшуюся за ним следом медсестру, и всё-таки выторговал у неё десять минут, клятвенно обещая не будить меня. Даже не видя Томаса, я чувствовала на себе его прожигающий взгляд в полной тишине, чувствуя, как совесть начинает рвать то, что ещё осталось от канувшего в Лету внутреннего мира и эмоционального равновесия. Правда, досидеть законное время ему не позволила моя вывихнутая челюсть. Мало кого оставит равнодушным текущая из уха кровь. Как объяснил врач, происходило это из-за повреждения стенки слухового прохода и случалось всего пару раз, но Томасу повезло попасть на одно из «представлений». Когда он, запнувшись на пороге, шлёпнулся на пол, я сама через силу приподнялась на локтях, чтобы попытаться успокоить его, но он уже улетел на поиски помощи, окончательно заставляя уйти в себя. И как бы не было стыдно за своё поведение, всё равно оно казалось лучшим выходом из положения. По крайней мере сейчас, когда я совершенно не знала, как успокоить близких. Да, чёрт возьми, я понятия не имела, что делать со своей жизнью дальше. Ещё долго после пробуждения я пыталась восстановить в памяти образ Остина, надеялась увидеть его в рваных, коротких снах хоть на мгновение, но не могла даже схематично представить его лица. Он стёрся из памяти, будто его никогда не было в моей жизни, как и всего того, что мы пережили в… Дать определение той параллельной вселенной я тоже так и не смогла. Скорее всего, это можно было классифицировать как начало какого-нибудь психического заболевания или попытку психики отгородиться от травматических событий. Какое-то время я даже потратила на попытки вычленить у себя ещё какие-нибудь симптомы, тщательно выводя их в оставленной Томасом тетради. Вроде бы это был подарок. По крайней мере так подсказывал внутренний голос, но в голове был страшный сумбур, поэтому доверять себе теперь я тоже не могла. В памяти крутилось уж слишком много чужих фраз, которые давали не только редкий повод мысленно улыбнуться (по-настоящему сделать это мешала фиксирующая повязка), но и ужаснуться либо в нереальности сказанного, либо в чрезмерном безумстве говорящего. Хотя что теперь было безумием? Ещё пару недель назад я бы покрутила пальцем у виска, если бы кто-то сообщил, что меня похитят, чтобы обменять на нового мэра. Теперь же настоящим безумием казалось то, что жизнь вновь когда-то вернётся в мирное русло. Судя по всё тем же перешёптываниям медсестёр, в госпиталь пару раз наведывался Барнс, чтобы взять показания. Непонятно только, по делу о покушении на Галавана или по моему собственному. Или, по его мнению, я сама устроила все эти пытки, чтобы отвести от себя подозрения? Типа посмотрите, какая я несчастная и искорёженная. Как вы теперь смеете обвинять бедняжку в сговоре с Пингвином? Хотя вряд ли кто-то даже догадывался о том, что всё устроила Табита, как и о том, что Барбара и остальные психи работали на Галавана. Единственным свидетелем тому являлся Освальд, но он, наверное, уже давно прихватил из банковской ячейки свои деньги и залёг где-нибудь на дно. По крайней мере, я очень на это надеялась, как и на то, что Эдвард не рассказал ему о случившемся. Или что у Освальда хватило ума остаться спокойным и не броситься устраивать очередную ловушку своему заклятому врагу. Конечно, можно было бы узнать всё из первых уст или включить новости, благо в палате был телевизор, но я так и не притронулась к пульту управления. Казалось, услышь я ещё хоть что-то, и голова взорвётся от лишней информации, а список симптомов в тетрадке с каждым разом всё увеличивался и увеличивался. Пришлось быстро приспособиться писать левой рукой, пусть и достаточно коряво, но играть в отложенные во времени крестики-нолики это нисколько не мешало. Томас позаботился, оставив кучу расчерченных полей на нескольких листах, заранее сделав ходы. По большей части я выигрывала, но это нисколько не мешало перечёркивать его кресты и раз за разом испытывать поражение. Вместе с этим он оставил довольно много рисунков. Особенно поражал огромный букет роз, выведенный на целый разворот. Не пойди друг в адвокаты, он вполне мог стать хорошим художником или дизайнером одежды. Наверное, так было бы даже лучше. Никаких опасных ситуаций, плохих людей. Он давно мог уехать из Готэма, не застряв в нём, а купался в лучах славы где-нибудь в Милане и давать очередное интервью до беспамятства влюблённой в него молоденькой журналистке. Гладить рисунки пальцами, представляя фактуру предметов, их цвет и запах, оказалось так же приятно, как и рьяно зачёркивать их, превращая листы в сплошное синее пятно. Они оказались слишком красивы для меня, иногда неровные с чрезмерным нажимом линии выдавали волнение художника, которого я тоже ни капельки не стоила. В итоге тетрадь с единорогом на обложке превратилась в пыточный инструмент, который я специально брала в руки и раз за разом перелистывала страницы, наблюдая, как портила всё то хорошее, что пытались давать другие. Множество раз она комкалась и отправлялась в мусорное ведро, но потом вновь возвращалась обратно под подушку, когда приходили силы подняться с кровати и сделать пару шагов к выходу из палаты, где и стояло мусорное ведро. Выйти в коридор я так ни разу и не решилась, хотя медсёстры предлагали вывезти меня на кресле в общий зал, где в основном весь день собирались другие пациенты госпиталя. Сам врач пытался подкатить ко мне, предлагая прогулку на улицу, но дверь, через которую необходимо было пройти, слишком пугала. Переступи я через порог, пришлось бы вновь пытаться начать жить, коммуницировать с другими, что-то решать. Но как я могла сделать это и подвергнуть их опасности? Пусть снаружи и сидели копы, охраняя палату, но люди Галавана или сама Табита вполне могли положить их одним ударом. Здесь же в одиночестве они вряд ли кому-то могли навредить. Конечно, никто не говорил, что они войдут через окно, решив никому не мешать, а вместо этого воспользуются парадным входом, но всё же… На чистом листе я старательно жирно вывела «НО», которых стало слишком много. Один раз проснувшись после кратковременного незапланированного сна, я потянулась к тумбочке рядом, надеясь, что никто не обнаружил тетрадь, которую я не успела убрать под подушку. Поверх единорога обнаружился шершавый крафтовый конверт с наклеенным на обложке именем без адреса. Значит, куда его нести, отправитель знал наверняка. В другом углу красовался штамп ассоциации, явно не предвещающий ничего хорошего. Вряд ли меня собирались пригласить на очередное чаепитие, чтобы узнать из первых уст как оно — когда тебя чуть не прибили. Разорвав конверт с краю, я вытащила бумажку с напечатанным текстом — ни единого присутствия живого человека. После достаточно долгого вступления с сожалениями и пожеланиями скорейшего выздоровления составитель в паре предложений изложил, что мою лицензию в Готэме временно приостанавливают. Восстановить её я могу после того, как пройду курс собственной терапии и получу заключение специалиста, что вполне пригодна к работе. Если, конечно, раньше не получу психиатрический диагноз, но об этом в письме вежливо умалчивалось, хотя и так было понятно. Завершало послание печать с подписью и инициалами главы ПП. В голове отчётливо хрустнул очередной обломок стекла, всё ещё каким-то чудом не выпавший из рамы жизни. Если раньше я лишилась репутации, то теперь осталась без работы, что, впрочем, казалось совершенно безразличным. Ещё долго глядя в потолок, я пыталась вызвать хоть какую-то реакцию, пыталась представить, как нормальный человек должен был бы отреагировать на подобную новость, но упиралась лишь в одни всплывающие подводные камни. Понятия любимой работы, мечты и, как ни странно, желание помогать людям отлетали в стороны сами собой, стоило начать вспоминать, как я пришла к пути консультирования. Да и от самих клиентов вдруг начало воротить. Большая часть из них ходила ко мне, чтобы не решить проблему, достичь какого-то результата, а просто пожаловаться новому человеку за деньги на свои проблемы без каких-либо желаний их решать. А те несколько человек, которым всё-таки удалось помочь, никак не перекрывали кучу потраченных впустую часов. Какой вообще смысл в том, чтобы вкладывать столько сил в то, чему и так прекрасно живётся? Зачем пытаться починить то, что хочет оставаться сломанным? Отправив в мусор несколько лет жизни, я доковыляла до окна, отмечая, что сломанные рёбра больше не напоминали о себе при каждом шаге. Тёмные тяжёлые тучи заволокли небо, лениво зависая и не спеша никуда двигаться. На улице было темно, того и гляди мог пойти снег. Внизу в больничном дворе гуляли немногочисленные пациенты. Остальные, судя по доносившимся из коридора разговорам, предпочитали проводить время за игрой в шахматы или просмотром фильмов. Итальянский госпиталь специализировался на пациентах с тяжёлыми травмами после аварий, чрезвычайных происшествий или таких, как я. И внизу на лавочке среди них сидел Томас, плотно закутавшись в большой вязаный шарф. Не узнать его тёплое зимнее светло-серое пальто я просто не могла, как и копну чёрных распущенных волос, разлетавшихся в стороны из-за ветра. Рядом с ним стояла инвалидная коляска. Он о чём-то разговаривал с сидевшим в ней мужчиной, но в голове отчётливо звучало: друг пришёл сюда не для этого. По спине вдруг снова ударили хлыстом. Резко обернувшись, что потемнело в глазах, я ожидала увидеть вернувшуюся за мной Табиту, но палата оказалась пуста. С момента спасения прошло больше недели, значит, вряд ли кто-то соберётся закончить начатое. Даже для преступников я оказалась не столь опасна, хотя знала несколько важных тайн. Они либо считали, что мне не хватит смелости их рассказать, либо что в них просто никто не поверит. В любом случае надо было бы радоваться, но я захлёбывалась в потоке слёз, не чувствуя при этом абсолютно ничего. Всё вокруг давно стало серым и блёклым, словно покрытым толстым слоем пыли. Единственное, что давало понять, что я ещё жива — боль. Размотав бинт начавшими наконец слушаться пальцами, я уставилась на швы, наложенные на ровный полукруг от хлыста на внешней стороне левого запястья. Шрам, который останется в будущем, вполне может сойти за вечный браслет. Тоже слишком идеальный, чтобы быть моим. Ударив со всей силы рукой об угол подоконника, я упала на колени, чувствуя, как волны боли расползались по всему телу, цеплялись за каждый пострадавший орган, всё увеличивая свою силу, но и этого было мало. Сидевший внизу Томас не заслужил иметь такую неблагодарную подругу. Подцепив нитку, стягивающую края раны, я дёрнула за неё, пытаясь разорвать. Кровь густыми каплями катилась вниз к локтю, впитывалась в белоснежный гипс, а я чувствовала себя настоящей и живой, пока не отключилась. Уже через пару часов после латания ран в палату потянулись специалисты для определения моего психического состояния. Кажется, в тот вечер я слышала и голос Ли, но после местного наркоза вкупе с дозой успокоительных всё вокруг вообще перестало иметь какой-либо смысл. Женщина лет пятидесяти пяти в строгом костюме и с высокой причёской то и дело открывала рот, пытаясь что-то выспрашивать, привлекать к себе внимание, в конце же, не добившись ничего, просто прервала монолог и ушла. Точно так же ретировались ещё трое человек, один из которых почти добился того, чтобы я швырнула в него чем-нибудь тяжёлым, если бы оно оказалось поблизости. Мужчина оказался слишком настойчив, пытаясь давить туда, куда совершенно не стоило, а вместо должного обследования, скорее, пытался вызнать планы мафии на будущее и как вообще можно было попасть в их круг. Жаль, послать его было некуда. Затем паломничество психиатров к больничной койке на пару дней прекратилось, пока часов в одиннадцать дверь в палату не открылась, а в проходе спиной ко мне не появился очередной мужчина. Лечащий врач, стоящий рядом, наступал на него, заставляя тем самым всё больше входить в помещение. — Вы наша последняя надежда! — нарочито громко выпалил врач, стреляя в меня взглядом. — Надеюсь, у вас получится. — Именно для этого я здесь, — раздался знакомый голос, и перед носом профессора захлопнулась дверь. — Ну что ж… — он обернулся и замер с открытым ртом. Потребовалась пара секунд, чтобы Стрейндж пришёл в себя, растерянно потёр ладони друг об друга. — Мисс Гордон… Какая нерадостная встреча. Я мысленно согласилась с ним, профессор же подошёл, устраиваясь на стул рядом. В кармане халата у него торчала свёрнутая история болезни. Я потянулась к ней, указывая пальцем. — О, дорогая, не думаю, что вам это будет интересно. Скажу честно, ничего скучнее в жизни я ещё не читал. Физическое выздоровление протекает нормально, всё остальное — непрофессиональные умозаключения нескольких наших с вами коллег, на которых совершенно не стоит обращать внимание. Что скажете? — Они задавали очень глупые вопросы, — собственный голос показался совершенно чужим. — Спрашивали то, что и так понятно. Повисла пауза. — Неужели я тоже была как они всё это время? — неожиданное озарение для вечернего самобичевания накатило совершенно не вовремя, да и запоздало, хотя даже решение о том, что с консультированием покончено и это совершенно не моё, не делало открытие легче. — Всем нам рано или поздно приходится бывать в подобной роли. Поверьте, я много раз чувствовал себя дураком, прокручивал в голове заданные вопросы, анализировал их вместе с ответами и шёл на работу вновь, надеясь опять не оплошать. Хорошего специалиста от плохого отличает не то, что он делает всё сразу и безукоризненно, а то, что хороший врач ищет свой подход к каждому, пытаясь понять. Те, кто приходил сюда до меня, как я понимаю, этого не делали? — Вы здесь, чтобы забрать меня? — я поймала внимательный, заботливый взгляд профессора. — В Аркхем? Он улыбнулся. — Мисс Гордон, не думаю, что смогу подыскать вам койку даже в коридоре. Власти затеяли грандиозную чистку, в Блэкгейт избавляются от самых буйных и неугодных. Все отделения переполнены, рук не хватает. Но если вам настолько необходимо, прошу, подождите пару месяцев, пока я не отправлю добрую часть прибывших обратно в тюрьму, где им и положено быть. Тем более я полагаю, вы уже сами поставили себе диагноз, раз спрашиваете об этом? Я пожала плечами, сминая лежащее на коленях одеяло. Не говорить же о том, что я всё время, находясь в госпитале, только этим и занималась. — Могу я поинтересоваться, с чем конкретно имею дело? — в голосе профессора звучало веселье, но не издевательство. Он и правда ждал. Вместо того, чтобы ошарашить его, я достала из-под подушки безмерно измятую тетрадь, открывая её на нужной странице. Он принял её, но начал просмотр с самого начала, внимательно изучая то перечёркнутые рисунки, то поля для крестиков-ноликов, то синие кляксы, занимающие всё пространство страниц, пока не дошёл до закорючек. К разбросанным симптомам прибавились описания самочувствия, какие-то блуждающие мысли, накатывающие вдруг воспоминания, которые я записывала, чтобы не забыть, и обдумать потом: понять, правдивы они или нет. — ПТСР (1)? Достаточно занятно и похоже на правду, судя по описаниям. Но именно поэтому, мисс Гордон, я не люблю работать с коллегами. Даже будучи очень объективными — и, поверьте, я знаком с несколькими людьми, которым удалось поставить себе правдивый и вполне неутешительный диагноз, — большинство хватается за появившиеся симптомы как за спасательный круг, подсознательно надеясь найти у себя самое худшее. Особенно те, кто каждодневно с ним сталкивается, — профессор протянул мне тетрадь. Я прижала её к груди, вспоминая красивый букет роз, скрывающийся теперь под самым толстым слоем ручки. — Не подумайте, что я пытаюсь вас критиковать или отрицать написанное. Я владею лишь крохами информации: здешними записями, очерками из полицейского протокола. И, вижу, вы не горите особым желанием делиться со мной чем-либо. — Это будет непрофессионально… — Иногда, мисс Гордон, особенно в экстренных случаях, как бы прискорбно это не звучало, кодекс приходится обходить стороной. Но я горд тем, что вы сейчас, находясь в подобной ситуации, всё ещё помните о главном. И, поверьте, это очень о многом говорит. Поэтому мне не стоит просить вас сразу же обратиться к специалисту, если почувствуете, что не справляетесь сами? — Постараюсь не упустить момент. — Я никогда не сомневался в вас, Кэйтлин. Могу я так вас называть? — я кивнула. — Если всё же поймёте, что помощь необходима, у вас есть мой номер. В Готэме работает замечательный специалист, который, уверен, сможет помочь вам адаптироваться. А пока я выпишу таблетки. На первое время этого будет достаточно. Они снимут эмоциональное напряжение, дадут психике немного восстановиться. Должен наладиться сон, появиться аппетит. — Возможны вспышки необъяснимого плача или смеха, галлюцинации при употреблении с алкоголем. Я помню, — Стрейндж поджал губы. — Простите, профессор. — Нет, всё верно. Никакого алкоголя. — Я не пью, так что проблем не возникнет. А сейчас, извините, но вы не могли бы оставить меня одну? Я очень устала. — Да, конечно. Рад, что вы смогли мне открыться, — он поднялся со стула, отставляя его подальше к стене. — Выздоравливайте, Кэйтлин, и помните, что для всего нужно время. Не старайтесь прыгнуть выше головы. Кротко кивнув, Стрейндж поправил полы халата и пошёл к выходу. Разговор на этом был окончен, и я чувствовала нечто похожее на умиротворение. Меня поняли, не попытались обвинить, не причитали, наматывая вокруг круги и заламывая к небу руки. Всё чётко и по делу. — Профессор! — всполошилась я, когда дверь почти закрылась. Он вновь заглянул в палату, поправляя съехавшие на нос круглые очки с розовыми стёклами. — Да, мисс Гордон? — Ваше предложение всё ещё в силе? По поводу работы в Аркхеме. Стрейндж растянулся в довольной улыбке. — Позвоните, как выйдите из больницы. Можете считать, что контракт уже готов, на нём останется только поставить подпись. Не знаю, зачем я всё-таки решилась на эту грандиозную авантюру, бросалась в логово к одним психам, кое-как отделавшись от других, но мне нужна была работа. А ничего другого, кроме как общаться с людьми, проводить различные тестирования и выдвигать гипотезы относительно диагнозов, я не умела. Шесть потраченных лет не прошли впустую и сейчас не желали отпускать. Да и куда бы я смогла податься после собственного уютного кабинета? Мой максимум на данный момент был сидеть в приёмной, отвечать на звонки и приносить кофе. Непонятно только, большому начальнику или начальнику меньшего ранга. Соваться в официанты, кондукторы трамвая, продавцы или дворники смысла не было. Даже сейчас, ничего не чувствуя, подобные мысли вызывали лишь тошноту. Каждый должен быть на своём месте. Звучало это довольно самоуверенно, но это единственное, что сейчас вспоминалось. Тем более Гордоны, как говорила мама, всегда должны идти вперёд с высоко поднятой головой несмотря ни на что и не бросаться на первое попавшееся. Что именно должно было попасться первым, она никогда не уточняла и, похоже, правильно делала. Таблетки, выписанные профессором, действительно помогали. Эмоции стали потихоньку прибывать, будто кто-то дал доступ к давно перекрытой трубе. Капля за каплей. Особенно радостно оказалось вновь почувствовать вкус каши на завтрак. Нет, раньше он тоже присутствовал, но приобрёл какой-то новый, неизвестный оттенок. Вряд ли больничный повар заморачивался с улучшением рецепта или добавлял туда неизвестные приправы, поэтому было решено наслаждаться жизнью, пока возможно. Момент продлился недолго, потому что уже через пару часов лечащий врач сообщил о ближайшей выписке. Выздоровление проходило полным ходом, держать меня в госпитале особо не имело смысла. Я и так провалялась у них почти две недели. Завтра должны были снять все швы, кроме левого разорванного запястья, заодно на осмотр должен был заскочить травматолог, чтобы оценить состояние челюсти. Скорее всего, в фиксирующей повязке тоже не останется никакой надобности. Правда, придётся полежать ещё недельку дома, чтобы точно срослись рёбра, и доделать курс уколов после сотрясения. В конечном итоге останется лишь сломанная рука, но от гипса отделаться так быстро точно не получится. О том, что нужно было бы сообщить о выписке хоть кому-нибудь, я спохватилась лишь в момент получения всех бумаг. Всё оставшееся время пришлось посвятить жалким попыткам просто подойти к двери. Чёткое ощущение нависающей беды разворачивало обратно, заставляя забиться под одеяло и рождая чёткое желание позвонить профессору, напомнив об обещании посоветовать специалиста, готового помочь мне справиться с проблемой. Останавливали две причины: телефон был безвозвратно потерян, и то, что я не привыкла звать на помощь сразу же, не попытавшись справиться самостоятельно. Я состояла в группе тех клиентов, которых не любила до глубины души — дошедших до точки, когда терпеть больше нет никакой возможности. Теперь же, стоя перед вежливо распахнутой передо мной медсестрой дверью, я старалась заставить себя сделать всего несколько шагов. Остин просил меня стать счастливой, а оставаясь здесь, сделать это вряд ли получится. Тем более я жила сейчас не только за себя, но и за него. И вряд ли бы ему понравилось оставшиеся года провести в больничной палате, даже с телевизором и собственной ванной. Глубоко вдохнув, я закрыла глаза, чувствуя на плече руку медсестры. Она подтолкнула меня вперёд, словно чувствовала моё затруднение. — Принимайте, мисс Томпкинс. Доктор Кларк сообщил вам рекомендации по уходу? — Да, спасибо. Напротив у стены стояла Ли, держа в руках куртку. Лишь увидя её, я поняла, насколько всё это время мне не хватало людей. Кинувшись к ней, я обняла её и, если бы не стена, то точно снесла с ног. — Кэйтлин, как себя чувствуешь? Сможешь дойти до машины? Я кивнула, слова комом встряли в горле. — Тогда накинь. Томас так и не выдал ничего из твоей верхней одежды, — отстранившись, Ли набросила мне на плечи ту самую куртку, в которой я могла завернуться раза два. Вряд ли она принадлежала брату. — Он затеял переезд, поэтому придётся пожить какое-то время у нас. Я взяла отпуск, сможем проводить время вместе. — А Джеймс? Ли отвела взгляд, беря пакет с моими немногочисленными вещами, и взяла под локоть, направляясь к выходу. — Ему пришлось ненадолго уехать. Давай расскажу обо всём дома, хорошо? Во дворе почти у самых дверей нас ждал Форд Мустанг. Настолько грязный, будто на нём пару дней катались по болотам. Выскочивший оттуда Буллок тут же подошёл в одном пиджаке, хотя на улице стоял значительный минус. Вот, значит, кого Ли предварительно раздела, прежде чем идти в госпиталь. — Залезайте, — он махнул рукой в сторону машины, открывая заднюю дверцу и закидывая пакет внутрь. Затем открыл переднюю. — Я замёрз как собака. Ну же, живее. Ли, будь уверена, я не уйду от вас, пока не получу, как минимум, кофе с коньяком. — Могу предложить горячую ванную. Не можем же мы позволить участку потерять одного из лучших сотрудников. — Боюсь, твой женишок этого не поймёт, но за предложение спасибо, — Буллок улыбнулся во все тридцать два не очень ровных зуба. — Давай, психологиня. Тебе же не ноги переломали. — Извините, — кое-как забравшись на заднее сидение, я попыталась застегнуть ремень безопасности. Буллок с тяжелым стоном нагнулся в салон, выхватывая застёжку и вставляя её в пас, захлопнул дверцу и пулей понёсся к водительскому месту, скользя на дороге. — О-хо-хо-хо-о-о-о… — он первым делом поднёс руки к решётке печки. — Единственное, что согревает меня холодными зимними вечерами. И всё из-за… — детектив кашлянул. — Я жажду, нет, требую двойную порцию коньяка! Иначе, клянусь всеми известными богами, сначала прокатитесь на все вызовы и только потом я отвезу вас домой. — Даю тройную, если мы сейчас же сдвинемся с места. — С чего такая щедрость? — Буллок облокотился о сидение, разворачиваясь к Ли, и тут же прилип к окну, быстро оборачиваясь обратно. — Дьявол! Он-то что здесь забыл? — Сделать вид, что мы его не заметили, уже не получится? — Да он своей тушей при желании затмит Эйфелеву башню. Вот что, как там тебя? — Буллок ткнул в меня пальцем. — Молчи и не высовывайся, понятно? Я несколько раз кивнула, наблюдая, как Барнс пропускает карету скорой помощи и медленно, но верно приближается к нам. Вот уж действительно, капитан точно входил в топ десять людей, которых я хотела видеть меньше всего. Того же мнения придерживались и все остальные в машине, хотя от Ли я подобного не ожидала. — Детектив Буллок, — по стеклу настойчиво постучали, и Буллок начал его нехотя опускать. В салон ворвался холодный воздух, из-за чего пришлось плотнее закутаться в куртку. Застегнуть её я не догадалась, да и гипс мешал. — Мисс Томпкинс. — Капитан, какой неожиданный сюрприз, — потянуло натянутой до предела дружелюбностью. — Что-то случилось? Неужели вы заболели? — Очень приятно, детектив, что вы заботитесь о моём здоровье, но нет. Спешу огорчить — я в полном порядке. И очень огорчён одним небольшим фактом. — Можно поинтересоваться каким? — Выделывайтесь дальше, Буллок, выделывайтесь. Это вполне в вашем репертуаре. Но вот вы, мисс Томпкинс, вполне могли бы мне доложить, что мисс Гордон сегодня выходит из больницы. — Капитан, я, — Ли было начала оправдываться, но Буллок перебил её. — И зачем вам сейчас понадобилась мисс Гордон? Помнится, её адвокат строго-настрого запретил подходить к его подзащитной до суда. В противном случае грозился вкатить департаменту полиции такой иск, что мы ближайшие десять лет будем патрулировать улицы в одних трусах. — Детектив Буллок, что же вы? Прошу в следующий раз быть более внимательным. У нас имеется всего лишь постановление о запрете допросов, но никто не мешает нам с мисс Гордон мило побеседовать в приватной обстановке. Всё-таки она является ключевым свидетелем в деле об убийстве, в котором обвиняется детектив Гордон. — Что? — я выглянула между двух водительских сидений, глядя на Барнса, окончательно сбитая с толку сегодняшним днём. Брат кого-то целенаправленно убил? Да проще было поверить в то, что земля стояла на черепахах, слонах или ком-то ещё. — Кого… убил Джеймс? — Вас ещё не просветили? Очень странно. Ведь Джеймс обвиняется в смерти Тэо Галавана. Мне казалось, что вы, как никто другой, должны об этом знать. Не так ли? Ведь он обвинил мэра в вашем похищении за несколько дней до его смерти и пропал. — Не может быть… — услышанное показалось ещё большим бредом. Джим свёл счёты с Галаваном из-за меня? С чего бы, если он даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь, когда это было необходимо? Скорее, они не поделили что-то своё: участок, Готэм или справедливость, в конце концов. Но всё действительно совпало одно к одному, и если Барнс говорил правду, то брата могли посадить из-за меня. — Ли, Джеймс правда…? Повисло тяжёлое молчание, в тишине которого было слышно движение секундной стрелки на больших наградных армейских часах капитана. У мамы в коробке с подписью «Сына» валялись подобные. — Точно, — Барнс постучал пальцами по кромке стекла. — Совсем забыл сказать. Ваш бывший клиент оказался жив и здоров. Именно с Пингвином детектив Гордон отправил Галавана на тот свет. — Вашу ж мать! — взревел Буллок и вдарил по газам так, что капитан чуть не отлетел в сторону, а я ещё не успела мысленно произнести имени Освальда. Который. Вместе. С. Джеймсом. Убил. Тео. Галавана…Этот слёзный день настанет,
Как из праха вновь восстанет
Человек виновный тоже,
Пощади его, о, Боже.
Иисус, Господь благой,
Ты пошли Им упокой.
Конец второй части.